Тремя широкими, смертоносными потоками пересекла чума Азиатский материк. Один из потоков вскоре достиг границ Крымского полуострова. А в Крыму тогда происходили бурные события. Уже много месяцев татары, вторгшиеся в Крым, осаждали генуэзскую колонию Каффу, как называли тогда город Феодосию. Чума бросилась на осаждающих, истребляя их ежедневно тысячами. Но это не помогло генуэзцам. Татары решили собственную беду превратить в оружие. У них были метательные машины, с помощью которых они забрасывали осажденный город каменными ядрами. Теперь эти машины использовали для того, чтобы перебрасывать через городские стены трупы людей, умерших от чумы. Вскоре чума вспыхнула и в Каффе.
Татары стали забрасывать в осажденную Каффу при помощи катапульт трупы умерших от чумы.
Защитники города бежали. Спасаясь от смерти, они и не подозревали, что несут смерть на своих плечах. Большинство беженцев погибло в дороге. Некоторым удалось достигнуть других городов в Малой Азии и в Италии. Вместе с ними в эти города проник и страшный невидимый враг. За короткое время в цветущих итальянских городах Генуе и Венеции погибла половина населения.
Всё это знали во Флоренции и спешили принять меры предосторожности. Коллегия консулов — правителей города — на чрезвычайном заседании решила собрать в городских кладовых большие запасы продовольствия и, как только чума приблизится, прекратить общение города с внешним миром.
А чтобы точно знать, когда настанет час закрыть городские ворота, консулы направили во все ближайшие города специальных дозорных. Одним из таких дозорных и был всадник, так спешивший во Флоренцию. Его назначили наблюдателем в небольшой городок на юге от Флоренции. Долгое время все там было спокойно. Но вот в предместье города за ночь умерло несколько человек, бывших до этого здоровыми. Дозорный поспешил на место происшествия и, убедившись, что страшная гостья посетила город, немедля вскочил на своего вороного жеребца и помчался во Флоренцию. И всю дорогу он боялся, что невидимый враг обгонит его.
Но вот наконец копыта коня стучат по крепостному мосту. Распахиваются дубовые ворота, и всадник въезжает в родной город. Здесь все спокойно, жизнь идет по-прежнему. Узенькие улочки тесно застроены деревянными домами с окнами, похожими на бойницы. На улицах толпа людей: крестьяне, ремесленники, монахи, купцы. На площадях шумят городские рынки, торговцы сидят возле своих лавок и зазывают покупателей.
Но дозорному некогда. Он спешит в центр города. Здесь улицы также узкие, но дома трехэтажные. В первом этаже — лавки, во втором — жилые помещения, а в третьем — кладовые. Над крышами некоторых домов поднимаются в небо высокие четырехгранные кирпичные трубы. Это новшество. Печные трубы вошли в обиход недавно. В большинстве домов труб по-прежнему нет, а в центре жилого этажа стоит очаг, и дым выходит во двор прямо через дверь.
Толпа в центре города гуще, и всадник нетерпеливо покрикивает на зазевавшихся прохожих. С ужасом думает он о том, сколько жертв унесет чума, если она проникнет в этот многолюдный, тесно застроенный город.
Вот и дворец консулов. Всадник спешивается и как был, потный и пропыленный, бежит вверх по лестнице, бесцеремонно расталкивая стражу. Он знает, что там, на втором этаже, заседает сейчас совет консулов. Эти люди в одежде из толстого красного сукна должны знать все, и как можно скорее. Собирая последние силы, дозорный поднимается все выше и выше. Осталось только несколько ступенек. Еще одно усилие. Но именно этот последний шаг кажется самым трудным. Голова кружится, колени подгибаются. И дозорный падает мертвым на последней ступеньке дворца консулов.
Так в 1348 году чума проникла во Флоренцию.
В городе в те времена жил знаменитый итальянский писатель и ученый Джованни Боккаччо. День за днем записывал он все, что видел в эти страшные дни.
