Второе биологическое преимущество не так бросается в глаза, но не менее внушительно по своим последствиям. Все приматы — исключительно социальные существа, но в глубокой древности, выйдя на открытые пространства, наши предки оказались чрезвычайно уязвимыми, поэтому сплоченная группа была для них особенно важна. Сообща было легче заметить опасность и найти пищу. В целом социальные взаимосвязи ранних человекообразных были куда сложнее, чем у прочих приматов. За сотни тысяч лет социальные навыки продолжали развиваться и усложняться, позволяя нашим предкам взаимодействовать на высоком уровне. Нам представляется, что, с учетом природной среды, особую важность для социальных навыков имели углубленное внимание и собранность. В тесно связанной группе неверно истолкованный знак мог оказаться весьма и весьма опасен.
Благодаря развитию этих двух особенностей — зрения и социальной структуры первобытных племен — наши примитивные предки еще два или три миллиона лет назад сумели разработать сложную систему охоты. Постепенно они становились все более изобретательными, оттачивая и усложняя мастерство, доводя его до уровня искусства. Став сезонными охотниками, они распространились по всей Евразии, приспосабливаясь без особого труда к самым разным климатическим условиям. В процессе эволюции их мозг быстро увеличивался и около двухсот тысяч лет назад почти сравнялся по размеру с мозгом современного человека.
В 1990-е годы группа итальянских нейробиологов обнаружила нечто, проливающее свет на то, почему наши ископаемые предки так преуспели в занятии охотой, и, отчасти, на природу мастерства, которого достигают наши современники. Изучая мозг обезьян, ученые отметили активность в некоторых двигательных нейронах не только в моменты, когда выполняется какое-то конкретное действие (например, обезьяна хватает банан или тянет рычаг, чтобы получить арахис). Такую же активность нервные клетки демонстрировали, когда обезьяны просто наблюдали, как подобные действия выполняют их соседки. Эти клетки получили название «зеркальные нейроны». Их активность означала, что приматы испытывают схожие ощущения, когда делают что-то сами и когда наблюдают за чужими действиями. Следовательно, они могут ставить себя на место другого и воспринимать его движения так, как если бы сами их производили. Это объясняет способность многих приматов к подражанию и доказанный факт, что шимпанзе умеют предвосхищать замыслы и действия своих соперников. Возможно, такие нервные клетки развились именно благодаря тому, что у большинства приматов имеется сложная социальная структура.
Недавние опыты подтвердили наличие подобных нейронов и у человека, причем у нас они устроены намного сложнее. Обезьяна, видя действие, может воспринимать его с точки зрения наблюдаемого и представлять его намерения, но мы, оказывается, способны пойти дальше.
Не видя никаких действий со стороны окружающих, мы (хотя чужая душа — потемки!) умеем мысленно ставить себя на их место, проникать в их мысли и представлять, о чем они, возможно, думают.
Появление зеркальных нейронов позволило нашим предкам научиться понимать желания и намерения друг друга по тончайшим знакам, благодаря чему стали совершенствоваться навыки общения. Эти нервные клетки оказались принципиально важны и при изготовлении орудий — древний примат мог изготовить удачное орудие, следуя примеру своего соседа. Но важнее всего, кажется, было то, что нейроны дали возможность мысленно проникать в суть вещей, окружавших приматов. Годами наблюдая за животными, они умели отождествить себя с ними, «думать», как они, прогнозировать их поведение. Это позволяло преследовать и убивать добычу более эффективно.
Мысленное проникновение было применимо и к неживой природе. Изготавливая каменные орудия, искусные мастера ощущали свое единство с изделием. Кусок камня, из которого они высекали инструмент, становился как бы продолжением их руки. Они чувствовали его так, словно это была их собственная плоть, и это давало огромную власть над орудием и в момент изготовления и позже, когда инструмент применялся по назначению.
