Алесь стал наведываться не регулярно, между его встречами с Фросей и детьми возникали всё большие и большие паузы… Во время этих редких встреч Алесь рассказывал о том, как лютуют гитлеровцы, что становится всё трудней выпрашивать на выходные подводу с конём, и что он уже не раз просился в партизанский отряд, но подпольное руководство не соглашается, считая, что от него больше пользы в комендатуре.
Зима выдалась лютой, Фросе было совсем нелегко справляться с тремя малышами, ждать помощи ей было не от кого. Алесь по-прежнему наведывался домой в деревню крайне редко, и на душе у Фроси становилось всё пасмурней. Страх за дорогого человека разрывал сознание, мысли одна мрачней другой приходили в голову.
Однажды, уже в конце зимы, тихий стук в двери разбудил Фросю, стук был условный — партизанский, и она открыла дверь. В сени ввалились трое партизан, стуча валенками, оббивая снег. Фрося приложила палец к губам, призывая к тишине, предупреждая, что спят дети, и впустила их в горницу, и в первом высокорослом и грузном партизане с автоматом на груди она узнала Степана…
— Ну, здравствуй, Фрося…
Стены, вещи и лицо Степана поплыли в глазах Фроси. Страх и боль сковали сердце, она молчала, тупо уставившись на стоящего напротив неё законного мужа, такого явного и такого нелюбимого.
Наконец молчание прервал один из партизан, пришедший со Степаном:
— Что знакомую встретил?
Хмурый Степан оглянулся на него и сквозь зубы проронил:
— Да, знакомую, хорошо знакомую… Ребята выйдите, нам потолковать надо…
Партизаны не стали пререкаться и пошли в сарай, где Фрося всегда оставляла для них мех с приготовленными продуктами. Только поторопили Степана, чтобы он долго не задерживался, и с ехидными улыбками вышли из дому. Когда за ними закрылась дверь, Степан грузно сел на лавку возле стола и жестом показал Фросе сесть напротив:
— Ну, что молчишь, нечего рассказать или не хочешь? А, может, стыд глаза ест? Думаешь, я ничего не знаю, ищешь, паршивка, как выкрутиться? Всё я про тебя, сука, знаю! Знаю, что сбежала в деревню со своим польским козлёнком, а что живёшь здесь, подсказал старый дружок из полиции, которого мы недавно за яйца взяли.
А тут прошлись по домам, и многое мне открылось, хотя кое-какие вопросы остались. Ах, поди ты, с муженьком живёт, тот с города наезжает, такой порядочный, антыллегентный, тьфу ты! Три ребёночка у них славненьких, третьего мальчонку уже здесь родила…
Вот, стервоза, при живом-то муже в блуд кинулась и ещё дитя приплодила с полюбовником?! Вот только не пойму, а третий-то откуда? Пшек твой, как выяснилось, у немцев служит, это на него похоже, доберусь, кишки выпущу, а вот что с тобой делать, жёнушка?
Чем больше Степан говорил и бросался грязными словами, тем сильней в душе Фроси разгоралась ненависть к нему и желание бороться за свою судьбу, за своего любимого, за своих детей… Она резко поднялась с лавки, подпёрла бока руками и бросила ему в лицо:
— Ах, откуда ты выискался такой славный защитник Родины, под какой юбкой прятался, пришёл тут обирать обездоленных баб, детей и стариков и хорохоришься!
Ты мизинца Алеся не стоишь, воспользовался тем, что мне некуда было деваться, взял в дом к себе батрачку, бабу в постель, чтоб удовлетворяла твои скотские потребности, самку для твоих детей, а сам и слова ласкового в мой адрес не произнёс, а когда помирала от родов, наблюдал спокойненько, издохну или нет. Уже другую себе подыскивал дуру и пил не за моё выздоровление, а за то, что ты самец исправный, и только благодаря доктору и его жене я осталась живой, да продлит господь им жизнь.
Послушай, мой дорогой бывший муженёк, ты можешь меня убить сейчас, вон какой автомат навесил на грудь, но учти, что обездолишь трёх детей, один из которых всё же твоя кровь. А что ты дальше будешь делать, как с этим жить?!
И чем больше распалялась Фрося, тем ниже клонилась голова Степана, и в прежде горящих злостью и презрением глазах появилась неуверенность и даже мольба. А Фрося продолжала:
— Уходи, Степан, ты мне ничего плохого в жизни пока не сделал, я на тебя никакой злости не таю, у меня есть от тебя ребёнок, и этого факта не скроешь, хотя я очень бы хотела уехать на край земли от тебя, от этой проклятой войны и от терзаний в душе. Сейчас ты узнаешь кое-какие вещи, которые обязан просто похоронить на дне своей памяти, иначе я тебя и в гробу достану.
Начнём с того, что Алесь является подпольщиком и уже давно, с начала войны помогает партизанам ценными сведениями, но с кем он связан и как доставляет сведения, я не знаю, и тебе знать не положено.
А теперь пойдём, посмотри на своего сына, я тебе запретить этого не могу, хотя Алесь его любит и воспитывает, как родного…
С этими словами Фрося подошла к Степану, взяла его за огромную руку и повела в спаленку, где сопели носиками спящие дети. Степан посмотрел на широкую кровать, попеременно переводя взгляд с одного ребёнка на другого. Вначале он долго разглядывал в тусклом свете керосинки лицо своего сына, и тепло разливалось по его сердцу… Затем взгляд только скользнул по личику самого маленького и он сразу отвернулся от него, потому что опять в душе закипела злость. Но тут его взгляд упёрся в миловидное личико девочки, смугленькой, с чёрными кучерявыми волосиками и с характерным носиком… Он перевёл взгляд на Фросю, в котором застыл вопрос.
