— Санкцию на обыск, Галочка.
— Сорок три шестьдесят, — ответила догадливая Галочка и, получив от Казаряна две бумажки по двадцать пять, ушла за кофе.
— Решил колодец до воды копать, Саня? — огорченно понял Роман.
— А куда деваться?
— Альку прижать надо.
— Прижмешь, как же! Сначала отпустил, а потом милиции сдавать? Мы же благородные, слово держим!
— Тогда свидетели.
— Свидетели?
— Свидетели от страха паренька того не видели, на пистолет смотрели. Алька-то прицеливался, куда ударить, — он рассмотрел, ясно. А свидетели на честно проведенном, без подтасовки, опознании, паренька того не отыщут.
— А мы с подтасовкой, Саня.
— Противно. Есть у меня предчувствие, что паренек — из твоих подопечных.
— У меня не предчувствие, а уверенность. Даже знаю кто — Стручок, Виталий Горохов. Так что давай с подтасовкой.
— Посмотрим.
Вдруг оказалось, что завтра — Первомай. Праздники пришли и прошли. Льдина на Чистых прудах превратилась в серый пятачок. Алик отвлекся, глядя на этот пятачок.
— Ну? — поторопил Александр.
Алик еще раз поглядел на фотографию. Даже в черно-белом изображении угадывался выдающийся румянец Стручка.
— Молоденький какой, — сказал Алик.
— Ну?! — поторопил Александр.
Туго забинтованная пасть Николай Самсонова молчала. Гражданин со звонкой фамилией Француз оказался мелким хулиганом, сявкой, которого Колхозник использовал втемную, на одно это дело. Теперь выйти по-быстрому на концы можно было только через Стручка.
— Не знаю я этого паренька, Саня.
— Ты смотри, смотри внимательнее! — злобно приказал Александр.
— А чего смотреть? Не знаю, значит, не знаю.
— Эх, Алька, Алька, а еще друг!
— Я тебе, Саня, друг, а не майору милиции.
— А Саня — майор милиции, и больше ничего.
— Если так, то жаль.
Александр поднялся со скамейки, встал и Алик.
Стояли, изучали друг друга, два здоровенных амбала. Александр сказал на прощанье:
— Стыдно тебе будет, чистюля, когда свидетели его опознают.
— Их дело — опознавать, мое — стыдиться.
— Хреновину-то не надо бы нести, — Александр вырвал фотографию из рук Алика, спрятал в карман. — Я слово в сорок пятом дал Иван Павловичу извести всю эту нечисть. И изведу.
Алик улыбнулся во все тридцать два зуба:
— Паренек-то этот — нечисть?!
— Если ты его выгородишь, станет нечистью.
Иванюк-младший с ходу раскололся:
— Вчера вечером приходил. Денег просил.
— Что ж ты мне не позвонил? Мы же договорились, Гена! — вскричал Казарян, вскинул руки, с поднятыми руками походил по богато обставленной иванюковской столовой, изображая отчаяние. Развлекал себя Казарян.
— Я звонил, я сегодня все утро вам звонил, а вас не было! — Гена стоял, колотя себя кулаком в грудь.
Казарян уже сидел, обнимая многодумную голову.
— Что Стручок говорил? — не поднимая головы, спросил Роман.
— Говорил, что домой возвращаться сейчас никак нельзя. Хотел у бабки пожить, но боится, что найдут. Пристроился у одних, но там платить надо.
— Где это — «у одних»?
— Не знаю. Правда, не знаю.
— Ты ему денег дал?