Достичь подобной мысленной мощи удавалось не сразу, она приходила с опытом, спустя годы упорного труда. Навыки — будь то выслеживание зверя или изготовление копья — становились привычными.
Достигая автоматизма, мастер уже не задумывался, что и как он делает, а значит, мог сосредоточиться на более высоких материях: предугадать поведение возможной добычи, представить, как будет действовать рука с продолжением в виде орудия.
Такое мысленное проникновение было древней, еще до появления речи, версией интеллекта третьего уровня — примитивным эквивалентом интуитивно безошибочного знания анатомии и перспективы, которым владел Леонардо да Винчи, или удивительных прозрений Майкла Фарадея, касавшихся природы электромагнитных явлений. Мастерство для наших древних предков означало умение быстро принимать действенные решения и целостное восприятие среды, и в частности добычи. Не сформируйся у них такая способность, разуму древних приматов грозила бы перегрузка от массы информации, необходимой для успешной охоты. Мощная интуиция развилась у них за сотни тысяч лет до появления членораздельной речи, вот почему мы воспринимаем это состояние как некую могучую силу, превосходящую нашу способность описать ее словами.
Важно понимать: этот длительный период времени сыграл важную, основополагающую роль в становлении нашего интеллекта. Он коренным образом изменил наше отношение к времени. Для животных время — величайший враг. Если они выступают в роли потенциальной добычи, промедление может стоить жизни. Для хищников, напротив, слишком долгое ожидание дает шанс жертве, позволяя ей скрыться. Время, кроме того, олицетворяет для них физический распад. Наши древние предки в каком-то смысле повернули этот процесс вспять. Чем дольше они наблюдали какое-то явление, тем глубже его понимали, тем крепче оказывалась их связь с реальностью. Набираясь опыта, они охотились все более искусно, постоянно практикуясь в изготовлении орудий, достигали все лучших результатов, тело могло стариться и разрушаться, зато разум по-прежнему продолжал учиться и адаптироваться. В такой ситуации время работает на человека, и это — необходимая составляющая мастерства.
Можно сказать, что революционная перемена в отношении к времени коренным образом изменила сам человеческий разум и придала ему некое новое качество, некое своеобразие. Если мы не жалеем времени и внимания, постигаем предмет во всех деталях и верим, что спустя месяцы и годы труда достигнем мастерства, значит, мы используем именно это уникальное качество разума, этот изумительный инструмент, развивавшийся на протяжении миллионов лет. Мы неуклонно продвигаемся к все более и более высоким уровням интеллекта. Наше восприятие мира становится все более глубоким, осмысленным и реалистичным. Мы достигаем совершенства в своем предмете. Мы учимся мыслить самостоятельно. Сложные и запутанные проблемы мы разрешаем спокойно, не впадая в панику. Следуя этим путем, мы становимся Homo Magister, человеком-мастером.
До тех пор пока мы надеемся, что можно чего-то добиться, минуя предварительные этапы, пока ищем хитроумное волшебное или политическое средство, простую формулу успеха, пока считаем, что можно получить все и сразу, выезжая на врожденных задатках, мы противостоим своему естеству, сопротивляемся природным силам.
При этом мы движемся вспять, становясь рабами времени — оно бежит, а мы теряем силы, наши способности слабеют, а жизненные перспективы превращаются в тупик. Мы начинаем зависеть от мнений окружающих, подвержены их страхам. Мы не ощущаем тесной связи с реальностью — напротив, пребываем в отрыве от нее, запертые в тесной каморке собственных мыслей и представлений. Иными словами, человек, жизнь которого зависела от умения внимательно изучать среду, превращается в существо, неспособное сосредоточиться, тщательно обдумывать и анализировать, но при этом и разучившееся руководствоваться животными инстинктами.
Было бы верхом легкомыслия, если не сказать глупости, считать, что на протяжении короткой нашей жизни, каких-то жалких нескольких десятилетий, с помощью технологий и беспочвенных мечтаний можно настолько успешно перестроить конфигурацию своего мозга, чтобы превзойти результат шести миллионов лет развития. Идя против своей природы, человек может добиться кратковременной вспышки, но время безжалостно обнажает наши слабости и нетерпеливость.
