«Надоела мне твоя ревность». Женщина улыбнулась, услышав собственные слова, сказанные ему, как будто он был здесь, рядом, а не в семидесяти километрах, отделявших их город от столицы, от этой гостиницы и этого номера на пятом этаже. «Ты ревновал, когда для ревности не было никаких причин. Сумма ревности, подсчитать. Все только счета, счета, счета, — подумала, — все только счета, с покрытием или без».
Женщина взяла сумку, которую оставила на полу, рядом с кроватью. В ее внутреннем кармане, закрытом на молнию, лежал конверт с деньгами. Прежде чем открыть его, она включила лампу на тумбочке, вновь взглянув на призрачный циферблат часов. Цифры вспыхивали голубым светом, показывая десять минут пятого. «Уже», — подумала она, утешившись скорым наступлением утра. В конверте было две тысячи динаров. Констатировала, совсем как в своей бухгалтерии: «Купюрами по двадцать динаров». Это была неучтенка, ее часть отката от продажи служебного помещения в Белграде, которое принадлежало — она не знала точно — то ли прежней фирме, то ли новой, которая отделилась от старой и которую возглавлял мужчина, ставший ее любовником.
Женщина подумала, что все было неплохо исполнено, эта продажа, их приезд (директоров, юристов, шефов отделов продаж) формально на семинар экономистов в концертном зале гостиницы «Славия». Там же они сняли номера, поскольку семинар был рассчитан на два дня, но участники из других городов хотели немного развлечься, раз уж оказались далеко от дома. Ее директора не интересовало мнение экономистов, университетских преподавателей, разных теоретиков. «Все они утописты», — любил повторять он. Нравилось ему производить впечатление остроумного человека.
В самом начале их связи ему достаточно было показать палец, и она заливалась почти истерическим смехом. Когда она в первый раз оказалась в его постели, то подумала: «Боже мой, если я ничего не чувствую, никакого возбуждения, а уж о любви тут тем более речи нет — так чего же боюсь?»
Куда больше она боялась, что ее накажут за собственные подписи. Она расписывалась везде, где только ей велели. Для порядка читала тексты и сверяла цифры. На бумаге все сходилось, все было точно подсчитано, но она-то знала, что это только так кажется, все данные подделаны, подогнаны. Иногда она понимала, что кроется за этими фальшивыми данными, но, в основном, особенно в последнее время, подписывала счета, не вникая в их содержание, стараясь ничего не проверять.
Ночами дневная уверенность и легкость, с которой она визировала бумаги, внезапно сменялась хладнокровной серьезностью следователя. Она сама себе стала следователем: «Где отчеты о командировках? Что это за счета? Вы, как главный бухгалтер, должны были знать, что эти сведения сфальсифицированы. Где товар, закупленный в счет этого кредита? Не знаете или, что еще хуже, знаете…» В итоге она, навечно опозоренная, оказывалась в тюремной камере.
Купюры были новенькие, плотные и хрустящие. Получив их после обеда в ресторане, она почувствовала себя контрабандисткой. Все дела были обстряпаны в том ресторане. Фирму, купившую помещение, тоже представляли руководители — директор, шеф отдела продаж, юрист, а в качестве украшения присутствовала секретарша, явно чья-то любовница, молодая блондинка с глубоким декольте, которая то и дело вставала, куда-то уходила и вскоре возвращалась, бесстыже крутя задницей. Они, конечно, тоже получили свои доли отката. Потом они все вместе отправились на послеполуденное продолжение дискуссии о новых методах в экономике, как бы зарабатывая себе алиби.
Вечером они опять встретились за ужином с горячительными напитками, на этот раз в гостиничном ресторане.
Днем женщина не успела обойти магазины и потратить деньги. Пачка банкнот, пока она держала ее в руках, пахла чем-то пресным, сырым мясом и эссенцией. Ее чуть не стошнило от этого запаха. На самом же деле вонь исходила из открытых дверей ванной комнаты, смердело дезинфекцией.
«Он даже душ не принял», — подумала она о директоре. Спешил присоединиться к обществу, расположившемуся в ресторане. Она смотрела, как тот поспешно одевается, почти на бегу, стремясь уйти как можно скорее. Ей пришлось напомнить ему о галстуке. Даже сама повязала его, намеренно полуголая, в одной комбинашке, приблизившись к нему. Он шлепнул ее по ляжке и сказал: «Можешь присоединиться к нам, если пожелаешь». Она ответила: «Нет, спасибо, я устала».
И в самом деле уснула, как только он ушел. Но и во сне она не забывала о том, что в чем-то провинилась, что она в гостинице, и одновременно в больнице, и на вокзале, и бесцельно слоняется, не зная, куда и зачем нужно идти.
