— Какие… шутки?.. — выдохнул я, глупый и счастливый. — Я и есть… сепаратист… санитар…
На враньё тоже сил не оставалось.
Гостья скривилась в недоверчивой улыбке, отёрла мокрый от слёз подбородок.
— Ну да, сепаратист… Сепаратистов не жалят…
— Ещё как!.. Дроны-то — американские…
— Это русские дроны! — возразила она, и лицо её вновь стало тревожным и растерянным.
Я сделал над собой усилие — и сел. Переждал нахлынувшую слабость. Боже, как хорошо…
— Ага… — сипло сказал я. — Русские… С личиком Мэрилин Монро! Да русские бы там скорее Спаса Нерукотворного изобразили…
— А вдруг это Богородица?
— Распокрытая? Ты что, с ума сошла?..
— Но меня же… тоже ужалили… — беспомощно произнесла она.
Уставились друг на друга.
— Ты лучше, знаешь что… Ты это… банку вскрой…
Поднялась, достала банку, вскрыла. Сделал пару-тройку глотков, поперхнулся горошиной, закашлялся. Тамара взглянула вдруг на меня с прежним подозрением и, ухватив за цевьё беспечно брошенную «сучку», отложила подальше. На всякий случай.
Пришла ночь — опасная, тихая. Настолько опасная и тихая, что я бы предпочёл артобстрел. Кстати, с тех пор как прекратились бомбардировки, воздух снова отстоялся, сделался прозрачен — в зарешеченное оконце светили редкие крупные звёзды. Такое впечатление, будто их стало меньше как минимум на треть. Не иначе посбивали.
Изредка снаружи приходил звук, подобный отдалённому топоту многих ног. Или копыт. Должно быть, дроны.
— Слушай, Толик… — позвала из темноты Тамара (на ночлег она расположилась в противоположном углу — подальше и от меня, и от оконца). — Но если не американские и не русские… Чьи тогда?
Я не знал, что ответить. Поправил скатанный бушлатик, служивший мне подушкой, вздохнул и ничего не сказал.
— Толик… — снова позвала она. — А что если…
— Вот только про инопланетян не надо, — хмуро предупредил я.
— Почему?
— Инопланетяне Библию не читают, — буркнул я. — А дроны — сама видишь — чистая саранча из «Апокалипсиса»… Это ж не случайно, правда? Нарочно так разрисовали…
— А вдруг в самом деле апокалипсис? — тихо спросила она.
Меня аж передёрнуло, но скорее от раздражения, чем от страха.
— Нет.
— Почему нет?
— Потому что саранча — это Божья кара. Тогда бы они одних только вас и жалили…
— Или одних только вас! — огрызнулась она.
Замолчали. Впрочем, ненадолго.
— А как ты сюда попала вообще? — полюбопытствовал я. — Ты ж вроде не военнообязанная… — прикинул, догадался. — А-а… Сын здесь воюет?
— Я — бездетная, — сухо сообщила она.
— Но замужем? — зачем-то уточнил я.
— Была замужем. Сейчас в разводе… Я — певица, — хрипловато добавила она.
Певица? Мне казалось, у певиц голоса должны быть нежнее.
— Приехала с концертной группой…
Ну правильно! Побомбят-побомбят — концерт послушают. И опять бомбить…
Потом уснули. Ружьецо своё вместе с патронташем я от греха подальше разместил возле стеночки. Не ложися на краю… И то ли приснилось мне, то ли проснулся я на минутку, но, кажется, Тамара бормотала какую-то молитву.
— Горе, горе, горе живущим…
Ни черта себе пробуждение!
Сел рывком, схватил двустволку. Снаружи было позднее утро. В противоположном углу, в точности повторяя моё движение, вскинулась Тамара. Несколько секунд оба сидели неподвижно, уставив стволы в сторону оконца, откуда доносились эти причитания. Впрочем, причитания ли? Как-то слишком уж ликующе они звучали.
— Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладезя бездны…
По возможности бесшумно поднялись, подступили к решётке, стараясь, впрочем, не слишком к ней приближаться, привстали на цыпочки. По улице брёл босиком некто в белом балахоне и с веточкой в правой руке.
— Имя ему по-еврейски — Аваддон, а по-гречески — Аполлион… — в упоении выкликал он нараспев.
— Чокнулся? — шёпотом спросила Тамара.