— Но об артистке я уже все сказал, милая Леля! Ты слышала: я под огромным впечатлением! Это избитое, старое «Grâce» в «Роберте», которое я вообще ненавижу, теперь стоит у меня в ушах! я слышу его! всю ночь буду слышать! Нет, кончено! Это мой голос, господа! мой голос! Я накладываю на него свою руку и забираю его от вас! Вы, Саня, как там хотите, а отдайте мне ее, вашу Индейкину…
— Да, возьмите, возьмите! — радостно возопила Светлицкая, вешаясь на него обеими руками. — Ради Бога, возьмите! Об одном мечтаю! Возьмите ее всю себе! Всю, Андрей Викторович! Без остатка!
— Ну нет! Всю — это спасибо, это чересчур много для меня… и — вы слышите: старый сатир Мешканов опять уже грохочет…
— Хо-хо-хо-хо!
— А вот петь с нею я желаю… и очень! Какую большую партию в операх моего репертуара знает она — ваша Перепелкина?
Светлицкая приосанилась и отвечала с лукавым взглядом:
— Она знает все.
— Что?!
А Мешканов даже присвистнул с выпученными глазами:
— Однако!
— Она знает все! — гордо стояла на своем Светлицкая. — И может петь все — хоть сейчас!
— Храбрая девица! — вполголоса и раздумчиво заметила Елена Сергеевна.
— А мне это нравится! — весело крикнула Юлович. — Я с ней мирюсь! Девка-то, стало быть, не из робких… Ничего! Валяй! Смелость города берет, а бес горами качает!
Рахе был заинтересован и, отставив к уху руку с сигарою, измерял Светлицкую любопытным взглядом и тянул бесконечное:
— S-o-o-o-o-o-o…
— Все знает! Все может! — торжествовала Светлицкая. — И Тамару, и Татьяну, и Ярославну, и Елизавету… всех! У нее необыкновенная память на музыку. И, если понадобится выучить что-нибудь новое наспех, вы дайте ей партию с вечера, а к утру она уже будет знать…
— Здорово! — восхитился Мешканов.
Светлицкая потупилась самодовольно:
— Моя школа!
Берлога серьезно обратился к Рахе:
— Мориц! Я очень прошу тебя назначить госпоже…
— Наседкиной! — поспешила теперь вставить ликующая свою победу Светлицкая. — Вы никто не хотите запомнить ее фамилию. То она у вас Перепелкина, то Курочкина, то Петушкова. А она — очень просто — Наседкина. И ничего нет трудного, право… Наседкина — только и всего.
— Очень прошу тебя назначить госпоже Наседкиной Тамару в ближайший мой «Демон»…
У Рахе дрогнула сигара между пальцев. Он в смущении покосился на жену.
— Aber…
А Маша Юлович хлопнула обеими ручищами по коленам и возопила:
— Здравствуйте! Любимую-то Лелину партию?!
Елена Сергеевна встала ленивым, усталым, медленным движением.
— Ах да сказала я уже: сделайте одолжение! Все, что вам угодно! Сколько раз повторять?
Муж смотрел на нее с робким вопросом.
— Может быть… Ленхен…
— Вы смешны, господа! — раздраженно говорила она между тем, — все сконфузились, точно украли у меня что-нибудь или убить меня покушаетесь… Что особенного? Подумаешь: не напелась я этой Тамары. За двенадцать-то лет! Сделайте милость, Саня, — я рада: пусть поет mademoiselle…
— Наседкина!
— Ну да, Наседкина… Пусть поет!.. Мешканов, назначьте ее в репертуар.
— Ангел! — вскрикнула Светлицкая. — Я говорю вам, господа, я говорю: Леля — ангел!
— А я бы не дала! — по-прежнему буркнула с качалки Юлович.
— Я только одно замечание позволю себе сделать, — нервно продолжала Елена Сергеевна, — не бойтесь, не бойтесь, Саня: не вам… Какие могут быть вам от меня замечания? Я вашей ученицы даже и не слыхала еще толком, как следует… А другу моему Андрею Викторовичу!
Берлога устремил на нее наивные глаза.
— Мне? А что я?
— Да уж очень вы стремительно и громко сегодня здесь распоряжаетесь!.. Только и слышно по всему театру: я! я! я!.. Не мешало бы помнить, что я все-таки еще немножко хозяйка в своем деле!
Берлога вспыхнул.
— Елена Сергеевна!
Она не захотела его слушать.
— А относительно дебюта… Мориц, ты слышал? Диктатор повелел, — наше дело повиноваться. И затем разойдемся, господа! Первый час ночи. Надо же мне когда-нибудь переодеться из этой сбруи и снять грим. Adieu, messieurs-dames!