Ланни объяснил: "Я не могу позволить себе принять сторону в этих гражданских войнах, потому что у меня есть деловые связи в разных странах, как и у моего отца. Но мы, американцы, и вы действительно должны знать, куда сейчас дуют ветры".
Так сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт сообщил по секрету новости о тайных складах оружия, финансистах, которые поддерживали заговор, о гитлеровских агентах, которые давали средства. Это было не больше, чем за месяц до переворота и до того, как по выражению Гитлера, "покатятся головы". Буллит задавал много вопросов, и Ланни усмехнулся внутри себя, чувствуя уверенность, что посол в эту ночь спать не будет, а будет готовить шифровку в Госдепартамент или, возможно, напрямую президенту. ФДР прочитает её, но будет знать, что Ланни Бэдд был первым, и так Ланни станет самым хорошим мальчиком!
Но в этой игре он имел более серьезные цели. Долг платежом красен, и в том случае, если Гораций Хофман попадёт в беду, у Ланни будет основание просить заступничества. Кроме того, он хотел выяснить, что Буллит знал о Шато-де-Белкур. Он сказал: "Я не знаю, кто даёт на заговор больше денег, Курт Мейснер или граф Герценберг. Я понимаю, что один работает на Вермахт, а другой на Эсэс".
"Все их агенты набиты деньгами", — заявил посол. — "Я хотел бы иметь для нашей работы хотя бы одну десятую часть от их денег".
Ланни спросил, что он знает о Герценберге, а другой свободно ответил. Граф был одним из ранних нацистов, и имеет сильные позиции в партии. В те дни не многие аристократы пришли в движение. Их коллеги-аристократы смотрели на них свысока, считая, что они повредились умом, когда действительно приняли идеи Гитлера всерьез. Теперь Юнкера заключили союз с нацистами и использовали их, или пытались сделать это. Но они по-прежнему смотрели на них сверху и считали дни, когда они смогут избавиться от этой кучи выскочек и чужаков. Ланни знал все это, но промолчал. Он слушал и узнал, что Герценберг был своего рода надсмотрщиком над немецким послом, как и комиссары, которых русские поставили смотреть за их армейскими офицерами. В то же время Герценберг мог выполнять грязную работу, которая была слишком опасна для сотрудников посольства. У него была любовница рыжеволосая австрийская актриса, у которой, говорили, была еврейская кровь, и которая, очень вероятно, шпионила во французских правительственных кругах за нацистские деньги.
Всё сходилось. И когда он вёз свою мать обратно в отель, Ланни спросил: "Ты когда-нибудь встречалась с Лили Молдау?"
— Я встретила ее случайно в Берлине, и несколько лет назад в Вене.
— Она находится сейчас в Париже, и мне сказали, что она amie графа Герценберга. Не хочешь выполнить для меня небольшое поручение?
— Что это?
— Ты знаешь, что Герценберг арендует шато у герцога де Белкур, который является старым другом Эмили. Я был там и видел тамошние картины, и я полагаю, что мог бы найти для них рынок, если Герценберг захочет расстаться с ними. Естественно, ничто из убранства не будет тронуто без его согласия в течение всего срока аренды. Там есть исторические картины, и я не думаю, что ему особенно приятно смотреть на картины, представляющие победы французских войск над немцами. Если бы я встретил его в обществе, я мог бы подвести разговор к этим картинам и тактично предложить убрать их с его глаз. Все, что тебе придется сделать, это получить от Лили Молдау приглашение к чаю, а я тебя бы сопроводил. Я думаю, что там я смог бы сделать все остальное.
Бьюти Бэдд уже долгое время жила в мире, больше, в чем она могла бы признаться, и уже почти тридцать восемь лет она наблюдал за своим драгоценным сыном. — "Что такое, Ланни? Ты опять принялся за свои радикальные трюки?"
— Бог с тобой, дорогая! Это сделка, на которой я мог бы сделать несколько тысяч долларов, и мог дать тебе одну один из них, или обеспечить твоё пребывание ещё некоторое время в этом центре мировой элегантности.
"Это почему ты меня пригласил?" — спросила она, готовая расплакаться.
"Ну!" — сказал он. — "Ты знаешь, что я должен зарабатывать себе на жизнь". Он не возражал задеть ее чувства, если это может отвлечь ее мысли от его "радикальных трюков".
Но он видел, что ему это не удалось. "Когда ты собираешься познакомить меня с твоей этой новой amie?" — потребовала она.
— Её нет в Париже, иначе бы я, честное слово.
