— Будь по-вашему.
— Похоже, я неправильно припарковал машину. Как вы можете заметить, я здесь новичок. Пожалуйста, позвольте мне переставить машину и давайте забудем про этот штраф.
— Мне очень жаль, — ответил офицер, хотя в его тоне совсем не было сожаления, — но штраф уже выписан.
— Я это заметил. И что за отвратительный поступок, скажите на милость, я совершил?
— Monsieur, вы припарковались в синей зоне.
— Все остальные автомобили здесь тоже припаркованы в синей зоне. Отсюда и мое предположение, что парковка в синей зоне разрешена.
— Ах! — сказал офицер, будто забыл указать важный момент в философской беседе, — но на вашем автомобиле нет парковочного талона.
— Что?
— Парковочного талона. Вы не можете припарковаться в синей зоне без талона, на котором указано время, когда вы приехали.
— И в самом деле. Парковочный талон. Как странно. И откуда я, не местный житель, должен был об этом узнать?
Офицер посмотрел на него с бюрократическим презрением.
— Monsieur, как посетитель нашего города, вы должны знать и соблюдать мои правила.
— «Ваши» правила? Личные?
Офицер выглядел слегка раздосадованным.
— Наши правила.
— Понимаю. Даже если эти правила смешные, ненужные, и, в конце концов, просто вредные?
Низкорослый офицер дорожной полиции нахмурился. Он казался растерянным и неуверенным.
— Закон есть закон, monsieur. Вы нарушили его, и…
— Одну минуту, — американец положил руку на запястье офицера, прервав его. — Какой штраф полагается за это нарушение?
— Сорок пять швейцарских франков.
— Сорок пять швейцарских франков, — по-прежнему преграждая путь мужчине, американец полез в карман пиджака и с наглой медлительностью достал бумажник и отсчитал деньги.
— Я не могу взять деньги, monsieur, — сказал полицейский. — Вы должны пойти в…
Внезапно, американец в ярости разорвал купюры. Сначала пополам, затем еще раз пополам, потом еще и еще, пока не осталось ничего, кроме крошечных квадратиков. Он подбросил их в воздух, как конфетти, так, что они приземлились на фуражку и плечи полицейского. Габлер смотрел на это, разинув рот от столь резкого и неожиданного поворота сюжета. Прохожие и люди на веранде были не меньше поражены этим странным зрелищем.
— Monsieur, — обратился офицер, с раскрасневшимся лицом, — вы явно в состоянии алкогольного опьянения. Я вынужден просить вас не садиться за руль, или…
— Или что? — спросил американец презрительно. — Выпишете мне штраф за разбрасывание мусора в нетрезвом состоянии? Обратите внимание, сэр, я перейду улицу прямо здесь. Потом вы сможете также выписать мне штраф за переход дороги в нетрезвом состоянии. Но нет, дайте угадаю — у вас нет полномочий для подобных серьезных штрафов! Для этого ведь нужно быть настоящим полицейским. Как это печально для вас! «Вырви клюв из сердца моего !»
Собрав все свое достоинство, толстый офицер достал сотовый телефон и стал набирать чей-то номер. Американец, увидев это, резко изменил свое внезапно возникшее мелодраматическое настроение, снова полез в карман пиджака, но на этот раз вытащил другой бумажник. Габлер увидел в нем значок, напоминающий щит. Бледнокожий мужчина быстро показал его полицейскому, затем сунул бумажник обратно в карман.
Сразу же после этого манеры офицера изменились. Напыщенность, официоз и бюрократическое поведение исчезли.
— Сэр, — промямлил он, — вы должны были показать мне это в первую очередь. Если бы я знал, что вы здесь по делам, я бы не стал выписывать вам штраф. Однако это не оправдывает…
Американец наклонился к низкому полицейскому.
— Вы не поняли. Я здесь неофициально. Я всего лишь путешественник, который остановился выпить на посошок по дороге в аэропорт.
Офицер покачал головой и отошел. Он повернулся к «Ламборджини» и штрафной квитанции, которая медленно покачивалась на ветру, проносившемуся по Place-du-Cirque.
— Позвольте мне, monsieur, забрать квитанцию, но я вынужден просить вас…
— Не забирайте талон! — рявкнул американец. — Даже не трогайте его!
Офицер повернулся, теперь окончательно напуганный и растерянный.
— Monsieur? Я не понимаю.
