Что Ланни мог сказать? Он мог бы категорически заявить: "По моему мнению, фюрер, безусловно, психопат. Над ним доминируют иррациональные фобии. Прежде всего, он ненавидит евреев, и после них идут русские, затем поляки, затем, как мне кажется, французы. Может быть, чехи следуют перед вами, я не уверен. Он написал в своей книге, что уничтожение Франции имеет важное значение для обеспечения безопасности Германии. И не может быть никаких сомнений в том, что он действительно так думает. Он не боится говорить это, потому что у него есть своего рода двойной цинизм. Он говорит правду в уверенности, что от него этого не будут ожидать, и никто в это не поверит. Он бесконечно коварен, он может пообещать всё, что угодно, потому что обещание для него ничто. У него есть только одна вера и одна идея в мире. Немцы это раса господ, которой суждено покорить мир под его водительством, как вдохновлённого фюрера. Это есть тот магнитный полюс, к которому обращено всё его существо, и та вещь, которую надо иметь в виду, при общении с ним".
Это была правда, но это было, конечно, не то, что оружейный король хотел бы услышать. Хотел ли Ланни переубедить его? Мог ли Ланни переубедить его? Маловероятно. Если бы Ланни сказал это, барон решил, что американский гость был или красным или рядом с ними. Он прекратил бы разговор, а после обеда попросил переговорить в частном порядке с Дени. А Ланни не услышал бы ни слова из того, что он хотел услышать. И как агент президента, выглядел бы просто шляпой.
Итак, следуя своей обычной практике не говорить неправду, когда этого можно было избежать, он пояснил, что "Ади" был сложной личностью, очень эмоциональной, и что его действия было трудно предсказать. Он резко написал о Франции, но показал, как и в других случаях, что может изменить свою политику, когда его интересы потребуют этого. В Берхтесгадене он заверил Ланни, что желал дружбы с Францией, и что единственное, что стоит на его пути, был изменнический союз с Россией.
"Précisément!" — воскликнул барон. — "Нам трудно доверять Гитлеру, но, конечно, не так сильно, как Сталину!"
"Malheureusement, я не имел возможности знать Сталина", — вновь ответил Ланни. Он произнёс это с его лучшей улыбкой, и молодые де Брюины вторили ему смехом, как будто это была отличная острота.
Так что теперь сын владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт был не просто побочным членом семьи де Брюинов, но и Кагуляром, "человеком в капюшоне". Когда трапеза была закончена, они перешли в библиотеку, куда дамы тактично воздержались проследовать. Там в течение двух или трех часов пять джентльменов обсуждали состояние Европы и ту роль, которую Франция играла ней и которую могла бы играть. В первую очередь они обсудили Испанию, которую красные пытались заграбастать.
"Я имел возможность быть в Севилье весной прошлого года", — заметил Ланни, — "и посетить генерала Агилара, только что вернувшегося с фронта Харама. Он был совершенно уверен, что красные не продержатся до конца года".
"Все они всегда легко дают обещания", — ответил барон. — "Красные продержатся, пока смогут получать оружие из России, и это обанкротит всех нас, если это будет продолжаться. Я предполагаю, что сумма составит десять миллиардов франков".
Ланни хотел было посочувствовать почти обедневшему производителю вооружения, но боялся выглядеть саркастическим. Он сумел придумать что-то прямо противоположное: "Плохо, что Захаров умер, прежде чем он увидел эту победу. Он сказал мне, что внёс в неё свою долю".
"Бэзиль был склонен быть оптимистом, когда говорил о себе", — сухо заметил Эжен. — "Я могу заверить вас, я лично знаю, что он установил свою собственную долю, а все мы считали её далеко не достаточной".
Ланни снова улыбнулся. — "Пожилой джентльмен всегда плакался на бедность, можно было подумать, что он был на грани фактического голода. Он стал одним из самых крупных инвесторов моего отца, но я лично никогда не имел каких-либо деловых отношений с ним, так что мы смогли остаться друзьями. Он даже пришел ко мне после того, как умер".