Спасение от подобного исхода заключается в том, что дарованный нам природой инструмент чрезвычайно гибок и пластичен.
Нашим предкам, древним охотникам-собирателям, за долгое время удалось усовершенствовать мозг до его нынешнего состояния, научившись учиться, меняться и адаптироваться к условиям среды. Теперь они уже не были заложниками немыслимо медленного хода естественной эволюции. У нас, современных людей, мозг так же силен и пластичен. Мы вольны изменить отношение к времени и обратиться к своему особому качеству, о существовании и силе которого теперь знаем. Когда время работает на нас, нам под силу справиться с любыми вредными привычками, одолеть пассивность и двигаться вверх, развивая свой интеллект.
Подумайте об этом изменении пути как о возвращении к глубинным корням человечества, о возможности воссоединения великой преемственности, связывающей нас, современных людей, с древними предками, охотниками- собирателями. Пусть мы живем в совершенно иных условиях, наш мозг остался тем же, а его способность учиться, адаптироваться и подчинять себе время универсальна.
Чарлз Дарвин в поисках призвания — Черты всех великих мастеров — Наша неповторимость И ВРОЖДЕННЫЕ СКЛОННОСТИ — ПОЛИТИЧЕСКИЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ БАРЬЕРЫ НА ПУТИ К МАСТЕРСТВУ — ОПРЕДЕЛЕНИЕ ГЕНИЯ — ОБЕСЦЕНИВАНИЕ КОНЦЕПЦИИ МАСТЕРСТВА — РОЛЬ ЗАИНТЕРЕСОВАННОСТИ В ДОСТИЖЕНИИ МАСТЕРСТВА — ОПАСНОСТЬ ПАССИВНОСТИ —Пластичность мозга — Обзор стратегии и персонажей, описанных в книге
Если все мы рождаемся с более или менее сходным мозгом, если у всех мозг имеет приблизительно одинаковую конфигурацию и потенциал, почему же истории известны лишь немногие, сумевшие, кажется, полностью реализовать его возможности? Очевидно, что ответ на этот вопрос очень важен для каждого человека, в самом практическом смысле.
Принято считать, что Моцарт или Леонардо да Винчи были наделены блестящими способностями и талантами от рождения. Как еще объяснить их невероятные достижения, если не даром, которым они обладали изначально, с которым родились? Однако многие тысячи детей демонстрируют исключительные способности и одаренность в различных областях, но лишь некоторые из них впоследствии достигают хоть сколько-нибудь высокого уровня, а в то же время те, кто не блистал в юности, часто добиваются куда большего. Ни врожденный талант, ни высокий коэффициент интеллекта не объясняют, не могут объяснить этих достижений.
В качестве классического примера сравним жизнеописания сэра Фрэнсиса Гальтона и его двоюродного брата, Чарлза Дарвина. По свидетельствам современников, юный Гальтон был настоящим гением и поражал всех умом (много лет спустя, когда появились соответствующие методики, специалисты провели измерения и показали, что коэффициент интеллекта Гальтона был выше, чем у его старшего кузена, Дарвина). Вундеркинду Галь- тону прочили блестящую научную карьеру, однако, пробуя себя в разных отраслях, он ни в одной из них не достиг истинных высот. Его, как часто случается с юными дарованиями, отличало крайнее непостоянство.
Человеку надо бы научиться определять и улавливать искорку света, вспыхивающего в его сознании и куда более важного, чем великолепный блеск целого сонма бардов и мудрецов. Но он пренебрежительно отбрасывает их, потому что это его мысли. Мы узнаём свои отвергнутые мысли в творениях гениев и тогда вчуже поражаемся их величию.