Что за странная интуиция, из-за которой Бьюти почти невозможно обмануть? "Ты не доверяешь больше своей матери", — сетовала она. — "Когда я тебе не помогала, когда ты просил меня? Я прекрасно знаю, что ты занят чем-то более важным, чем продажей картин. Я знаю, что ты привёз Хофмана в Париж, не для экспериментов с мадам".
— Я занят десятком вещей, дорогая. Робби просил меня получить информацию от барона Шнейдера, а Рик хочет знать, собирается ли французское правительство соблюдать Ньонское соглашение. Хофман хотел приехать, а я подумал, что он будет хорошей компанией для Парсифаля, в то время, как я сопровождаю тебя на вечеринки. Разве я не вел себя, как полагается?
Почему он не доверился ей? Она за него пошла бы на всё и хранила бы его страшную тайну вечно. Но она бы волновалась и заработала кучу морщин. А потом за это она бы попыталась взыскать с него один и тот же платеж, как Робби. Обещание, что он никогда, никогда, никогда всю свою жизнь не будет участвовать в безумии противодействия существующим властям или установленным правам собственности. У Бьюти было не намного больше социального сознания, чем у тигрицы. А у тигрицы только любовь к ее собственному потомству. Кроме того, у нее было то, что не было у тигрицы, способность лить слёзы и быть несчастной в течение неопределенно длительного периода времени. Каждый мужчина знает, как это действует на нервы мужчин, а также женщин. А что толку?
Джесс Блэклесс взял лист нотной бумаги и неровно порвал его на две части. Один кусок Жану, а другой Ланни. Последний отдал его Монку, он же Брантинг, вместе с адресом Жана. Французу было сказано, что к нему придет когда-нибудь человек с другой половиной бумаги. По этому знаку он узнает человека, в чьё распоряжение он должен поступить.
Следуя инструкциям Ланни, Монк арендовал небольшую и неприметную французскую машину и поехал на мельницу, где обосновался сам Жан. С тех пор как немец взялся за эту работу, он усердно использовал карманный словарь французского языка, и теперь был в состоянии дать себя понять. Он постучал в дверь покрытого мхом старого здания, которое стояло, возможно, в десяти метрах от дороги с открытым пространством и платформой, у которой могут разгружаться тележки или небольшие грузовики. Скрипучую дверь открыл невысокий узкогрудый парень с клочковатыми рыжеватыми усами и сигаретой, угрожающе свисающей под ними. Это был Жан, как его описали. Монк произнёс тщательно отрепетированное предложение: "J’ay un papier pour vous".
Он вручил половину листа, а другой посмотрел, потом вынул из кармана свою половину и тщательно сложил оба куска на раме двери. Когда он удовлетворился, он сказал: "Entrez", и Монк вошел в главную комнату мельницы. Её не использовали в течение длительного времени, и мучная пыль посерела и покрылась плесенью. Шум воды, проходившей через плотину, звучал так, как будто вода шла прямо через комнату. Всё смертельно отсырело и промозгло, но там была круглая чугунная печка с длинной трубой, уходящей в потолок, так что, вероятно, место можно было обиходить для жизни. На одной стороне, которая использовалась в качестве спальни и кухни, был навес, но крыша прохудилась, и Жан сам установил поддон на полу в сухом углу. У него был стол с небольшой масляной горелкой и немного еды. Он заявил, что хорошо проводит время, ночуя на открытом воздухе.
Ему было сказано, что цель этой кампании проникнуть в тайны шато, чтобы обеспечить партийную прессу разоблачительным материалом, а Жесса Блок-лесса фактами для выступлений в палате депутатов. Жану было разрешено думать так, пока рейд не закончится, ну и всю оставшуюся жизнь. Только три лица знали правду: Ланни, Хофман и Монк, он же Брантинг. Во всяком случае, такова была надежда. Конечно, если Ланни не сможет осуществить свою замечательную идею стать ночным гостем графа Герценберга, то необходимо будет подкупить одного или нескольких бывших работников поместья, или, возможно, даже немца, в настоящее время работающего там.
Терпеливо и справляясь со словарём, Монк обобщил факты, которые собрал Жан. Француз был коммунистом, а немец социал-демократом. Те и другие обычно спорили между собой. Но Монка предупредили ничего не говорить о политике и партиях, или о том, откуда он приехал и кем был. Его единственная трудность состояла в регулировании скорости речи Жана. "Lentement, plus lentement, beaucoup plus", — умолял посетитель, выбрав фразу из своего словаря. Французский трудно учить по книжке, так как написание слов настолько отличается от их произношения. Временами Жан сам находил слово и указывал на него. Монк говорил: "Ah, oui!" и повторял слово, изучая язык наряду с архитектурой, ландшафтом, географией, помолом и всем остальным.