Естественно, барон выглядел сильно удивлённым, и Ланни чувствовал, что можно обратить всё шутку. — "Возможно, вы слышали, что сэр Бэзиль имел обыкновение посещать медиумов, в надежде получить сообщения от своей покойной жены. Я случайно знаю одного такого медиума, и во время сеанса она сообщила о присутствии духа сэра Бэзиля. Он звал свою герцогиню, но не смог найти ее, потому что она "умела во второй раз". Что бы это могло означать? Это была первая новость, которую я получил после смерти старого джентльмена, которая произошла всего несколько часов назад. Естественно, я был поражен".
"Странно, как случаются такие вещи", — прокомментировал преемник старого джентльмена.
Но барон Шнейдер пришёл сюда не для того, чтобы узнать о спиритизме. Он пришёл спланировать повторение испанского переворота, но с большим изяществом и лучшим управлением. Чтобы избежать гражданской войны, тогда la patrie могла бы стать равноправным партнером германского фюрера, а не вассалом, каким Испания обязательно будет. Барон был этим впечатлён, получив заверения об этом, он свободно говорил о своей программе. Это был самый респектабельный заговор. Имена участвующих были буквально благочестивы, так как они включали в себя высших иерархов католической церкви, чьи публикации от Варшавы до Бруклина повторяли рассказы об испанских монахинях, облитых маслом и сожжённых испанскими красными. Имя маршала Петена было самым почитаемым во французской армии, а имя адмирала Дарлана в военно-морском флоте. В числе участвующих были и другие высокопоставленные генералы и офицеры флота, не говоря уже о политических деятелях, включая и экс-премьера Лаваля. Шнейдер проводил поимённую перекличку сторонников и пришёл сюда, чтобы заручиться поддержкой де Брюинов и получить от père de famille обещания адекватного "взноса" без каких-либо просьб.
Был один вопрос, на который Ланни хотел получить ответ. Самый деликатный вопрос, с которым надо обращаться очень тактично. — "Позвольте мне осмелиться сделать предложение, барон Шнейдер. Так случилось, что пианист-виртуоз и композитор Курт Мейснер является одним из моих самых старых друзей. Он, действительно, прожил в моем доме на Ривьере много лет после войны, и привык говорить, что обязан своей карьерой поддержке, которую ему оказала моя семья. Он сейчас в Париже уже некоторое время, и у меня есть основания полагать, что он был бы заинтересован в том, что вы сейчас планируете".
Ланни знал, что его заявление должно показаться наивным великому человеку, но он хотел получить подтверждение этого. Барон высказался: "Я благодарю вас, мсьё Бэдд, так случилось, что я имел честь быть знакомым с герром Мейснером. Он оказал мне неоценимую помощь в организации нашего комитета Франция — Германия".
"Я хотел обратить внимание на то", — продолжал махровый интриган, — "что Курт является одним из близких друзей фюрера, часто играет для него и пользуется его доверием. Он будет одним из лучших людей, чтобы довести ваши предложения до Гитлера и разъяснить ему вашу точку зрения".
— Ваше предложение превосходно, мсьё Бэдд, и я обязан вам за него.
Другой продолжал: "Я надеюсь, что я не слишком назойлив, барон", — зная, конечно, что барон будет вынужден согласиться. — "Вопрос очень деликатный, и я только делаю предложение, на которое вы не должны чувствовать себя обязанным отвечать. Я понимаю, что у Гитлера есть еще больше оснований желать смены правительства во Франции, чем в Испании. Франция его ближний сосед и расширяет кредитование России, его постоянного врага. Если Гитлер находит стоящим вкладывать миллиарды франков в поддержку генерала Франко, мне кажется, что он был бы финансово заинтересован чисто из деловых соображений в поддержке правительства Франции, которое пообещает закрыть испанскую границу и остановить нынешний поток поставок красным. Вам так не кажется, господин барон?"
Проницательные темные глаза Эжена Шнейдера пристально вглядывались в глаза этого самонадеянного американца, как если бы он читал каждую из мыслей, прятавшихся за ними. Ланни был хорошо знаком с этим трюком и знал, что искусный мошенник должен встретить пристальный взгляд таким же пристальным. Наконец, оружейный король ответил: "Мсьё Бэдд, этот вопрос, как вы говорите, один из самых деликатных. Я могу только сказать, что данный вопрос будет внимательно рассмотрен".