Если бы можно было опять заснуть, вздохнула она. Если бы подумать о чем-нибудь хорошем! Например, что купить детям. Дочка хотела несессер с комплектом косметики, а сын — диктофон «Сони» со встроенным радиоприемником. Его желания для нее всегда превращались в увлекательные экспедиции. И чем они были сложнее, тем ей было приятнее. Вот и сейчас ее ожидал поход по магазинам электротехники. Она представила себя у прилавка, как делает вид, что ровным счетом ничего не понимает в этих делах, и как продавцы стараются ей угодить. Представила и некоего случайного покупателя, вежливого и предусмотрительного, который вступил с ней в беседу, а она с нежностью и гордостью в голосе сообщила ему, что покупает для сына диктофон, а он-то точно знает, как выбрать лучшее…
Она увлеклась, но подкравшийся долгожданный сон увлек ее в пространство, напоминающее больницу, правда, без кроватей и больных, по крайней мере она их не заметила. Откуда-то возникли два санитара и сообщили ей, что сына только что искупали и надо, чтобы она одела и обула его. Это обеспокоило ее. Она вошла в другую комнату, отодвинув клеенчатую занавеску цвета сырого мяса. Увидела сына, который стоял в яме. Над ее краями возвышался его торс, голый и белый. В его вещах она сразу заметила ботинки с толстыми ортопедическими подметками. «А где твои кроссовки?» — с укором спросила она, стараясь не показывать свой страх. «Разве ты не знаешь, что я не ношу кроссовки?» — ответил он. «Это неправда! — возмутилась она, подходя к нему со спины, в то время как он дергался в яме, словно заводная игрушка. — Немедленно вылезай оттуда!» — прикрикнула она, ухватила сына за плечи и принялась отчаянно, что было сил, трясти его. Эта тряска и разбудила ее.
Когда она, приподнявшись, открыла глаза, два молочно-белых цилиндра на люстре закружились. Она зажмурилась, и перед ее внутренним взором возникло лицо сына с упрямым и печальным взглядом. Она вновь открыла глаза. Белые цилиндры были недвижны. Она опустила босые ноги на пол, подошла к окну и раздвинула занавески.
Внизу, на перекрестке, сквозь покров темноты пробивался неоновый свет. Трамвайные рельсы выстроились в четыре ряда.
Женщина увидела, как на улицу, раскачиваясь и скрежеща, сворачивает трамвай. Из его окон лился слабенький, как из сиротской хижины, желтоватый свет. Можно было различить темные согбенные фигуры немногочисленных пассажиров. Ей захотелось присоединиться к ним, сесть на потертое сиденье и погрузиться в бесконечное круженье этого трамвая, не задумываясь над тем, куда он ее увезет.
— Тайное общество по изучению прозы Виктора Дугайлича, — произнес человек, — основано более ста лет тому назад. Следовательно, за пятьдесят лет до вашего рождения Общество активно исследовало и анализировало то, что позже вошло в рассказы и романы, которые вы написали в течение последних двадцати лет. Знаю, это звучит несколько странно, но, если потребуется, я могу подтвердить свои слова документально — мы храним протоколы регулярных ежемесячных заседаний Общества, результаты экспертиз, сделанных по специальному поручению, а также обширную переписку его членов, в которой отражены интересные, а иногда и острые дискуссии по разным аспектам, порою очень странным. Например, о соотношении цвета волос и духовных склонностей героев ваших исторических романов или, скажем, по проблемам влияния психологически активных субстанций на малые формы вашей прозы.
Человек умолк и посмотрел на Виктора Дугайлича:
— Вы курите гашиш, не так ли?
— Да, — ответил Виктор, — но…
— Понимаю, — сказал человек, — вы не знаете, что следует думать обо всем этом. Я вас очень понимаю. Вы наверняка думаете: если бы меня остановил незнакомый человек и принялся рассказывать о каком-то Обществе, основанном за пятьдесят лет до моего рождения с целью исследования различных аспектов моей же прозы, то я послал бы его к черту. Иначе говоря, я понимаю ваше недоумение, знаю, почему вы колеблетесь, и потому не намереваюсь торопить вас. Так или иначе, но сейчас подошло время начать наш литературный вечер. Однако я буду весьма признателен, если после его окончания вы уделите нам минут пятнадцать вашего времени.
— Конечно, — ответил Виктор, пожал человеку руку и вернулся в кабинет организатора программы, невысокой блондинки с водянистыми глазами.
— Что-то вы побледнели, — удивилась блондинка. — С вами все в порядке?
Виктор вспомнил про утомительную поездку, раннее пробуждение и тошноту, вызванную нелегким перелетом из Белграда в Ганновер.
— Командир экипажа под конец даже перестал предупреждать о зонах турбулентности, — отговаривался он, — потому что они следовали одна за другой, как литеры в наборной кассе.
Блондинка предложила ему чай. Он согреет желудок, сказала она, и избавит от тошноты, а на ужин они пойдут после выступления. «А пока что, — добавила она, — к вам наверняка вернется аппетит». Произнеся это, она улыбнулась и отправилась за чаем.
