По пути на станцию я зашла в банк Берни и захватила мешочки для монет. Мне пришлось долго пересчитывать все монеты, чтобы завернуть их в бумагу, по десять долларов в каждый сверток. Закончив, я сложила их в большую холщовую дорожную сумку, которую нашла в одном из шкафов, разобранных мною на прошлой неделе по просьбе Берни.
Волоча сумку, я подошла к скамейке рядом с окошком кассы. Сумка была слишком тяжелой, чтобы тащить ее обратно в туалет, так что я вытерла помаду тыльной стороной руки и распустила волосы, кое-как расчесав их пальцами. Затем я замерла в ожидании кого-нибудь, кто помог бы мне купить билет.
Ждать пришлось недолго. Это была потрепанного вида женщина с вьющимися черными волосами и сильно подведенными глазами. Уголки ее тонких губ смотрели вниз, что, может, и придавало ее лицу не слишком приветливый вид, но мне показалось, что на самом деле она незлой человек. Берни, возможно, сказала бы, что ее глаза говорят что-то неладное, но сейчас я могла полагаться только на себя. Женщина села через две скамейки от меня с журналом на коленях, вытянув ноги и выдувая пузыри из жвачки. Я приблизилась к ней, волоча за собой сумку, и сразу перешла к делу.
– Мне нужно, чтобы кто-нибудь купил мне билет, – сказала я.
– Из дома бежишь, да? – спросила она. – Я-то знаю, как оно бывает, не сомневайся. Но мне на билет не хватит – ни для тебя, ни для себя.
Я не стала объяснять ей, что никуда не убегаю, – она, скорее всего, все равно бы мне не поверила.
– Деньги у меня есть. – Я открыла сумку и показала ей монеты.
– Ого! Ты что, копилку ограбила? – рассмеялась она. Один из ее передних кривых зубов был сломанным и потемневшим. – Так что, тебе надо, чтобы я билет купила? А сама что, не можешь? Деньги же у тебя есть.
Я кивнула.
– Я слишком маленькая, чтобы ехать одной, – объяснила я.
– А сколько тебе должно быть? – спросила она.
– Пятнадцать, – сказала я.
Прищурившись, она смерила меня взглядом:
– Тринадцать тебе можно дать. Но не пятнадцать.
– Знаю. Когда я сяду в автобус, то попрошу кого-нибудь сказать, что я с ним. Так водитель меня не спросит, сколько мне лет.
Она улыбнулась:
– Все уже продумала, да? Мне это нравится. Смышленая девчонка. Слушай, может, у тебя и мне на билет хватит? – спросила она, поднимая выщипанную бровь и оценивающе глядя на кучу монет.
– Нет, извините. Только один лишний доллар, но можете его взять, если хотите. – Я покопалась в кармане и протянула ей остальные выигранные четвертаки.
Она криво улыбнулась и покачала головой:
– Оставь себе. Так куда тебе нужно?
– В Либерти.
– Это ясно. Но все-таки, куда именно ты едешь?
– В Либерти, – снова сказала я, – штат Нью-Йорк.
– Надо же, даже не слышала про такой город. И что там, в Либерти? – спросила она.
– Не узнаю, пока туда не попаду, – ответила я.
Она снова улыбнулась.
– А ты не так-то проста для такой малявки, – сказала она. – Ладно, пошли купим тебе билет.
Она помогла мне дотащить мешок с монетами до кассы. Я в ней не ошиблась – не думаю, что многие согласились бы слушать, как их отчитывает кассир за то, что покупают билет одними монетами. Но Джуди – она сказала, что ее имя пишется через «дж», – и ухом не повела. Она слушала кассира, жуя жвачку, и изредка вставляла: «Да ладно тебе, деньги есть деньги», пока он не сунул ей билет через окошко кассы.
– Иди отсюда, – сказал кассир.
Она отвернулась от окна и протянула билет мне.
– Делом займись, – бросила она ему через плечо.
Я задумалась о ее словах. В тот момент они прозвучали как оскорбление. Но потом, поблагодарив ее и оставшись на остановке пятого автобуса с билетом до Либерти в руке и четырьмя монетами в кармане, я принялась тихо повторять эти слова про себя: «Займись делом, Хайди. Займись делом». И что-то в этой фразе мне нравилось все больше и больше.
Даже если бы Бернадетт не страдала агорафобией, она не смогла бы поехать со мной – у нас не было возможности взять с собой маму, если учесть, как она не любила автобусы, а без Бернадетт за ней некому было бы присматривать. Так что мне в любом случае пришлось бы ехать одной.
Я ничего не сказала Бернадетт в то утро, когда поехала на автобусную станцию играть в автомат и купила билет. Она думала, что я была в библиотеке. Это был первый раз, когда я ей солгала, и я чувствовала себя неуютно, так что хотела поскорее рассказать ей все, как только приеду домой. Когда я во всем призналась и показала ей билет, она была вне себя.
– Я влила в тебя все лучшее, что у меня было, Хайди, – бушевала она, – как теплое молоко в ведерко. Зачем ты это делаешь? Почему ты не можешь оставить все, как есть?!
– Потому что все не так, как должно быть, – произнесла я.
– И как же должно быть? – спросила она.
– Я должна знать, откуда я родом, Берни.
– Мы уже об этом говорили, – сказала она. – Неважно, откуда ты. Важно, что ты здесь.
– Может, тебе это и не важно, но я не такая, как ты, Берни. Я не хочу быть как ты, и как мама тоже.
– Ты хочешь меня обидеть, в этом все дело? – с горечью усмехнулась она.
– Ты здесь ни при чем, Берни, это касается меня, как ты не понимаешь! – закричала я. – Ты думаешь, я могу забыть про сооф, и про Хиллтоп-Хоум, и про все остальное, стоит тебе захотеть? Но я не забуду. Иначе у меня, как у мамы, будет не хватать деталей.
– Детали, которых тебе не хватает, не важны, Хайди, – сказала Берни.
– Не смей мне говорить, что важно, а что нет! – крикнула я. – Ты этого не знаешь. Ты вообще ничего не знаешь. Ты хочешь, чтобы я была, как ты, но, если бы ты в самом деле обо мне заботилась, ты бы хотела, чтобы я была нормальной!