Ральф Уолдо Эмерсон
Дарвин, напротив, прославился как великий ученый, один из тех немногих — их можно пересчитать по пальцам, — кто перевернул наш взгляд на мир. Как признавал сам Дарвин, он был «весьма заурядным мальчиком, стоявшим в интеллектуальном отношении, пожалуй, даже ниже среднего уровня... проявлял в учении мало сообразительности... не мог следовать за долгими и чисто абстрактными рассуждениями». Однако Дарвин обладал каким-то качеством, которое отсутствовало у Гальтона.
Ответ на эту загадку можно найти в том, как сам Дарвин описывал свое детство. Дарвина-ребенка отличала страсть к собиранию всевозможных коллекций — в частности, коллекционированию различных биологических образцов. Отец его, врач, желая, чтобы сын пошел по его стопам и проча ему медицинскую карьеру, отправил Чарлза на обучение в университет Эдинбурга. Но Дарвин не проявил интереса к предмету и студентом был весьма заурядным. Потеряв надежду увидеть успехи сына, отец отказался от своей мысли и предложил ему сделаться священником. Чарлз начал готовиться к тому, чтобы стать церковнослужителем, и в это время узнал от своего бывшего профессора, что «Бигль», британский военный корабль, готовится к отплытию в кругосветное плавание и что капитан ищет натуралиста для сбора и систематизации образцов, которые можно было бы затем отправлять в Англию. Хотя отец поначалу был против, Чарлз решился принять предложение. Что-то в этом путешествии привлекало его.
Неожиданно страсть к коллекционированию оказалась не просто востребованной, она пришлась как нельзя более кстати. В Южной Америке Дарвин собрал великолепные образчики не только живой природы, но и минералов и ископаемых останков. Его интерес к разнообразию жизни на Земле вывел на нечто большее — стали возникать глобальные вопросы, касавшиеся происхождения видов. Направив на это всю свою энергию, молодой человек собрал такое количество объектов, что в его мозгу начала вырисовываться и обретать стройность теория.
После пятилетнего плавания Дарвин вернулся в Англию и посвятил всю свою дальнейшую жизнь единственному делу — разработке теории эволюции. Это был нелегкий путь, Дарвин много трудился — например, восемь лет он кропотливо изучал исключительно усоногих раков и написал о них монографию, которая принесла ему заслуженную славу блестящего зоолога. Дабы противостоять нападкам на подобную теорию, неизбежным в викторианской Англии, Дарвину пришлось стать красноречивым оратором, тонким политиком и дипломатом. На протяжении многолетнего и многотрудного пути его поддерживали и любовь к своему предмету, и глубокое его знание.
Ключевые элементы этой истории повторяются в биографиях всех известных великих мастеров: юношеское страстное увлечение или предрасположенность, счастливый случай, дающий возможность применить свои умения на практике, и обучение, во время которого демонстрируются энергия и сосредоточенное внимание. Такие люди способны серьезно работать и быстро совершенствоваться, а все благодаря желанию учиться и глубокой привязанности, которую они испытывают к своей отрасли. Правда, причина столь ревностных усилий — это, по-видимому, действительно врожденное качество. Это не способности и не виртуозный блеск, которые при желании можно в себе развить, а глубокая и мощная тяга, влечение к определенному предмету.
Такое влечение сугубо индивидуально и отражает неповторимость каждого человека. Неповторимость в данном случае не есть понятие поэтическое или философское — это научный факт: генетически каждый из нас уникален, точный генетический набор признаков любого человека никогда не встречался в прошлом и не будет воспроизведен в будущем. Уникальность проявляется в наших интересах, в предпочтениях, которые мы испытываем к тем или иным занятиям или отраслям знания. Это может быть тяга к музыке или математике, определенным видам спорта или играм, к решению запутанных проблем, починке или строительству, а у кого-то — к игре словами.