«Сколько именитых родов, богатых наследий и славных состояний остались без законного наследника! — восклицает Боккаччо. — Сколько крепких мужчин, красивых женщин, прекрасных юношей, которых даже сам Гиппократ признал бы вполне здоровыми, утром обедали с родными, товарищами и друзьями, а на следующий вечер ужинали со своими предками на том свете… Число умиравших в городе днем и ночью было столь велико, что страшно было слышать о том, не только что видеть».
Множество мужчин и женщин покинули родной город, свои дома, имущество и родных, чтобы скрыться в собственных или чужих имениях за городом. Но так могли поступать только богачи. Большинство же городского населения, не говоря уж о бедняках, не могло покинуть свое последнее достояние. Заболевая ежедневно тысячами, не получая ни ухода, ни помощи, они погибали почти все. Многие умирали на улице и в церквах.
Хоронили сразу по нескольку человек. Часто на одних и тех же носилках лежали вместе мертвые жена и муж, отец и сын.
«Бедствие воспитало в сердцах людей такой ужас, — записывает Боккаччо, — что брат покидал брата, дядя — племянника, сестра — брата и нередко жена — мужа; более того и невероятнее: отцы и матери избегали навещать своих больных детей и ходить за ними, как будто то были не их дети».
В чем же причина бедствия и как с ним бороться? Ясно, что такой человек, как Боккаччо не мог не задавать себе этот вопрос. Ведь Боккаччо принадлежал к наиболее образованным людям своего времени. Он, как мы видим, знал даже о великом враче древности Гиппократе. Видимо, по совету таких людей, как Боккаччо, знавших учение Гиппократа о миазмах, город был тщательно очищен от нечистот, издано много разумных наставлений о сохранении здоровья.
Но принятые меры не помогли. Люди заболевали внезапно и через три дня обычно умирали. Достаточно было побыть с больным, прикоснуться к его вещам, чтобы заболеть. Тогда запретили перевозить больных с места на место, а для захоронения умерших выделили специальных людей. И все же болезнь продолжала распространяться.
Сотни врачей — ученых и шарлатанов — придумывали спасительные лекарства. Но и лекарства оказались бесполезными.
Постепенно все поверили в то, во что верило большинство народа, чему учили христианские монахи. А они твердили: смертоносная чума послана богом за грехи наши.
Даже просвещенный Боккаччо в конце концов приходит к такому же выводу. Он видит, что ничто не может предотвратить распространение смертельной болезни. Чума везде находит свои жертвы, даже среди тех богачей, что бежали из города и попрятались в уединении за высокими стенами замков. Как тут не поверить в промысел божий? И Боккаччо высмеивает людей, бежавших из города. Он пишет: «Ныне люди говорят, что против заразы нет лучшего средства, как бегство перед нею. Они покинули родной город, как будто гнев божий, карающий неправедных людей этой чумой, не взыщет их, где бы они ни были».
За короткое время в городе Флоренции умерло более ста тысяч человек. А чума продолжала продвигаться вперед. Проходил год за годом, а она все еще бушевала в Европе. За девять лет в Англии и Франции осталась в живых лишь десятая часть населения. В 1349 году чума достигла Польши, истребила здесь более половины жителей, а затем вторглась в пределы России. Летописцы сообщают, что в городах Глухове и Белозерске от чумы погибло все население до единого человека, а в 1389 году в Смоленске после чумной эпидемии осталось в живых только десять человек.
В XIV веке в Европе умерло от чумы по меньшей мере двадцать пять миллионов человек. И всюду люди покорно склоняли голову перед несчастьем. Ведь оно, думали они, послано самим богом.
Тысячи суеверных людей кидались в монастыри и храмы, чтобы молить бога о пощаде. Тысячи наиболее усердных участвовали в религиозных процессиях, исповедывались и причащались. Все это только способствовало распространению заразы.
Ежедневно от чумы погибали тысячи людей, и не было никого, кто помог бы им.
Почему же все, даже самые передовые, люди того времени объясняли причину страшного народного бедствия сверхъестественными причинами? Разве люди забыли гениальные догадки мыслителей древней Греции о том, что все в мире совершается не по воле богов, чертей, добрых и злых гениев, а согласно естественным законам природы?