Он посадил человека в свою машину и объехал усадьбу, а затем проехал через ближайшую деревню и вокруг неё. Они сделали это несколько раз, наблюдая ориентиры, проявляя осторожность, чтобы не привлекать к себе внимание. Монк уже ознакомился с планами первого этажа шато и непрофессиональной картой прилегающей к шато территории, которую сделал Ланни. Жан заставил одного из бывших работников шато сделать более подробную карту. Он придумал, что был внутри и упрекал того в неточности его рассказов. Когда Монк предостерег: "Вы уверены, что вы не задали слишком много вопросов?" Жан ответил с гордостью: "Я поставил выпивку и заставил их спорить. Они тупые, или почему они остаются в таком месте, как это?"
Между тем, Ланни работал над своей трудной задачей проникновения в Шато-де-Белкур. Он позвонил Рёриху по телефону на следующий день после той вечеринки и сказал, что боится, что вёл себя не очень хорошо. Лейтенант СС ответил, что они славно провели время и были ему вечно благодарны. Ланни воскликнул: "Это огромное облегчение, я не помню, что я делал или говорил, но это, должно быть, было ужасно".
Он предложил снова собраться вместе в ближайшее время, а другой ответил: "Чем раньше, тем лучше". Ланни позвонил своим друзьям де Брюинам. Глава семьи отсутствовал, занимаясь теми загадочными вещами, о которых никто не задавал вопросов. Ланни объяснил Дени-сыну, что он встретил двух офицеров штаба графа Герценберга и нашел их хорошо информированными о национал-социалистических методах как политических, так и образовательных. Он считает, что семья могла бы установить с ними знакомство. Он не должен был сказать: "Потому, что вы стремитесь примириться с Германией".
Встреча была назначена на завтра и выпала на воскресение. Ланни заехал в Шато-де-Белкур за своими двумя друзьями, а это означало, что ему придется ещё раз назвать своё имя привратникам и проехать между двумя рядами буковых деревьев к главному входу в шато. Ему не пришлось туда войти, его друзья спустились по лестнице, одетые элегантную форму с высокими башмаками и начищенными ремнями. Все, как говорят немцы, только что вылупились из яйца. Они были молоды и полны энтузиазма. Они выигрывали войну самым приятным способом. Кто мог отказаться от преданности и признательности фюреру Гитлеру и министру иностранных дел фон Риббентропу и другим великим людям, которые сумели покорять народы, распивая чаи с леди и джентльменами самых высоких социальных рангов?
Ланни усадил пару на переднее сидение рядом с собой, и пока вёл машину, объяснил, что с точки зрения французских правил им оказана большая честь. Французы такого класса редко приглашают к себе в дом иностранцев. Он объяснил свой статус в этом доме. Хозяйка этого дома была его amie в течение долгого времени. Это заявление сделало Ланни в их глазах чертовски удачливым парнем. Он попросил вести себя хорошо. — "Я не думаю, что они подадут шампанское. Но если подадут, не просите меня выпить". Развеселившиеся пассажиры обещали, что не будут. Ланни добавил: "Я не помню, рассказывал ли я вам о де Брюинах. Это известная старая дворянская семья, le vrai St. Germain. Отец семейства обладает значительной финансовой властью. Все трое политически активны и держат в своих руках важные планы. Я не имею права говорить о них. Но если вы завоюете их доверие, может быть, они вам сами расскажут".
Два офицера незаметно быстро переглянулись. Herrgott! Человек ничего не помнит, что он выболтал вчера ночью! Jawohl, um so besser!
Оба замка находились в департаменте Сена и Уаза, и поездка была короткой. Нацисты встретили двух французов в возрасте около тридцати, утончённых, с грациозными манерами, с высшим техническим образованием и военной подготовкой. В один прекрасный день судьба может свести одну пару с другой на поле боя, а почему нет? Обе пары обнаружили, что приятней сидеть на террасе этого старого красного каменного здания и потягивать кофе из тонких фарфоровых чашек и разговаривать об идеях и целях своих стран. Западная Европа имела общее философское и научное наследие, единое литературное и художественное наследие, и у неё были враги, находившиеся все еще близко к состоянию варварства, которые опять готовились к одному из этих внезапных нападений, случавшихся каждое столетие и так на протяжении всей писаной истории. Эти четверо в это верили и это обсуждали.