Те, кто впоследствии достигает исключительного мастерства, глубже прочих ощущают эту тягу, воспринимают ее как зов, призвание. Любимое дело занимает все их мысли. Случайно или намеренно они избирают жизненный путь так, чтобы иметь возможность применить это свое призвание. Такая тесная привязанность, такое стремление помогают преодолеть все тяготы и выдержать сложности, связанные с процессом овладения мастерством, — сомнения в себе, утомительные часы учения и однообразных упражнений, неизбежные неудачи, бесчисленные подколки и издевки завистников. Большинство отступают, у них же вырабатываются стойкость и уверенность.
Будучи представителями западной цивилизации, мы привыкли ставить знак равенства между умом, силой интеллекта и успехом. Однако достигшие мастерства многим обязаны не разуму, но высоким душевным качествам, выделяющим их среди тех, кто просто ходит на службу и делает свою работу.
Оказывается, сила желания, упорство, терпение и уверенность имеют куда более серьезное значение для достижения успеха, чем простая логика и способность рассуждать. Увлеченный человек полон энергии и способен преодолеть любые преграды. Когда же нам скучно или тревожно, мы отвлекаемся, не можем сосредоточиться, слабеем и становимся все более пассивными.
В прошлом лишь немногим людям, наделенным почти сверхчеловеческой энергией и вдохновением, удавалось сохранить верность выбранному пути и преуспеть на нем. Уделом мужчин достаточно высокого сословия была военная карьера, либо их готовили для государственной службы. Если случалось, что юноша проявлял способности или призвание к уготованной ему карьере, то лишь благодаря удачному совпадению. У миллионов людей, которым не посчастливилось родиться представителем нужного социального класса, этнической группы или пола, возможности следовать своему призванию просто не было. Даже если такие люди и ощущали эту потребность, доступ к необходимым знаниям для них был невозможен. Вот почему в прошлом было так немного истинных мастеров, именно поэтому они так выделяются на общем фоне.
Сейчас эти политические и социальные барьеры во многом устранены. У нас есть такой широкий доступ к информации и знаниям, о котором мастера прошлого и мечтать не могли. Теперь более чем когда-либо мы вольны двигаться к осуществлению своего призвания — дара, которым от рождения наделен каждый, ведь это часть нашей генетической самобытности. Настало время, когда слово «гений» лишилось таинственного ореола и элитарности. (Слово «гений» пришло к нам из латыни, где им называли духа-хранителя, опекающего человека от самого рождения. Со временем значение слова изменилось, оно стало означать уникальные врожденные способности и таланты, делающие каждого человека неповторимым.)
Мы, кажется, живем в исторический период, предоставляющий идеальные условия для развития мастеров, в такое время, когда многие имеют возможность следовать своему призванию. В действительности, однако, кое-кто препятствует нам в достижении такой силы. Это помеха духовная и весьма опасная:
сама идея мастерства в наше время обесценена и ассоциируется с чем-то вышедшим из моды, даже неприятным. На мастерство сейчас не смотрят как на цель, к которой следует стремиться.
Такая переоценка ценностей случилась совсем недавно, а связано это, вероятно, с некоторыми характерными особенностями нашего времени.
Мир, в котором мы живем, кажется, все больше выходит из-под контроля. Наш хлеб насущный, да и сама жизнь зависит от мощных глобальных сил. Проблемы, с которыми мы сталкиваемся — экономические, экологические и прочие, — невозможно решить в одиночку. Политические лидеры держатся отстраненно, они не берут ответственность за осуществление наших устремлений. Естественная реакция встревоженных и растерянных людей — это пассивность в разных ее проявлениях. Не ставя перед собой слишком высоких жизненных целей, мы можем ограничить сферу деятельности и таким образом получить иллюзию контроля над ситуацией. Чем на меньшее мы замахиваемся, тем меньше шанс потерпеть поражение. Если нам удается представить все так, будто мы на самом деле не отвечаем за свою судьбу, за все, что происходит с нами в жизни, очевидное наше бессилие будет казаться менее неприглядным. По этой же причине мы начинаем тяготеть к определенным сюжетам: генетика по преимуществу определяет то, что с нами происходит; мы продукты своего времени, и только; личность — это не более чем миф; человеческие поступки можно свести к данным статистики.
