— Забыл а… Не могу вспомнить… Иногда я по нескольку лет не могу вспомнить некоторые вещи… А иногда воспоминания как живые… Но не нахожу слов, которыми можно их выразить… Знаете, они вертятся на кончике языка… А выговорить их не получается… Говорят, что это во мне такая болезнь, но я-то знаю, что на самом деле слова съели проклятые вредители… — с отсутствующим видом говорила и говорила старая дама.
— Вредители? — поразился Адам.
— Книголожь и книжная вошь… — передернуло от отвращения Наталию Димитриевич. — Вы много читаете, вам приходилось встречаться со словами, которые ничего не стоят… Это их работа… Будьте осторожны… Они могут украсть слова прямо на глазах…
Кто-то спускался с верхнего этажа. Были слышны шаги, сначала на лестнице, затем в холле, потом в дверях салона показалась девушка. На ней была одна только ночная рубашка.
— Госпожа Наталия, вы опять не спите?! — сказала она укоризненно.
— Я так долго ждала возвращения сюда… Неужели я могу спать… Подойдите ко мне… Подойдите, я познакомлю вас с одним молодым человеком… — нисколько не смутилась старая дама.
Рука Елены была такой нежной. Адам вздрогнул, почувствовав, как складно легли одна в другую их руки. Не решаясь оглядеть всю ее фигуру в ночной рубашке, он не сводил взгляда с ее глаз. В них он увидел благодарность еще до того, как Елена проговорила:
— Очень приятно, и спасибо вам, что вы присмотрели за госпожой Наталией.
— Не стоит благодарности, мне это доставило удовольствие, — с достоинством поклонился Адам.
— Пойдемте, вам надо отдохнуть… — обратилась девушка к старой даме, беря ее под руку.
Пока они шли к двери, Наталия Димитриевич говорила не умолкая:
— Только часок-другой, не больше… Не хочу терять время… Очень, очень славный молодой человек… И мы с ним так прекрасно, именно прекрасно, поговорили… Вы не видели, как он починил обивку на кресле Анастаса… Елена, милая, а как же я попаду наверх… Я ведь забыла, как называется то, по чему поднимаются…
— Лестница, госпожа Наталия, лестница. Самое обыкновенное слово, лестница… Не спешите, просто следите за смыслом… — доносились слова компаньонки.
— Ну, конечно же… Лест-ни-ца… Что бы я без вас делала… Значит, говорите, лестница… А знаете, там, в салоне, я вспомнила слово «драпировка»… Очень красивое слово… У него богатое звучание… Пребывание здесь идет мне на пользу… — говорила старая дама.
В дверях несколько лучей света запутались в Елениной ночной рубашке, сделав прозрачной ткань, скрывавшую силуэт ее длинных ног. У Адама Лозанича почти закружилась голова. И он на миг зажмурился, боясь, как бы эта картина ни исчезла, ни испарилась.
Сколько времени он простоял так, зажмурившись, Адам не заметил. И прежде, особенно читая в поздние часы, ему приходилось встречать девушек и женщин, совсем легко одетых, то есть в таком виде, в каком они где-то там, в своих постелях, мечтательно переворачивали страницы той же книги. Было что-то волнующее в этих встречах, в том, как они предавались чтению, в той соблазнительной интимности, с какой они неосмотрительно появлялись перед незнакомцами, той же ночью раскрывавшими такую же книгу, что и они. Иногда это заставляло подумать, а не берутся ли они за книгу отчасти для того, чтобы предстать перед другими читателями, не заботясь о том, не сползла ли простыня, не задралась ли выше колена ночная рубашка, не слишком ли явно выступают под тонким полотном соски, или же оно беззаботно облегает то ровную поверхность живота, то изгибы бедер. Да и сами книги походили на то женское лоно, которое отдается сначала стыдливо, а потом полностью, чтобы снова обрести возможность рожать… Однако такого близкого тепла, даже жара, Адам никогда раньше не чувствовал. Он жмурился и думал, как хорошо было бы, вернувшись на виллу, отыскать те самые лучи, которые высветили контур ее тела, и прижать их ко лбу, к щекам…
Закончив последние изменения в салоне, молодой человек задумался, что ему теперь делать. Компаньонка, вероятно, ухаживает за больной дамой, и не следует мешать им и без приглашения подниматься наверх, в их комнату этажом выше. Может быть, представится еще какой-нибудь случай, утешал он себя, вопросительно глядя в переплетенную в сафьян книгу. Поэтому Адам вышел из виллы, твердо решив разыскать профессора Тиосавлевича, который, видимо, мог бы объяснить ему, где он оказался, кто такие на самом деле его работодатели, откуда прибыла сюда госпожа Наталия, а в первую очередь — кто эта девушка.