— Не понимаете? — голос американца становился холоднее с каждым словом. — Тогда позвольте мне объяснить это словами, которые, я надеюсь, даже ваш тщедушный интеллект сможет понять! Я решил, что хочу оставить этот штраф, Офицер Лизоблюд! Я собираюсь оспорить этот штраф в суде! И, если я не ошибаюсь, это значит, что вы тоже должны будете явиться в суд. Мне доставит огромное удовольствие указать судье, адвокатам и всем остальным собравшимся на то, что вы — всего лишь позорная человеческая тень! Тень? Я преувеличиваю! Тень, по крайней мере, может быть выше, намного выше! Но вы — лилипут, засохший телячий язык, прыщ на заднице человечества! — резким движением американец сбил с полицейского фуражку. — Посмотрите на себя! Вам же уже шестьдесят лет! И вы все еще здесь, до сих пор выписываете штрафы за парковку, точно так же, как десять лет назад и двадцать лет назад… и тридцать лет назад! Вы, наверно, настолько прекрасно работаете, настолько необыкновенно эффективно, что ваше начальство просто не осмеливается повысить вас! Отдаю честь вашей удивительной чистоте характера, вашей пресности! Какое прекрасное творение — человек, воистину! И все же, я чувствую, вы не совсем довольны вашим положением. Тот алкогольных дух, который я явно ощущаю от вас, намекает на то, что вы частенько топите свои печали в выпивке. Будете отрицать это? Полагаю, что нет! И вашей жене это не особо нравится. О, я вижу ваши охотничьи повадки, вашу развязную напыщенность, которые мгновенно растворяются, видя силу, их превосходящую, как у истинного Уолтера Митти! Ну, а если это вас утешит, то я могу в точности предсказать, что будет высечено на вашем надгробии: «С вас сорок пять франков, пожалуйста!» Теперь, будьте так любезны, отойдите от моей машины, и я просто пойду в ближайший полицейский участок, чтобы… чтобы…
Во время этой тирады, лицо американца потускнело, сделалось потерянным, осунувшимся и серым. На висках выступили капли пота. Он запнулся в своей тираде, провел ладонью по лбу, помахал рукой перед носом, как будто отмахиваясь от какого-то запаха. Габлер заметил, что все в кафе — и даже на улице — умолкли, наблюдая за разыгрывающейся перед ними странной драмой. Этот бледный мужчина в черном был то ли пьян, то ли под действием наркотиков. Теперь он двинулся шатающейся походкой в сторону «Ламборджини», офицер быстро отступил с его пути. Американец потянулся к дверной ручке, попытался схватить ее слепым, неаккуратным движением… и промахнулся. Он шагнул вперед, покачнулся, устоял на ногах, снова покачнулся, а затем рухнул на тротуар. Кто-то позвал на помощь, некоторые повыскакивали из-за своих столов. Габлер тоже вскочил, опрокинув стул. Он даже сразу не понял, что только что пролил свой наполовину полный бокал «Пфлюмли» на штанину своих хорошо отутюженных брюк.
В двадцать шестом полицейском участке лейтенант Питер Англер сидел за столом в своем кабинете. На каждом из четырех углов стола лежало по толстой пачке документов, в центре сего этюда — словно в ритуальных целях — располагалось три предмета: серебряная монета, кусок дерева и пуля.
В каждом расследовании наступал период, когда Англер чувствовал, что события достигли некого переломного момента. Именно в этих случаях он проводил свой маленький ритуал: извлекал три реликвии из ящика стола и по очереди рассматривал их. Каждая обозначала своеобразную веху его жизни. По правде говоря, определенной жизненной вехой он считал каждое завершенное расследование, но эти три предмета символизировали нечто гораздо большее, и он с удовольствием размышлял над их значимостью.
Сначала он поднял монету. Это был старый Римский динарий, отчеканенный в 37-м году нашей эры, с Калигулой на лицевой стороне и Агриппиной Старшей на обороте. Англер приобрел эту монету после того, как его диссертация об императоре — медицинский и психологический анализ преобразований внесенных Калигулой под действием его тяжелого заболевания, и роль недуга в его превращении из относительно доброго правителя в безумного тирана — выиграла первый приз премии Брауна в выпускном классе. Монета была очень дорогой, но почему-то он чувствовал, что просто обязан владеть ею.
Положив монету обратно на стол, он поднял кусок дерева. Изначально тот был кривым и грубым. Англер сам отшлифовал и сгладил его. Сейчас кусок дерева был размером едва ли больше канцелярского карандаша. Англер залакировал его так, чтобы он ярко блестел в офисном освещении. Этот кусок дерева был частью первой великовозрастной секвойи, которую он, будучи активистом экологического общества во времена своей юности, спас от лесозаготовительных компаний. Англер оставался на верхнем ярусе дерева почти три недели — до тех пор, пока лесорубы, наконец, не сдались и не переехали на другое место. Когда он спустился с дерева, то отломал небольшую сухую ветку на память о победе.
Наконец, он потянулся к пуле. Она была погнута и деформирована от удара о его левую голень. На работе он никогда не обсуждал тот факт, что получил ранение, и никогда не демонстрировал полицейский Боевой Крест, который ему вручили за проявленный героизм. Несколько человек, работавших с ним, до сих пор не знали, что он был ранен при исполнении служебных обязанностей, но Англер и не собирался доносить до их сведения эту информацию, ибо она не имела значения. Он повертел пулю в руках, после чего опустил ее обратно на стол. Англер сам знал о случившемся и помнил о своей травме — этого было достаточно. Ему не было нужды выпячивать эту историю перед другими.
Он аккуратно сложил свои реликвии в ящик и запер его, после чего потянулся к телефонной трубке и набрал номер секретаря.
— Пригласите их войти, — сказал он.