Их сиятельства поужинали и пришли к выводу, что равиоли и самбайоне будут получше, чем макароны, лакрима-кристи предпочтительнее чистой воды, а хлеб из крупчатки глотать легче, чем овсяные лепешки.
Поужинав, они поинтересовались у лакея, можно ли улечься на полу, а тот указал им на две кровати, которые юноши приняли за капеллы.
Челестини, определенно взявший на себя обязанности кассира, запер платок с дукатами в нечто вроде секретера, а ключ повесил себе на шею. После этого они благочестиво помолились Пресвятой Деве, а затем, набожно поцеловав нашейные образки, улеглись каждый в свою постель, где, по их мнению, можно было разместиться впятером, и проспали до утра.
На следующий день портной, выполнив свое обещание, принес им костюмы, и они смогли пообедать за табльдотом и отправиться в игорный зал, где им удалось проиграть всего лишь сто двадцать дукатов.
Служащий гостиницы, чтобы утешить постояльцев, предложил отвести их вечером в один дом, где можно повеселиться еще больше.
В назначенный час, набив карманы дукатами, они отправились вместе со своим провожатым; вернулись они в гостиницу только на следующее утро, умирая от голода и с пустыми карманами.
Славная началась жизнь! Они хорошо запомнили адрес игорного дома, где провели ночь, и поскольку пребывание там понравилось им не меньше, чем обеды и игра, то следующая ночь прошла так же, как предыдущая.
Так продолжалось две недели, и внешний облик юношей изменился до неузнаваемости. Они стали похожи на римских аббатов или на французских младших лейтенантов, что, по сути дела, почти одно и то же.
Однажды вечером они, как обычно, направились в этот дом. Заведение оказалось закрытым по распоряжению властей. Что уж за преступление там было совершено, я не знаю.
Юноши увидели большую толпу, двигавшуюся в одном направлении, и последовали за ней.
Спустя несколько минут они оказались рядом с Вилла Реале, на великолепной улице Кьяйа. До этого они там еще не были.
На Кьяйе в десять часов вечера собирается лучшее общество; весь Неаполь приходит сюда подышать морским бризом, напоенным ароматом апельсинов Сорренто и жасмина Позиллипо. Здесь больше фонтанов и статуй, чем на всем остальном свете, и, кроме фонтанов и статуй, здесь есть море, какого нигде больше не увидишь.
Наши birboni прогуливались вместе со всеми, задевая локтями женщин и толкая мужчин; одной рукой они придерживали кошелек, другой сжимали рукоятку кинжала.
Подойдя к группе людей, столпившихся у входа в кафе, они увидели коляску, а в этой коляске — женщину с мороженым в руках. Именно эта женщина и привлекла внимание толпы.
Более совершенного создания не выходило из рук Господа со времен Евы; она была способна ввести в искушение самого папу.
Наши калабрийцы вошли в кафе, заказали шербет и сели у окна, чтобы вблизи рассмотреть красавицу; особенно восхитительны были ее руки.
«Согро di Вассho! Как она прекрасна!» — воскликнул Керубино.
Какой-то человек, подойдя к нему сзади, ударил его по плечу.
«Момент подходящий, юный синьор!» — проговорил незнакомец.
«Что это значит?»
«Это значит, что уже два дня, как графиня Форнера поссорилась с кардиналом Росполи».
«И что же?»
«Если вам угодно заплатить пятьсот дукатов и хранить молчание...»
«То она станет моей?»
«Она станет вашей».
«А ты, значит...»
«Un ruffiano per servir la».
«Постойте, — прервал их Челестини, — я тоже хочу эту женщину!»
«Тогда сиятельным господам это будет стоить вдвое».
«Прекрасно!»
«Но кто будет первым?»
«Это мы посмотрим, а ты узнай, свободна ли синьора сегодня ночью и приходи за нами в гостиницу “Венеция” — мы живем там».
Сводник отошел в одну сторону, юноши — в другую. Кареты графини уже не было. Керубино и Челестини вернулись в гостиницу; у них осталось ровно пятьсот дукатов; они сели за стол лицом к лицу, положили посредине колоду карт, и каждый взял по одной карте.
Туз червей выпал Керубино.
«Счастливо повеселиться», — пожелал ему Челестини.
И он улегся в постель.
Керубино положил пятьсот дукатов в карман, убедился, что кинжал свободно выходит из ножен и стал ждать сводника. Через четверть часа тот появился.
«Она свободна сегодня ночью?» — спросил Керубино.
«Да, идем!»
Они вышли; стояла великолепная ночь, небо смотрело на землю множеством своих глаз; графиня жила в предместье Кьяйа. Сводник шагал впереди, Керубино следовал за ним, напевая:
Они подошли к потайной двери. У входа их ждала женщина.
«Ваше сиятельство, — сказал сводник, — дайте мне сто дукатов, а остальные четыреста вы положите в алебастровую вазочку на камине».
Керубино отсчитал ему сто дукатов и последовал за женщиной.
Это был прекрасный мраморный дворец; по обеим сторонам лестницы горели лампы в хрустальных шарах, а рядом с каждой лампой стояли курильницы, в которых тлели благовония.