На этот раз не задерживаясь взглядом на том, что можно было увидеть в саду, смахивая с лица паутинки, снова спотыкаясь о холмики земли над кротовьими норами и только краем глаза скользнув по глади утреннего пруда, он постучал в дверь павильона и, услышав приглашение войти, оказался среди всех тех странных предметов, которые застал здесь во вторник. Карта лежала на столе, над ней склонился ширококостный мужчина средних лет, который орудовал то линейкой, то циркулем, а то брался за лупу, или вносил черной тушью треугольные знаки с указанием высоты над уровнем моря рядом с черточками, кривыми и другими обозначениями рельефа местности.
— А, это вы, новый член нашего небольшого семейства, — сказал профессор, выпрямляясь.
У него на шее на сыромятном шнурке висел компас, из нагрудного кармана рубашки торчал обкусанный мундштук трубки, брюки песочного цвета давно забыли, что такое складки, а на ногах были подбитые гвоздями ботинки. Держался он прямо, взгляд его был проницательным, а движения неторопливыми, но при этом не вялыми или ленивыми, а основательными. Создавалось впечатление, что ему известно, кто такой Адам Лозанич, что он здесь делает и зачем сейчас появился.
— Надо сказать, что это весьма редкая книга, она издана небольшим тиражом, судьба ее необычна, она никогда не переиздавалась, и известно, что существует менее десяти экземпляров, так что появление каждого нового читателя сразу бросается в глаза, — объяснил он.
— Надпись на фронтоне — это ваших рук дело? Я слышал, что и перголу с розами вы погубили. Каждый, кто здесь появляется, что-нибудь да испортит. И как вам только взбрело в голову переделывать все на свой вкус?! Прекрасно, просто прекрасно! — закончил он издевательски.
— Это имение вовсе не их собственность, они здесь обладают точно такими же правами, как и все остальные, включая глухую кухарку Златану и нас с вами… — возразил он уже более серьезно, услышав объяснение. — Молодой человек, мне не хотелось бы вас смущать, но не менее важен вопрос, насколько и сам Анастас Браница, создатель этого, несомненно, частного имения, обладал полными правами на всю территорию…
— Садитесь и слушайте! — профессор указал на свободный стул и принялся расхаживать по павильону, говоря все быстрее и быстрее. — Здесь, в окрестностях радиусом не более часа ходьбы, мы имеем следующее: доисторические времена, не вызывающий сомнений эллинизм, римскую эпоху, солидные византийские образцы, наше собственное Средневековье, находки из турецкого периода, периода сербских переселений, я уж не говорю о недавних временах. Все здесь как на ладони, слоями, куда ни ткнешь пальцем, обнаружишь следы прототекста…
И Тиосавлевич принялся носить с полок коробки и коробочки, открывать их и подробно объяснять, что в них содержится. Адам Лозанич молчал, а перед ним разворачивалась погребенная под веками история.
— Окаменевшая ракушка. Малакология не знает столь хорошо сохранившегося образца этого вида. Поднесите к уху, и вы ясно услышите хриплый шум зона…
— Видите это слово? Скребло. Заключенное в камне, оно образовалось благодаря терпеливому откалыванию ненужного, но не за один раз, а на протяжении десятков веков… — достал он нечто похожее на примитивное лезвие.
— Гораздо более поздний период. Нам сейчас легко произнести палица, но некогда требовалось много времени для того, чтобы получить столь гладкую, совершенную форму, к тому же обладающую изрядной убойной силой…
— Фрагмент старинной погремушки: вместе с другими словами это могло быть заклинанием против сглаза или злых сил, — профессор перечислил несколько не связанных друг с другом слогов. — К сожалению, как я их ни вертел, чего-то не хватает, чтобы восстановить смысл…
— Диминутив, не особенно изысканный, но и тогда было принято ласково обращаться к самым маленьким…
— Ранний эллинизм, заимствованная культура, получено, вероятно, в результате обмена. В настоящее время похожие предметы ошибочно называют гривнами… — Тиосавлевич развернул бумажку с небольшим знаком сердечного расположения.
— Вы изучаете литературу, вот вам совершенно классический пример трагедии, кто-то кому-то довольно точно пересказывает первый эпизод «Орестеи» Эсхила. Плач принадлежит слушателю, но мне захотелось и его оставить…
— Отрывок оды к какому-то римскому патрицию. Провинциальная школа, обилие общих мест. Однако имелись и отдельные, весьма высоко оплачиваемые составители эпитафий, панегириков, шутливых песен, были даже и такие, кто специализировался в сочинении клеветы…
— Боевой клич легиона, идущего на штурм, свободно раскладывайте, у меня их целая когорта, голос за голосом…
— А это, как бы поточнее выразиться, слившиеся воедино вздохи мужчины и женщины в минуты сладострастия. С большим трудом удалось установить, что они относятся к раннему Средневековью, некоторые вещи не меняются от сотворения мира.
