Но в это мгновение спор внезапно затух, и артисты обступили Лапшина и его альбом.
— А наша Катерина свет-Васильевна уже подобралась к самому интересному, — ласково произнесла старуха с двойным подбородком и воскликнула: — Товарищи, вот кладезь премудрости — преступные типы…
Все столпились вокруг альбома, посыпались замечания, остроты, требования «зарисовать», «перефотографировать», «достать для театра в собственность». Одни утверждали, что здесь все «утрировано», другие говорили, что это и есть «сама жизнь».
— Дайте мне меня! — требовал артист с подбритым лбом. — Я хочу видеть себя! Имею я на это право? Подвиньтесь же, Викентий Борисович, просто невозможно.
— Вы бываете у нас в театре? — спросила Катерина Васильевна Лапшина.
— Редко.
— Заняты очень?
— Бывает, занят…
Она помолчала и сказала с расстановкой, словно взвешивая слова:
— Наш театр сейчас переживает кризис.
— Что?
— Кризис! — пояснила Катерина Васильевна. — Так называется большая склока, которую мы у себя развели!
Засмеялась, и Лапшину опять стало смешно.
— Какая-то вы чудная! — произнес он. — Никогда не знаешь, что вы скажете в будущую минуту.
— Это и я сама не знаю! — ответила она. — Оттого мне и попадает часто.
— Балашова, почему вы не смотрите? — сердито осведомился тот, которого называли Викентием Борисовичем. — Здесь типичная ваша роль…
Катерина Васильевна заглянула в альбом и молча пожала плечами.
Зазвонил телефон — это Окошкин осведомлялся, не отменен ли день рождения.
— Нет! — коротко ответил Лапшин и положил трубку.
Строгий Павлик — сердитый, потому что его задерживали, — принес большие, унылого вида учебные альбомы. Лапшин роздал их артистам, а один положил на дубовый столик для Балашовой и старика с челюстью. Выражение глаз у него сделалось таким, какое бывает у художника, показывающего свои картины, он, улыбаясь, перекладывал лист за листом и говорил с усмешкой:
— Тут, знаете, мы кой-чего разыграли, такие, как бы живые, картины. Это все сотрудники наши изображены. Это, например, разбойный налет. А это, знаете ли, вон он, лично я, в кепке, налетчика изображаю с маузером. Это здесь все точно показано, — говорил он, возбуждаясь от поощрительного покашливания старика. — Здесь все как в действительности. А здесь уже показано, как наша бригада выезжает на налет. Тут — уже я в форме… А здесь я опять налетчика разыгрываю…
— Чудно! — сказала Балашова и повернулась к нему всем своим улыбающимся розовым лицом, и он увидел, что щеки ее покрыты нежным пушком.
— Верно, ничего разыграли? — весело и просто спросил он. — Это, знаете ли, в учебных целях, своими силами, а уж мы разве артисты?
— Все очень живо и естественно, — сказала Балашова, — напрасно вы думаете…
— Смеялись мои ребята, — говорил Лапшин, — цирк прямо был…
И, очень довольный, Лапшин завязал папку и стал рассказывать о налете, который инсценировал. Артисты его обступили, и он понимал, что им хочется рассказа пострашнее, но врать он не умел, да по привычке совсем убирал из рассказа все ужасное и ругал бандитов.
— Да ну, — говорил он, посмеиваясь, — так, хулиганье вооружилось. Разве это налетчики?
— Так как же все-таки с перековкой? — капризным голосом спросил бритолобый артист. — Должны мы знать, в конце концов, ведь подтекст решается не в день премьеры, а нынче, немедленно…
Лапшину приходилось одновременно отвечать и насчет перестройки, и по поводу «манер» жуликов, и про то, как бывшие бандиты играют в карты, и про воровские песни. Но главное, что интересовало их, — это были убийства — двойные, тройные, трупы в мешках, все то, с чем Иван Михайлович никогда почти не сталкивался.
— Да выдумывают невесть что! — с досадой наконец решился сказать он, — вздор все это, базарные сплетни!
— А Ленька Пантелеев? — не без ехидства спросила старуха с двойным подбородком.
— Давно было это дело.
— Но тем не менее было?
Лапшин промолчал и, сделав вежливое лицо, стал собирать и ставить в шкаф свои альбомы и папки.
— А вот скажите, это убийство тройное на днях произошло, — не унималась старая артистка с двойным подбородком, — как вы себе представляете психологию убийцы?
— Не знаю, — сказал Лапшин. — Бандит еще не найден.
— Ах, так! — любезно сказала артистка.
— Да! — сказал Лапшин. — К сожалению.
Прижав коленкой дверцу, он запер шкаф и остановился посередине кабинета в ожидающей позе.
— А вот, скажите, — спросил лысый артист и склонил свою яйцеобразную голову набок, — убийство на почве ревности, страсти роковой вам случалось видеть?
— Случалось, — сказал Лапшин.
— И… как же? — спросил артист.
— Я работаю по преступности много лет, — сухо сказал Лапшин, — мне трудно ответить вам коротко и ясно.
— Ну, спасибо вам! — сказал вдруг тучный артист в крагах и стал пожимать Лапшину руку обеими руками. — Я очень много почерпнул у вас. От имени всего коллектива благодарю вас. Надеюсь и впредь бывать у вас и пить от истоков жизни.