— Я уважаю вашу сдержанность, барон. Я слышал, что снижение влияния Дорио происходит из-за того, что его обвинили в получении немецких фондов, а он, видимо, не смог отрицать этого. Все, что я хочу сказать, что я знаю Курта Мейснера с детства, когда появляется особая теплота в отношениях, которую нельзя обрести в дальнейшей жизни. Позвольте мне рассказать вам строго конфиденциально, что Курт был секретным агентом Generalstab, действующим в Париже во время мирной конференции. До этого он был артиллерийским офицером, был ранен, потерял свою жену и ребенка из-за военных лишений. Так что вы можете понять, почему ему трудно любить французов. Он прибыл в Париж в гражданской одежде по поддельному паспорту, и, так как это было в военное время, он должен быть расстрелян вашей полицией, которая уже взяла его след. Моя мать помогла мне переправить его в Испанию, что спасло ему жизнь, что Курт признавал много раз. Я говорю вам все это, чтобы вы могли понять, почему он будет доверять мне больше, чем он мог заставить себя доверять любому французу.
— Ваша история весьма интересна, мсьё Бэдд.
— Я хочу сказать, что если вы согласны с моим предложением, я буду рад обговорить с Куртом планы, обсуждавшиеся нами сегодня, и донести до вас его реакции и советы.
Осторожный магнат повернулся к своему гостеприимному хозяину. Принадлежа всю жизнь к высшему свету Парижа, барона нельзя было удивить la vie à trois, и, наверное, слышал слухи о ситуации в семье де Брюинов. — "Ну, как, Дени?"
Père de famille отвечал: "Я не мог придумать лучшего способа".
"Вы понимаете, мсьё Бэдд", — сказал другой, — "вы имеете дело с самой неприкосновенной тайной нашего движения. Политическая жизнь всех нас зависит от её строгой сохранности".
"Мне не нужно говорить об этом, барон", — ответил Ланни, опять-таки избегая откровенную ложь. — "Я прожил большую часть своей жизни во Франции, и достаточно хорошо знаю ваши политические отношения. Кроме того, я пользовался доверием ряда ваших государственных деятелей, и никогда не предавал их".
Первое, что сделал Ланни по возвращении в отель, он позвонил на квартиру Курта Мейснера. Он не видел Курта более года, и удовольствие композитора казалось неподдельным, когда он услышал голос своего друга. "Приходи на обед", — сказал он, и Ланни ответил: "Конечно".
Агент президента сел за свою портативную машинку и напечатал подробный отчет о заговоре Кагуляров с целью свержения Французской республики. Он не сообщил, как он получил эту информацию, но написал: "Это из первых рук и абсолютно точно". Он перечислил имена участников и изложил программу, подписался "103". Письмо было адресовано с Гасу Геннеричу и отправлено по почте.
Про себя он сказал: "ФДР не поверит". Но, конечно, Ланни не мог повлиять на это. Он жил в то время, когда было так много невероятных вещей, даже если они случались на самом деле.
Курт жил в фешенебельной квартире, подходящей к его статусу в музыкальном мире. У него был лакей, обслуживающий его, бритоголовый силезец, воевавший под его началом всю войну и до сих пор сохранивший военную выправку. Человек, вероятно, добавивший шпионаж к своим обязанностям, и у Ланни сложилось впечатление, что он не одобрял появление иностранцев вокруг. Даже когда Ланни говорил о своем визите к фюреру, Вилли Абихт отказался смягчиться. Может быть, он думал, что фюреру не следовало быть в такой компании. Или, возможно, что лакей был просто мрачен, потому что, победоносно сражаясь в течение четырех долгих лет, он потом оказался в самый последний момент побеждённым.
Также в квартире находилась секретарша, молодая скандинавская блондинка, преданный нацист, бойкая и эффективная. У Ланни не осталось сомнений относительно ее двойной роли в этом доме. У Курта у себя дома была жена и несколько детей, временами он возвращался и зачинал другого. В прежние времена он счёл бы своим долгом быть верным своей жене, но теперь появилось новое мировоззрение. Нацистский мир был миром мужчин, и первая обязанность женщины было подчинение. Начальство Курта, несомненно, следило за тем, что у него был надежный немецкий спутник, так чтобы можно не опасаться козней соблазнительных вражеских дам. Никаких Мата Хари на этот раз. По крайней мере, не работающих на немцев! Возможно так, кто мог сказать? Может быть одной из обязанностей Ильзе Феттер было следить за деятельностью Курта и регулярно отчитываться об этом.
