Літайте літаками «Укравіаліній» це комфорт, це порядок, це зручності для пасажирів. Тільки літаки «Укравиалиний» залог вашого відпочинку і бізнесу.
Ровный гул четырех турбин старичка Ана — двенадцатого, смешанный с тонким шипением кондиционера, образовывал в кабине такой звуковой коктейль, от которого смаривало и убаюкивало, как от доброго транквилизатора. Это только глупые пассажиры Укр-авиа, которые летать боятся, те в полете от страха накачиваются купленным в такс-фри коньяком, да мечтают забыться, а вот офицеры военной транспортной авиации, что налетали по десять тысяч часов, те наоборот, со сном борются, как умеют. И хорошо, когда в экипаже есть такие острословы-смехачи, как вот борт-инженер майор Коломиец, от его анекдотов да прибауток, хоть святых их пилотской кабины выноси, и как только самописцы в черном ящике, что беспристрастно фиксируют все внутренние переговоры, как они только выдерживают весь этот сальный мат и все эти непристойности, от которых любые иные неподготовленные ушки, особенно девичьи, уже давно бы завяли и свернулись трубочками.
— Алупка, я «полста шестой», Алупка, ответь «полста шестому», — с дежурной ленцой басил в гарнитуру командир.
Шел уже пятый час полета. Все устали, всем хотелось в душ, всем хотелось горилки с яичницей, всем хотелось в объятия к женам или любовницам — кто как устроился, по личным обстоятельствам… До этого двое суток сидели в Кандагаре, ожидали «груз 200». Не очень то веселое занятие, да и с бытом там, на старой еще советской авиабазе, просто труба. Ни душа, ни жратвы нормальной. А из развлечений — телевизор две программы на языке пушту и фарси, да засаленная колода карт с туром в бесконечного «козла».
— Я Алупка девять, я Алупка девять, слышу тебя, «полста шестой», — ответил командиру знакомый дискант диспетчера, — переходите на связь с вышкой «Полтава сорок семь», седьмой канал, переходите на связь с вышкой «Полтава сорок семь», седьмой канал.
— Добро, Алупка, перехожу на связь с «Полтава сорок семь», седьмой канал, — ответил командир и кивком головы дал знак Коломийцу, чтобы тот продолжал травить.
— Ну, в общем, приезжает одна скептическая киевляночка до Парижу, — оживился Коломиец, — приезжает, поселилась она в гостинице и думает, а не попробовать ли ей настоящего французского мужчину…
— С вот таким вот пропеллером! — показав на длину выставленного предплечья, каким гениталием должен был обладать французский мужчина, прервал рассказ правач Гена Василюк.
— Не перебивай, — одернул Гену командир.
— Ну, короче, звонит дамочка по телефону в рисепшн и заказывает обслуживание в номерах…
— Гы-гы-гы… — еще не дослушав, начал потихонечку ржать прапорщик Дзюба.
— Ну, эта, входит к ней в номер такой французик, — поощренный смехом товарищей, продолжил Коломиец, — с усиками такой, весь из себя сексуальный такой, ну и говорит он дамочке нашей, мол буду теперь для начала целовать вас в пупок.
— Гы-гы-гы, — уже сильнее заржал в гарнитуру Дзюба.
— Дзюба, я тебе связь сейчас отключу, — цыкнул командир по внутренней и снова кивнул Коломийцу, мол, давай, трави, родной.
— А наша дамочка киевская, она такая штучка вся из себя, ничем ее не удивишь, она так скептически этому французику отвечает, мол, в пупок меня целовать может и мой муж в Киеве, да причем не за евро-бабки, а вполне бесплатно или в крайнем случае, за гривны.
— Гы-гы-гы, — в наушниках у всех снова послышалось нервное ржание прапорщика Дзюбы.
— Стрелок, наблюдайте за задней полусферой, — шикнул командир, — и соблюдайте молчание, не засоряйте эфир. Ну, — уже обращаясь к Коломийцу, — качнул головою подполковник, — трави дальше, жги, Володя.
— Ну, значит, французик этот улыбнулся в свои сексуальные усики и дамочке нашей отвечает, де, оно конечно может быть, что муж ваш в Киеве и может целовать вас в пупок и даже забесплатно, но только разница будет в том, что он будет целовать вас в пупок снаружи, а я то собираюсь делать это изнутри…
Теперь весь экипаж дружно зашелся смехом.
— Ну, мля, ну, Володя, ты, блин, даешь!
— В пупок! Гы-гы-гы! Изнутри! Гы-гы-гы…
— Подходим к точке, — приподняв палец, как только общее веселье слегка стихло, напомнил командиру штурман Вася Бойченко.
— «Полтава», я полста шесть, как слышишь меня?
— Полста шестой, я «Полтава сорок семь», слышу вас хорошо, — ответил КДП.
— Полтава сорок семь, я полста шестой, подтвердите «1001», подтвердите «1001», — рокотал в микрофон гарнитуры командир.
Подтверждение кодом «1001» означало, что вышка видит их на своем локаторе
— Полста шестой, я «Полтава сорок семь», «1001» подтверждаю. Курс в расчетную 160 градусов, по давлению аэродрома 763, занимайте 2700.
— «Полтава сорок семь», я полста шестой, вас понял, в расчетную с курсом 160, занимаю 2700 по давлению 763.
Все члены экипажа, слыша переговоры в своих наушниках, поняли, что командир сейчас будет заходить на посадку и предложенный ему эшелон 2700 метров он выверит, подстроив бортовой высотомер по атмосферному давлению принимающего их аэродрома.
Правач Гена мог видеть маневры командира и на проекции ИЛС — на индикаторе лобового стекла.
Вертикальная линия показывала точность захода на полосу по курсу, а горизонтальная фиксировала точность снижения по глиссаде. Пересечение же двух линий в пределах центрального кружка ИЛС свидетельствовало о нахождении самолета в равносигнальных зонах курсового и глиссадного радиомаяков с точностью до трех метров…
— Полста шестой, я «Полтава сорок семь», Полста шестой, я «Полтава сорок семь». На полосе ветер встречный, пятнадцать, на полосе ветер встречный, пятнадцать.
— «Полтава сорок семь», я полста шестой, понял тебя, ветер встречный, пятнадцать, вижу огни полосы, вижу огни полосы.
Теперь посадочную полосу бетона видели все, кроме хвостового стрелка прапорщика Дзюбы, который, наблюдая небо задней получсферы, все еще переваривал содержание последнего анекдота, пытаясь представить себе, как это француз подлезет к этой дамочке, чтобы поцеловать в пупок изнутри…
Вот и край полосы виден с белыми продольными полосками, указывающими критические пределы…
Самолет тряхнуло.
И сразу перегрузка бросила членов экипажа вперед, заставив их почти повиснуть на пристяжных ремнях.
Это командир, пуская по полосе черные от горелой резины дутиков следы и замедляя бег тяжелого Антонова, включил все тормоза.
До едва различимой в белесой пелене вышки не доехали метров триста.
— Полста шестой, полста шестой, откатывай по рулежке налево и в конец, — сказала вышка, — там вас встречают.
— Ща будут гробики выгружать, — нарушил внутреннее молчание кабины правач Гена.
— Потаскают, — цыкнув зубом, подтвердил штурман.
Антонов медленно подкатывался к концу рулежки.
Там в ее конце их уже поджидали три крытых брезентом «Урала» и с десяток военных в камуфляже.