Но кот понюхал и отошел — не пожелал пробовать.
Больше всех радовался Альбино, он даже подавал советы:
— Я бы на вашем месте спрятал свой кусок в карман, попросился выйти и выбросил бы его в уборную. Да еще бы сбрызнул сверху.
Мне же было обидно: пирог перебил приятный вкус облатки, которую мне положили в рот во время причастия.
Дочка спрашивает меня:
— Папа, скажи, ад есть?
Разве ад заключен в наших хромосомах? И дьявол тоже? А может, это я сам себе задаю вопросы? Вопросы, на которые мне никогда не хотелось отвечать? Про ад на уроках катехизиса, про миссионерский ад, возникший в незапамятные времена. Отвечаю, что нет, не существует. То есть да, существует, только на земле. Во Вьетнаме, например.
— Вьетнам далеко?
— У, страшно далеко.
— Сколько дней идти?
— Ну год, четыре года.
— Год или четыре года?
Кто ж это знает. Говорю, четыре.
— А автостопом?
— Автостопом быстрее. Гораздо быстрее.
— Сколько?
— Наверно, месяца три.
— Три месяца? Он что, дальше луны? А если самолетом?
— Самолетом день-два.
— День или два?
— Ну день.
Вьетнам приближается.
— Ад не только во Вьетнаме, — говорю я.
— Что ты хочешь этим сказать? — спрашивает жена.
Тогда я рассказываю уже в сотый раз старый анекдот, о женщине, которая спрашивает другую, была ли та замужем.
— Не только во Вьетнаме, в Корее ад продолжался несколько лет, там шла война.
— А ты на ней был?
— Но при чем здесь я?
Они считают, что я везде был.
— Да я ни разу дальше Рима не ездил.
— Папу римского видел?
— Он меня не принял.
— Как это не принял?
— Побыстрее, дети, мы опаздываем.
— А все-таки ад есть. Мне Давиде сказал. Он сказал, что дьявол тоже есть.
— Чепуха. Пошли.
К счастью, мы всегда куда-нибудь спешим. У моих детей напряженная жизнь («Передохнуть некогда», говорят они). После школы — балет, дзюдо, фигурное катание, бассейн, чего только нет. Много времени уходит на переодевания, разъезды по городу, перепалки («Вечно вы цепляетесь!»). А дорога чего стоит? Водители орут: «Кретин, ползешь, как черепаха, не спи на ходу, дурья башка». Мостовые то поливают, то перекапывают неизвестно зачем.
На бортике катка можно разобрать слова: «Никсон — палач». Кто такой Никсон, дети более или менее себе представляют.
— А что такое палач?
— Потом объясню.
— Значит, сам не знаешь. А еще итальянский преподаешь, — издеваются они.
Надо будет им объяснить. Палач — это… Под пасху появлялись в ямках лягушки (на реке среди корней ольховника было много таких ямок), они сидели там тесно, почти друг на друге. Мальчишка держал лягушку за лапки, второй прижимал к пню ее раздувающееся, как маленькие мехи, тельце, приставив нож к основанию треугольной головы. Удар по ребру ножа молотком — и голова отлетала; выпуклые глаза, глядевшие в пространство секунду назад, потеряв связь с тельцем, гасли и стекленели. Потом они отрезали лапки. Третий ловко сдирал кожу. Точно выворачивал наизнанку перчатку. Отрубленные головы, отрезанные лапки, черная лужица лягушачьей крови; она едва заметно двигалась к краю и медленно стекала по пню, как коричневая краска по бортику катка, застывшая под буквой «к» в слове «Никсон».
Палач — это… Опоздал на зеленый! Загляделся на ту… «Одни бабы на уме, — сказала бы жена, — скоро от них совсем рехнешься».
Теперь приходится стоять на светофоре. А в их возрасте для меня целый день была зеленая волна. С утра до вечера. В десять я говорил себе: «Будем считать, что уже полдень». Съедал яйцо и все остальное, пил воду и кофе и принимался ждать. У каждого, кто проходил мимо, я спрашивал время. В хорошую погоду оно бежало быстро: я не успевал оглянуться, уже оказывалось четверть двенадцатого; в плохую часы всегда показывали меньше: «Без десяти одиннадцать», — слышал я в ответ. До пяти было еще далеко. Но вот наконец в окне появлялась простыня. Условный сигнал, означавший, что долгожданная минута настала: пора загонять коров.