Почти два тысячелетия лежало между описанными событиями и жизнью Демокрита и Гиппократа. В мире за это время многое изменилось. Возникали и распадались империи, поколения людей сменяли друг друга. Вера в олимпийских богов сменилась новой религией — христианством. Но все это не сделало людей менее суеверными. Ведь христианская религия прокляла науку, объявила образование греховным занятием.
Людям внушали: все, что должен знать человек, изложено в библии — священной книге древних иудеев и христиан. А там рассказывалось, как бог за шесть дней создал мир: Землю и воду, небо и звезды, Луну и Солнце. Землю бог заселил растениями и животными, а потом создал первых людей.
В согласии с библией учили, что плоская Земля плавает в волнах Океана, за которым поднимаются высокие стены. На эти стены опирается хрустальный купол неба, украшенный звездами. Верили, что на севере есть высокая коническая гора, вокруг которой обращаются Солнце, Луна и планеты. Солнце, поднимаясь и опускаясь, исчезает за горой то возле вершины, то ближе к широкому основанию горы. Поэтому дневное светило и скрывается от наших взоров зимой на более длинный срок, чем летом…
Люди представляли мир очень маленьким и тесным. И стоило ли размышлять об устройстве этого мира, когда все в нем совершается по воле бога, когда без его ведома ни один волос не упадет с головы человека!
В древности люди представляли мир очень маленьким и тесным. (Рисунок византийского географа Козьмы Индикоплевста.)
Поэтому вовсе уж греховной и недостойной показалась бы в те времена попытка объяснять происхождение болезней чем-либо иным, помимо воли божьей.
Страшные эпидемии чумы, холеры, оспы и тифа волна за волной прокатывались по земле, гибли миллионы людей, а служители церкви призывали к молитвам и посту, к поклонению «святым» местам, к покорности судьбе.
Тысячи монахов-богословов, скрывшись за высокими стенами монастырей, писали «научные» трактаты о том, как следует понимать то или иное слово библии. Сотни богословов проводили свою жизнь в бесплодных размышлениях, как следует креститься — двумя или тремя пальцами. До хрипоты спорили о том, сколько чертей может поместиться на острие одной иголки.
Могли ли люди, всерьез занятые подсчетом чертей, найти путь к разгадке происхождения и распространения болезней? Конечно, нет! Ведь прежде нужно было заняться изучением природы, проникнуть в другой, еще неведомый человеку мир.
Как были бы поражены наивные монахи средневековья, если бы они узнали об этом мире! Как бы вознегодовали они на человека, который посмел бы заявить, что есть реальные живые существа, тысячи которых легко могут разместиться на острие иголки.
Но время для такого открытия еще не настало.
Луч солнца, ворвавшись в узкое оконце, прорубленное в толстых каменных стенах, зажег на своем пути тысячами крохотных искорок пыль, повисшую в воздухе.
Сразу повеселело в мрачной, придавленной тяжелыми сводами каморке. Солнечный луч вырвал из полумрака огромный крест, висящий в углу, заиграл на металлических застежках переплета большой библии. Все здесь, даже узкая железная койка, вделанная в стену, свидетельствует о том, что мы находимся в келье старого монастыря.
Но как попали в келью монаха древние рукописные свитки, которые навалены на столе? Почему здесь так много книг в толстых переплетах из свиной кожи? Зачем монаху сосуды из обожженной глины такой разнообразной и причудливой формы? И что это кипит в реторте, стоящей на железном треножнике, под которым тлеют голубым пламенем древесные угли?
А вот и монах. На нем длиннополая одежда из грубого сукна, подпоясанная веревкой; он склонился над какой-то рукописной книгой.
Долго сидит монах, вчитываясь в каждое слово, потом встает, тщательно смешивает в ступке два каких-то порошка и высыпает их в сосуд с кипящей жидкостью. И тотчас же вспышка ярко-алого пламени озаряет все вокруг, и клубы густого белого едкого дыма заволакивают убогую келью.
Что же это за монах, который занимается химическими опытами, вместо того чтобы прилежно изучать священное писание?
Его имя Афанасий Кирхер. Монах иезуитского ордена, он осмелился нарушить заветы отцов церкви и превратил монастырскую келью в научную лабораторию.
И он уже не одинок, этот монах, в своем увлечении наукой.