Если так, то она не могла доложить ничего, кроме хорошего. Курт был компетентен, у него были лучшие связи, и он целенаправленно трудился, чтобы сломать интеллектуальную и моральную защиту Марианны и привести ее в орбиту нового порядка. Так это было правдой. Ланни нашёл своего друга детства совершенно невыносимым. Его длинное худое лицо, которое когда-то казалось печальным и даже походило на лицо священника, теперь виделось ему фанатичным и тронутым безумием. Фразы абстрактной философии и этики, которыми Курт настолько впечатлил Ланни в его отрочестве, в настоящее время звучали пустыми и неискренними. Для любого преданного национал-социализму не могло быть никакой универсальной истины. Для него хорошее, правдивое и красивое были ограничены Германией и немцами. А для других народов и отдельных лиц эти слова были обманом и ловушкой. Возможно, в глубинах своего сердца Курт мог сохранить еще нежные воспоминания о маленьком американском мальчике, которого он взялся вдохновить и вести по жизни. Но если это так, то он будет рассматривать эти чувства как слабость, которую надо подавить. Ланни, как и все остальные, как внутри, так и за пределами Германии, будет использован для осуществления мечты Адольфа Гитлера о славе. И каждое слово, которое Курт скажет, и каждое действие, которое он предпримет к сыну владельца Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, будут следовать какой-то тщательно продуманной цели.
Хорошо, это будет игра, Ланни научится играть. Он сохранит свою дружбу с уважаемым немецким музыкантом, и не скажет ему ни слова, которое не служило бы тщательно продуманной цели. В течение многих лет Ланни никогда не высказал свои реальные мысли по политическим и экономическим вопросам в присутствии Курта. Он перестал интересоваться этими вопросами, говоря, что он понял, что это не его стезя. Он стал искусствоведом, в глазах Курта извлекателем денег из предметов искусства. Он стал дилетантом во всех видах искусства, и если Курт решил предположить, что он играл с дамами, такими как графиня Сэндхэйвен, то это была привилегия Курта, и она не наносила Ланни никакого вреда.
Последние годы плейбой намекал, что он следовал по пути наименьшего сопротивления и был под впечатлением от феноменального успеха Ади Шикльгрубера. Но, конечно, он никогда не называл его этим унизительным именем. Ади, бывший армейский ефрейтор и отвергнутый художник открыток с картинками, стал не только хозяином Германии, но и опытным европейским политиком. Он вынудил весь мир говорить о нем, прислушиваться к его словам и дрожать при его частых приступах сильного гнева. Он направил свои войска в Рейнскую зону и надежно укрепил её. Он восстановил призыв на военную службу в Германии и теперь милитаризовал весь Фатерланд. Ему сошли с рук оба эти опасные действия, несмотря на все угрозы его врагов и страхи его собственного Генерального штаба. Замечательный человек! Наполеон двадцатого века! Если Ланни был поражен, то это входило в его роль слабака, и если Курт видел его так, то это соответствовало тому, что все нацисты делали со всем остальным миром.
Во время обеда с Куртом и фройляйн Феттер, Ланни сообщил новости о своей матери и отце, а также о Розмэри и ее картинах. Он рассказал о своей последней поездке в Испанию, не упоминая об Альфи, но представив её, как экспедицию за картинами, в ходе которой он встретил многих офицеров Франко и стал свидетелем триумфа оружия Франко. Американский плейбой должен был быть в восторге от них. Класс генерала Франко был классом Ланни, и Ланни соскользнул обратно на свое надлежащее место в обществе.