Они обсудили новый вид подготовки молодёжи, которую осуществляли нацисты. Ланни хорошо знал об этом потому, что Генрих Юнг был одним из тех, кто отвечал за подготовку, и он рассказывал с восторгом об этом Ланни целыми часами. Здесь присутствовали два результата этой подготовки, и они рассказывали о них самих. Ланни упомянул ''Партийный день", праздник состоялся в Нюрнберге первую неделю сентября. Фидлер получил отпуск для посещения этой церемонии и описал её, как самую великолепную и волнующую в мире. Миллионы немецких молодых людей собрались на одном гигантском аэродроме. В праздничное убранство входили целые леса знамён и штандартов. Гремела музыка и пение. Церемониальные марши, красноречивые ораторы и горячий приём со стороны аудитории не оставляли сомнения для присутствующих, что нация воскресила свою душу.
Французские братья сами прошли через всё это. Они тоже были результатами "движение молодежи", они тоже маршировали и пели, носили знаки различия и давали клятву под знаменами Круа-де-Фё. Но по сравнению с гостями они проигрывали! Они не скрывали своей зависти фюреру и его блестящему триумфу. Они смотрели на себя как на авангард такого развития событий у себя дома, мечтая, как волшебным образом преодолеть жестокий скепсис и злой цинизм французских масс. У Дени сына и Шарло не было никаких амбиций для себя, но они были готовы быть последователями какой-нибудь Жанны д’Арк, которая повела бы la partie в новый крестовый поход, в католическую и консервативную революцию, направленную против материалистических и индивидуалистических сил современного мира. Ланни хотелось сказать им, что Национал-Социалистическая Рабочая Партия Германии победила из-за второго и третьего слова в своем названии, и что хозяевам французской промышленности и финансов придется найти себе демагогов, прежде чем они когда-либо увидят миллионы молодых людей, присягающих на верность их делу.
Консервативная французская революция должна достичь примирения с Германией в качестве одной из своих целей. Поэтому два нациста относились к ней со всей сердечностью и были рады раскрыть секреты своих колоссальных успехов. Неофициально они не разделяли надежды де Брюинов, потому что французы не были немцами, и были неспособны к такой дисциплине или создать себе такого гениального фюрера. Но они объяснили свои методы организации и подготовки. Секретов не было, так как всё было изложено в доступных книгах, а оба француза читали и говорили по-немецки. Более важным стал рассказ нацистов, что они чувствовали, когда сами были объектами такой подготовки и дисциплины. Как были преодолены их сомнения и нерешительность. И что подвинуло их и в конце концов убедило. И что теперь, как готовый результат, они думали и чувствовали и намеревались делать. Все это было глубоко интересно с психологической, а также с политической точки зрения.
Отвозя домой своих эсэсовских друзей, Ланни обнаружил, что они были поражены искренностью и интеллектом двух братьев. Рёрих сказал: "Больше нельзя позволить, чтобы Германия и Франция воевали снова. Зачем нам уничтожать друг друга на благо других?"
"В следующий раз то же самого не произойдёт", — сказал более практичный Фидлер. — "Французская армия не будет таким препятствием".
"Это должно быть очень хорошая армия", — мягко отважился Ланни.
"Lächerlich," — сказал нацист. — "Мы порвём их на куски в течение нескольких недель".
"Этому нельзя позволить случиться", — быстро вмешался Рёрих. — "Если мы позволим этому случиться с Францией, управляемой такими людьми, как де Брюины, для этого не будет никакого оправдания".
Они выразили Ланни благодарность за эту встречу. Они были бы рады узнать больше таких французов. Это была увертюра, и он сразу же ответил: "Давайте видеться чаще".
"Конечно", — сказал Рёрих, более доброжелательный из них двоих. Ланни ждал, что он добавит: "Приезжайте к нам в шато".
Но, увы, такой удачи не произошло! Лейтенант СС спросил: "Не соблаговолите Вы быть нашим гостем вечером в Париже?" Ланни мог только ответить, что это будет для него удовольствием.
Когда они подъехали к Белкуру и он остановился перед ступенями, они не сказали: "Не хотите ли зайти?" Ничего подобного. Просто "Danke schön" и "Auf wiedersehen". Ланни отъехал, полностью разочарованный, и думая: "Это место является концлагерем, и не мог же я ожидать, что они пригласят меня на чай в Дахау или в Ораниенбург".
Природа общественной жизни не терпит торопливости, и поэтому Ланни Бэдду пришлось долго ждать. Долгое время ожидания он не мог посвятить только своему воображению сцен, происходящих в Шато-де-Белкур, и восприятию соображений Хофмана с какими замками им придется встретиться на дверях этого места. Но в гостинице постоянно находилась мадам, а Ланни продолжал придумывать схемы, как получить информацию паранормальным путем.