— Опять же, все это лишь начало. Дальше. В прошлом году я обнаружил кладовку с более чем десятком тысяч слов из Megale hodos, или Via magna, времен всех византийских династий от святого императора Константина, основателя славной Ромейской империи, до утратившего все несчастного Константина Драгаша Палеолога. Сначала мне не удавалось определить значение этих двусторонних слов, но позже я связал их с сочинениями мистиков восточной церкви, с апокрифическими текстами, а также с латинскими источниками, в результате чего удалось установить, что здесь проходил так называемый Великий путь, тот самый, относительно которого существовало убеждение, что он ведет к концу, а значит, и к началу, к первому Слову Божьему. Удалось ли кому-нибудь попасть туда и в каком направлении простиралась эта дорога, в настоящее время неизвестно. Но это собрание неопровержимо доказывает, что где-то здесь проходили паломники, может быть, целые паломнические процессии. Вполне возможно, что поблизости находился и постоялый двор, я нашел целые псалмы, цитаты из Библии и молитвы на сон грядущий, где, в частности, сказано: «Не спешите, Священное Писание дано нам для понимания, а не для обычного чтения».
— Это житие, по-моему, принадлежит архиепископу Даниилу Второму. Нигде нет похожей редакции, но несомненно, что им одновременно пользовались кроме самого архиепископа еще минимум три дьякона… Судя по доносящимся из далей возгласам, которые обобщенно можно было бы назвать агарянскими, я датировал его 1307 годом, временем известного нападения пиратов на Святую Гору. Нетрудно представить себе, как Даниил, бывший тогда игуменом Хиландара, для поддержания боевого духа молился вместе со своими братьями в одной из келий или башен осажденного Сада Богородицы.
— Что именно шепнул кто-то этой девушке, мы знать не можем, но ее смех — это законченный образчик эпохи Ренессанса, весьма редкий в этих краях, возможно, какой-нибудь капитан из Дубровника, торговавший по всему свету, тайно носил его на шее, подобно ожерелью, чтобы он поднимал настроение и напоминал об одной веселой ночке…
— В библиотеке рукописных книг герцога Урбино, Федериго да Монтефельтро, известного тем, что на службе у него состояло одновременно до пятидесяти переписчиков, находится, в частности, иллюминированная рукопись «Роза направлений», где расположение звезд в точности совпадает с тем, что видно на ясном небе над нами, невозможно найти ни единого отступления…
— В начале XIV века княжество Саксония попыталось включиться в погоню за открытием новых континентов и колоний, охватившую тогда весь мир. В силу своего географического положения в глубине Европы оно было изолировано от морских путей, и тогда за фантастическую для тех времен сумму в десять тысяч гульденов золотом, в глубочайшей тайне у голландского печатника Эшенди было заказано семьдесят экземпляров книги «Путешествие по неведомым землям», перевод путевых заметок некоего Пруденсия де Сальвы, первого офицера Христофора Колумба. В течение нескольких следующих месяцев в Лейпциге собралось семьдесят добровольцев разных профессий со всей Саксонии, и там, в приспособленном для них здании амбара с замурованными дверями и окнами, при свете светильников они одновременно дни и ночи напролет читали эту книгу, один за другим отправляясь в путешествие, из которого не возвращаются. Все предприятие вскоре навсегда кануло в лету. Безумные расходы, связанные с этой авантюрой, равно как и исчезновение несостоявшихся колонистов, постарались замять, хотя, правда, один из них, читатель-краснодеревщик по имени Эрхард, лет тридцать спустя неожиданно появился на родине, утверждая, что основал Новый Лейпциг, где-то там, в необитаемых далях исключительной красоты и богатства. Местность, в которой он якобы побывал и которую описывал, как две капли воды похожа на то место, где мы с вами сейчас находимся. Как вы, видимо, уже догадались, судьба этого краснодеревщика оказалась печальной, он был казнен как еретик, хотя на любом инструменте мог воспроизвести музыку сфер.
— Нет необходимости что бы то ни было добавлять, времена турок, прекрасно слышно, как какой-то паша или беглербег после долгого молчания с мундштуком во рту процедил: «Христиане, будь они неладны».
— Считается, что в середине XVI столетия храбрый дворянин Мельхиор фон Зайдлиц возвращался из паломничества к святыням Иерусалима через Ниш, Нови-Пазар, Приеполье и Фочу, но на протяжении всего этого пути нигде нет такой реки, которую он видел и описал и про которую ему сказали, что никто не знает, где она берет начало и куда впадает. Нигде нет и монастыря Усек, церковь которого, посвященная святому Николаю, была воздвигнута по приказу деспота Йована Оливера, который молился здесь за два века до того, как ее увидел путешественник…
— Вопрос «Честнейший, куда?» мог быть обращен лично к патриарху Арсению Чарноевичу во время Великого переселения сербов…
— Новейшие времена не входят в сферу моих интересов, поэтому я не особенно их и классифицировал, — показал под конец профессор Тиосавлевич содержимое одного довольно большого ящика в восточном углу павильона, где лежали осколки порфирового женского бюста, разные бумаги с записями, в частности, договор между Анастасом Браницей и авторами проекта виллы, архитекторами из Пешты Лаврентием Балагачем и Паулусом Винтером, необычные имена которых невольно застряли в памяти Адама.