Впоследствии, в одиночку с Куртом в кабинете под деловитый стук пишущей машинки секретарши в соседней комнате, Ланни полностью раскрылся и показал те изменения, которые с ним произошли. Курт был всегда полностью прав, и Ланни грубо ошибался большую часть своей жизни. Курт был прав насчет Версальского договора, он был прав насчет репараций и жестокой инфляции, которая была навязана Германии. Насчет спекулянтов и евреев, и прежде всего насчет Адольфа Гитлера, с первого раза, как они услышали его в Мюнхене. Ланни доверял красным, но понял, что они были не достойны доверия. Он надеялся на какой-то гуманный общественный порядок во Франции, но пришел к выводу, что французская демократия была безнадежно порочна, и что русский альянс был механизмом политического мошенничества, и что единственная надежда для французского народа лежит в сотрудничестве с новым порядком, который успешно строит Адольф Гитлер.
Конечно, Курт был доволен. Он сказал, что он был глубоко ранен разлукой с Ланни, который был как брат ему в прошлые времена. Он сжал руку Ланни, и сказал, что эта новость вернула ему его молодость. Он сказал: "Моя семья будет счастлива, Генрих Юнг будет рад, а фюрер будет счастливейшим из всех!"
Верил ли Курт во всё это? И будет ли он продолжать чувствовать себя таким образом после того, как продумает все эти вопросы? Ланни никогда не будет в этом уверен. Было очевидно, что Курт поступил бы таким образом, независимо от того, поверил ли он в искренность своего старого друга. Он, вероятно, давно прошёл тот этап, когда полностью доверял кому-то или чьим-то словам. Он будет следить за своим старым другом и взвешивать все шансы за и против. Ланни будет делать то же самое, и они будут продолжать свою дружбу до тех пор, пока она будет служить целям их обоих.
Пришло время для Ланни раскрыть дело, которое привело его сюда. У него, по его словам, была новость, которая, как он думает, представит особый интерес для Курта. Вчера вечером он разговаривал с бароном Шнейдером в доме де Брюинов. Курт знал всех четверых, но теперь он сделал вид, что не имел ни малейшего представления о том, что все они были вовлечены в заговор с целью свержения правительства своей страны. Совершенно удивительная вещь! Доказательство разложения, которое царило во Франции! — "Я всегда говорил тебе об этом, Ланни. Это была причина, почему я не мог больше жить на Ривьере, несмотря на всю доброту твоей дорогой матери".
— Опять же ты был прав, Курт! Этот мир разваливается на куски.
"Ты не возражаешь, если я сделаю заметки?" — спросил Курт. И когда Ланни согласился, он набросал имена всех армейских и флотских офицеров, которые находились в команде "людей в капюшонах", крупных промышленников, землевладельцев и банкиров, которые внесли деньги на оплату скрытых складов оружия. Ланни не был настолько наивен, чтобы поверить, что все это было на самом деле новостью для немца. Ланни догадывался, что Курт был в самом центре этого вихря, возможно, даже направлял его. Но Курт был рад проверить свою информацию у столь высокого авторитета, оружейного короля Франции, Чехословакии, Польши, Бельгии и других стран. Каждая деталь имеет важное значение. И, конечно, было приятно узнать, что бедный неумеха Ланни Бэдд наконец-то увидел проблеск света. Нет сомнений, что его можно будет использовать, хотя, конечно, не в том качестве, которое он наивно предполагал.
Ланни продолжал объяснять свою блестящую идею. — "Если фюреру действительно выгодно тратить столько денег на Испанию, то он, возможно, пожелает сделать то же самое для Франции и обеспечить успех начинания. Конечно, я понимаю, что ты не можешь свободно обсуждать такие вопросы со мной, но я и не считаю, что ты должен. Я сказал барону, я представлю этот вопрос тебе, и сообщу, что ты скажешь, если захочешь сказать это мне. Хотя, конечно, нет никаких причин, почему ты не должен войти в контакт с ним напрямую. Если ты пошлёшь кого-нибудь еще, то тебе придется поручиться за него, потому что такой человек, как Шнейдер не будет разговаривать с человеком без рекомендаций. Я сомневаюсь, что он говорил бы со мной, если бы не знал моего отца, и если бы де Брюины не поручились за меня".
Очень тактично для американца. Но в то же время этой пустышке с большим самомнением говорить Курту, как вести его самые тайные переговоры, принимая как само собой разумеющееся, что Курт занимается такими делами, в которых Курт никогда не признался Ланни и никому, кроме коллег по службе. Короче говоря, это то, что американцы называют "пронырой", а немцы ein zudringlicher Geselle.