Из гостиной в кухню повалил народ — я и не думал, что их тут столько набралось.
Нэнси обошла Хайрама и стала передо мной. И положила руку мне на плечо.
“You're all right,” she said.
“It was a breeze,” I told her.
— Целый и невредимый, — сказала она.
— Отделался легким испугом, — ответил я.
She was beautiful, I thought—more beautiful than I'd remembered her, more beautiful than back in the high school days when I'd looked at her through a haze of stars. More beautiful, here close to me, than my memory had made her.
I moved closer to her and put an arm around her. For an instant she leaned her head against my shoulder, then straightened it again. She was warm and soft against me and I was sorry that it couldn't last, but all the rest of them were watching us and waiting.
До чего она хорошо! Я и не помнил, что она такая красивая — еще красивее, чем была в школе, в дни, когда в моих глазах ее окутывала звездная дымка. Вот она, совсем рядом — еще красивей, чем ее рисовала моя память.
Я шагнул к ней, обнял за плечи. На миг она прислонилась головой к моему плечу, потом снова выпрямилась. Теплая, нежная... нелегко от нее оторваться, но все смотрели на нас и ждали.
“I made some phone calls,” Gerald Sherwood said. “Senator Gibbs is coming out to see you. He'll have someone from the State Department. On short notice, Brad, that was the best I could do.”
“It'll do,” I said.
— Я кое-кому звонил, — сказал Джералд Шервуд. — Сюда едет сенатор Гиббс, он тебя выслушает. С ним едет кто-то из госдепартамента. За такой короткий срок я больше ничего не мог сделать, Брэд.
— И это сойдет, — сказал я.
For, standing in my kitchen once again, with Nancy close beside me, with the lamplight soft in the coming dawn, with the old familiar things all around, that other world had retreated into the background and had taken on a softness that half obscured its threat—if it were a threat.
“What I want to know,” Tom Preston blurted, “is what about this stuff that Gerald tells us about your father's flowers.”
“Yes,” said Mayor Higgy Morris, “what have they to do with it?”
Я стоял у себя в кухне, и рядом была Нэнси, а вокруг все знакомое, привычное, огонь лампы повлек в свете ранней зари, — и теперь тот, другой мир словно отступил куда-то далеко, черты его смягчились, и если даже в нем таилась угроза, она то же как бы поблекла.
— Ты мне вот что скажи, — выпалил Том Престон, — что за чепуху Джералд рассказывает про цветы, которые разводил твой отец?
— Да-да, — поддержал мэр Хигги Моррис, — при чем тут цветы?
Hiram didn't say anything, but he sneered at me.
“Gentlemen,” said lawyer Nichols, “this is not the way to go about it. You must be fair about it. Keep the questions until later. Let Brad tell us what he knows.”
Joe Evans said, “Anything he has to say will be more than we know now.”
Хайрам ничего не сказал, только злобно усмехнулся, в упор глядя на меня.
— Джентльмены, — воззвал адвокат Николс, — так не годится. Справедливость прежде всего. Сначала пусть Брэд расскажет нам все, что знает, а потом будете задавать вопросы.
— Что бы он ни сказал, все важно: мы ведь совсем ничего не знаем, — поддержал Джо Эванс.
“OK,” said Higgy, “we'll be glad to listen.”
“But first,” said Hiram, “I want to know about that thing on the table. It might be dangerous. It might be a bomb.”
“I don't know what it is,” I said. “It has to do with time. It can handle time. Maybe you would call it a time camera, some sort of time machine.”
— Ладно, — сказал Хигги. — Послушаем.
— Сперва пускай объяснит, что это у него за штука на столе, — заявил Хайрам. — Может, она опасная. Может, это бомба.
— Я не знаю, что это такое, — сказал я. — Но оно связано со временем. Оно как-то управляет временем. В общем, это фотоаппарат времени, машина времени — называйте как хотите.
Tom Preston snorted and Hiram sneered again. Father Flanagan, the town's one Catholic priest, had been standing quietly in the doorway, side by side with Pastor Silas Middleton, from the church across the street. Now the old priest spoke quietly, so quietly that one could barely hear him, his voice one with the lamplight and the dawn.
“I would be the last,” he said, “to hold that time might be manipulated or that flowers would have anything to do with what has happened here. These are propositions that go against the grain of my every understanding. But unlike some of the rest of you, I'm willing to listen before I reach a judgement.”
Том Престон пренебрежительно фыркнул, а Хайрам опять злобно ощерился.
Все это время в дверях стояли рядом отец Фленеген, единственный в нашем городе католический священник, и пастор Сайлас Мидлтон из церкви через дорогу. Теперь старик Фленеген заговорил — так тихо, что едва можно было расслышать; голос его был слаб, как поблекший свет лампы и первые лучи рассвета.
— Я меньше всего склонен думать, будто кто-либо может управлять временем, а цветы как-то причастны к тому, что случилось у нас в Милвилле. И то и другое в корне противоречит всем моим понятиям и убеждениям. Но, в отличие от некоторых из вас, я готов сначала выслушать, а уже потом судить.
“I'll try to tell you,” I said. “I'll try to tell you just the way it happened.”
“Alf Peterson has been trying to call you,” Nancy said. “He's phoned a dozen times.”
“Did he leave a number?”
“Yes, I have it here.”
— Постараюсь вам все выложить, — сказал к. — Постараюсь рассказать подряд все, как было.
— Тебя разыскивал по телефону Элф Питерсон, — перебила Нэнси. — Он звонил раз десять.
— А свой номер он оставил?