Фрося, всё так же держа его за руку, вывела из спальни, усадила на лавку, где он сидел раньше, и заговорила:
— Это девочка Меира и Ривы, врачей, которые мне спасли жизнь, и которым я поклялась сберечь ребёнка, и только моя смерть может этому помешать. Если случится так, что они не вернутся с этой проклятой войны, я воспитаю её, как свою дочь.
И последнее, что я хочу тебе сказать, уходи и дай судьбе распорядиться, идёт война и никто не знает, как мы из неё выйдем, но не вмешивайся в ход жизни, поднимешь на Алеся руку или скажешь кому-то о моей девочке, я тебя собственными руками порешу… — и она указала взглядом на топор, стоящий у входных дверей.
Степан с поникшим видом пошёл к выходной двери, на пороге остановился, поднял голову, вгляделся в лицо Фроси и с горечью в голосе заговорил:
— Зря ты так, Фросенька, я, может, не умею так красиво говорить и ухаживать, как твой полюбовник, но я тебя люблю. Ты красивая, работящая и умеешь за себя постоять. Может, я где-то и виноват перед тобой, но никогда не желал тебе плохого, живи, как хочешь, я уйду с вашей дороги и буду обходить стороной твоего, хм, муженька, а по поводу маленькой жидовочки можешь не волноваться, никому до этого нет дела, это твоя воля и твой удел.
Уцелею, надеюсь, позволишь узнать сыну, кто его отец?
Фрося, глядя прямо в лицо Степану, молча кивнула, слова застряли в её горле, и на глаза набежали слёзы…
За Степаном давно уже закрылась дверь, а Фрося стояла и стояла посреди горницы, по её щекам текли горькие слёзы, сколько же бабе надо выплакать слёз за её жизнь.
Алесь появился в деревне как-то утром уже только в начале марта, когда просели сугробы, и просёлочная дорога к полудню превращалась в кашу из снега и грязи. Сразу было видно невооружённым глазом, как он осунулся, во взгляде появилась какая-то отрешённость и печаль, и, только помывшись в баньке, обласканный, изнеженный Фросиными руками, губами и телом, расслабился и поведал о последних событиях, происходящих вокруг него:
— Фросенька, душа моя изболелась, мне так трудно стало вырываться к вам. Ведь истинной причины для выходных и получения подводы я коменданту назвать не могу. Пешком сейчас сюда не добраться, а подводы у нас наперечёт.
Здесь у вас относительно тихо, а в Поставах приближение фронта стало ощущаться всё больше и больше. Это и переполненные вагоны с раненными, и усиленное движение техники по железной дороге и по шоссе, и частые воздушные бои, и гром канонады, слышимой по ночам… И, главное, — это появившаяся дикая ярость в действиях распоясавшихся оккупантов…
Отношение коменданта ко мне резко изменилось, он стал подозрительным и грубым, сам часто присутствует на допросах пойманных партизан и подпольщиков, поэтому мне приходится быть переводчиком при нём, а это для меня невыносимо. Людей пытают всякими изощрёнными методами, а иногда просто избивают до смерти, и в мою сторону уже не раз из уст пытаемых я слышал оскорбления и угрозы… Нет, этого я уже выдержать больше не могу.
Если меня не перебросят в партизанский отряд, то могу проколоться. Господи, когда это всё закончится, когда мы с тобой сможем зажить спокойно, отдавая свою любовь друг другу и детям!..
Фрося в свою очередь поведала ему о неожиданном приходе в их дом Степана и об их тяжёлом разговоре, и это тоже настроения не добавило.
— Фросенька, боже мой, этого только нам не хватало, вдруг он, опьянённый своей ненавистью, устроит нам какую-нибудь пакость. Ведь с моим провалом и вам не сдобровать, а если ещё станет известно про Анечку, то гибель нам всем обеспечена…
— Алесичек, я почти уверена в том, что он не причинит нам вреда, он хоть и груб, но не подлец, я почему-то доверяю ему… А вот, что он не будет преследовать тебя, особой надежды у меня нет. Хоть я ему пригрозила, что в случае, если он тебя тронет, прикончу его, но сам понимаешь, у ненависти глаза большие. Я умоляю тебя, любимый, будь осторожен, и тебе, как можно быстрей, нужно уйти из города в партизаны, а иначе тебе грозит опасность с двух сторон…
— Ах, Фросенька, если бы всё зависело от меня, и если бы я мог, то взял бы тебя с детьми и увёз бы куда подальше от этой проклятой войны, от этих досужих глаз и от этого Степана…
Фрося понимала, что этот разговор причиняет её любимому страдания, и она резко сменила тему:
— Алесик, пойдём к деткам, Андрейка так потешно ходит и уже лепечет вовсю. А Анечка не даёт спуску ни в чём Стасику, тот вроде физически намного её крепче, но во всём уступает, а как смешно они разговаривают между собой, я слушаю и не могу сдержать смеха…
Алесь забавлялся с детьми и постепенно оттаивал душой. А после того, как вкусно пообедали и уложили детей спать, ласки жены заставили забыть обо всём на свете, и их любовные утехи вновь вознесли любящих друг друга людей на небеса блаженства… Вернулся покой, и реальность происходящих событий отодвинулась куда-то за край сознания.
После обеда и ласк жены Алесь покинул деревню, тепло распрощавшись с Фросей и детьми, ему надо было засветло попасть в город — дороги неспокойные, и ночью его ожидала встреча со связным из партизанского отряда.
Фрося стояла у ворот дома и смотрела вслед удаляющейся подводе, которая с трудом продвигалась по разбитой просёлочной дороге. И до тех пор, пока подвода не скрылась в лесу, Алесь всё оглядывался и махал Фросе рукой…