Многие воспринимают эту переоценку как шаг вперед, оправдывая собственную пассивность. Творческие личности со склонностью к саморазрушению, не способные себя контролировать, воспринимаются как романтические герои. А художник, которому по душе дисциплина и усердие, получает ярлык старомодного привереды; важны лишь чувства, вложенные в произведение искусства, ничего другого не требуется, а любой намек на то, что художник над ним трудился, на тонкую, искусную работу лишь нарушает этот принцип. Люди предпочитают вещи, сделанные быстро, по принципу «дешево и сердито». Сама мысль о том, что им, возможно, придется усердно работать, чтобы получить желаемое, идет вразрез с идеей, что они всего этого заслуживают, что наделены неотъемлемым правом на получение всевозможных благ и продуктов — всего, чего только ни захотят. «Зачем годами биться и мучиться, достигая мастерства, если мы можем много получить почти без усилий? Технологии решат все проблемы». Оправдывая эту пассивность, под нее подвели даже своеобразную моральную платформу: мастерство и приходящая с ним сила — допотопное зло; это прерогатива избранных, которые нас подавляют и навязывают свои взгляды; власть — вещь безусловно дурная, лучше уж вообще не иметь с ней дела и выйти из системы или, по крайней мере, представить дело в таком виде.
Если не беречься, мы и не заметим, как подобные взгляды начнут заражать нас, тихонько заползая в душу. Мало- помалу наши притязания на то, чего мы можем достичь в жизни, будут все понижаться. Будет неохота прикладывать усилия, и самодисциплина может упасть «ниже точки эффективности». Приспосабливаясь, подчиняясь тем критериям, которые диктует общество, мы больше прислушиваемся к голосам окружающих, чем к своему собственному. Бывает, что профессию мы выбираем, руководствуясь советом друзей и родителей или доводами корысти. Перестав слышать этот внутренний призыв, свое призвание, мы можем добиться какого-то успеха, однако это чревато разочарованием. Не слыша внутреннего зова, мы работаем без вдохновения, жизнь сводится к развлечениям и сиюминутным удовольствиям. Из-за этого мы становимся все более пассивными и вялыми, не продвигаясь дальше первого этапа. Появляется неудовлетворенность, подавленность, может развиться депрессия, а мы даже не догадываемся: причина в том, что мы изменили своему призванию.
Пока не поздно, нужно искать его, используя невероятные возможности эпохи, в которую мы живем.
Поняв, насколько важны заинтересованность и любовь к своему делу (именно они являются ключом к мастерству), можно обратить себе на пользу пассивность нашей эпохи, отнестись к ней как к стимулирующему механизму.
Во-первых, отнеситесь к своей попытке достичь мастерства как к чему-то чрезвычайно важному, необходимому и позитивному. Мир увяз в проблемах и сложностях, многие из которых мы создаем сами. Чтобы с ними разобраться, требуются огромные усилия и невероятная изобретательность. И не стоит надеяться на генетику, технологии, магию или свое примерное поведение — все это нас не спасет. Нам требуется энергия не только для решения практических задач, но и для создания новых структур и установлений, которые будут соответствовать изменившимся обстоятельствам жизни. Нам предстоит создать собственный мир или мы просто погибнем от бездействия. Нам нужно найти дорогу назад, к идее мастерства, к той самой идее, благодаря которой много миллионов лет назад появился наш биологический вид. Речь идет не о завоевании власти над другими людьми, а о том, чтобы определить собственную судьбу. Скептически пассивный настрой вовсе не романтичен и не привлекателен, он деструктивен и выглядит жалко. Вы можете явить пример и показать всем, чего способен добиться мастер в современном мире. Вы участвуете в важнейшем и благороднейшем деле из всех возможных — помогаете выживанию рода человеческого в нелегкое время застоя.