Оставшись в кабинете, Виктор, покачивая головой, мысленно повторил все, что сказал ему человек. Как такое вообще возможно? Правда, человек сказал, что у него есть доказательства, но Виктор не был готов поверить ему. Откуда кто-то мог знать, когда Виктор родился, чем он станет заниматься и, кроме всего прочего, будет ли он наслаждаться психологически активными свойствами неких субстанций? Да такого просто-напросто не может быть, подумал Виктор и застонал от приступа тошноты.
Блондинка, которая как раз появилась в дверях с чашкой чая в руках, заохала:
— Если бы я не знала, что вы здесь, то подумала бы, что скулят брошенные щенки!
— Скулю, потому что мне ничего другого не остается, — откликнулся Виктор, но объяснять, что означала эта его фраза, отказался.
Блондинке его ответ не очень понравился, и она, надувшись, протянула Виктору на подпись договор и расписку.
Виктор прекрасно понимал, что происходит: он, собственно, находился сейчас у нее в гостях, и хозяйка хотела, чтобы все происходило по ее воле. Он попытался смягчить ситуацию, делая комплименты и расхваливая ее наряды — в частности, красные чулки с черным узором, но блондинка раскусила его игру и отвечала кратко и равнодушно.
Между тем, в ходе литературного вечера ее профессионализм возобладал над обидой, и она не позволила, чтобы малейшая тень предыдущего недоразумения омрачила мероприятие. Виктор был ей благодарен, потому что и без того не очень жаловал публичные выступления, особенно такие, на которых, как этим вечером в Ганновере, приходилось говорить не на родном, а на одном из чужих языков. Кое-как он совладал с робостью, несмотря на то, что человек, рассказавший ему о тайном обществе по изучению его прозы, сидел в первом ряду, уставившись на него косившим Глазом. Виктор пересчитал присутствующих: их было восемнадцать. Может, все они члены тайного общества? Может, они уже знают, о чем он им расскажет? Но если это так, то зачем же они пришли?
Вялые аплодисменты отметили окончание вступительного слова, настала очередь Виктора. Как ни странно, читал он хорошо, без единой ошибки, и сразу почувствовал, как настроение исправляется. После него тексты продолжил читать актер. Естественно, он читал немецкий перевод, и Виктор, который свою часть выступления исполнил по-сербски, никак не мог поверить, что оба текста принадлежат его перу. Попросту говоря, немецкий перевод звучал, как нечто совсем иное, несмотря на то, что ритм предложений и некоторые формы полностью соответствовали оригиналу. Чуть позже Виктор понял, что больше не думает об этом, но вновь неспешно и пристально рассматривает лица слушателей, пытаясь разглядеть тех, для кого его имя и творчество значат нечто большее.
Собственно говоря, он надеялся, что «значат нечто большее», потому что если бы это было не так, то существование тайного общества не имело бы смысла. Он с нетерпением подписал несколько книг, обменялся несколькими визитными карточками, после чего подошел к человеку, который сообщил ему о существовании Общества.
— Вы прекрасно читали, — сказал человек, — безупречно. Я даже в какой-то момент подумал, что вы не сумеете дочитать на таком накале, но, к счастью, мое предположение оказалось ошибочным.
— А члены тайного общества? — спросил Виктор. — Много ли их пришло?
— Не много, — ответил человек и указал на группу, стоящую у выхода.
Виктор насчитал шесть человек — четверо мужчин и две женщины, но только пересчитав их поголовно, обнаружил, что все они держат в руках по одной его книге.
— Вы хотите сказать, что в обществе насчитывается гораздо больше членов?
— По правде говоря, — ответил человек, — я не знаю. Точнее, этого не знает никто. Иногда нас собирается много, иной раз — всего ничего.
Только Виктор собрался спросить, где они собираются, как кто-то коснулся его плеча. Обернувшись, он увидел блондинку. Похоже, она сумела восстановить свою позитивную энергию, потому как улыбка ее вновь стала любезной. Блондинка напомнила Виктору, что пора идти на ужин, актер и критик были уже готовы, и теперь ждали только его. Виктор нерешительно глянул на человека из тайного общества, но не успел и слова вымолвить, как тот заверил его, что все в порядке, они подождут. Человек повернулся и вышел из зала, члены общества, выстроившись в колонну по одному, направились вслед за ним. Блондинка взяла Виктора под руку и повела в противоположную сторону, к дверям, ведущим в ее кабинет, и только когда они оказались в темном коридоре, он вспомнил, что даже не поинтересовался, где состоится встреча с членами Общества.
Однако во время ужина он решил, что не стоит беспокоиться по этому поводу. Тайному обществу наверняка было известно многое из того, о чем он даже не подозревал, так что они точно знали, где Виктор окажется после ужина. Как известно им и то, подумал он, что я закажу мусаку из баклажанов. Потому Виктор постарался сосредоточиться на том, что хотел выразить критик в своем длинном, почти бесконечном монологе.
— В конце концов, — подвел черту критик, — мы можем прийти к справедливому выводу: книга полностью меняет представление об этой части мира. Прочитав ее, мы перестали быть такими, какими были до ее прочтения.