— Как вот это.
— Тогда почему она кричит по ночам?
Эльвира пожала плечами.
Себастьян зашагал по коридору. Эльвира, поколебавшись, пошла за ним, держась чуть позади. Сонм бабочек кружился над ними. И больше никого и ничего. Поворот за поворотом — всё то же самое. Сколько она ни принюхивалась, не могла уловить ни желаний, ни чувств, ни страхов — лишь блеклые, невыразительные отголоски.
— Она ничего не хочет, Себастьян, — сказала Эльвира в конце концов, останавливаясь, не дойдя до очередного поворота. — Ей всё безразлично. Она не хочет жить. И я не могу понять, почему.
— И сама она тоже ничего не понимает, — отозвался Себастьян. Он провёл по стене рукой, потревоженные бабочки разлетались. Некоторые упали на пол и остались там лежать, неподвижные. — Не помнит своих кошмаров… Эли, мы не там ищем.
Он постучал костяшками пальцев по тёмному стеклу. Звук был глухой.
— Где-то здесь должна быть запертая комната. Наглухо запечатанная, не пропускающая наружу ни запахов, ни звуков.
— И как нам её отыскать? — Эльвира в очередной раз попыталась почувствовать хоть что-то, отличное от тусклого, тягостного равнодушия угасания: безнадежно. — Тут нет следа, по которому я могла бы пойти. А случайно наткнуться на запертую, замаскированную дверь… Это невозможно, Себастьян.
— Раз она видит сны, — сказал он медленно, — значит, кое-что всё же должно просачиваться наружу. Должен быть какой-то след. Давай, Эли. Попробуй почуять.
Эльвира побежала вперёд, неуверенно, не особенно понимая, куда смотреть и что искать. Окажись она в подобном сознании в своём прошлом существовании, до преображения, не задержалась бы лишней минуты. Высохшая, едва живая душа — что здесь может заинтересовать пожирателя?
Она кружила по коридорам, распугивая бабочек. Все проходы казались одинаковыми. Тёмное, гладкое, шёлковое стекло, прохладное на ощупь. Ни звука, кроме бесконечного сухого шелеста крыльев. Один поворот, второй, третий. Пыль и увядание. Никаких следов, никаких запахов. Может быть, она уже несколько раз пробежала мимо того места, которое искала, не заметив скрытой двери. Ещё один поворот, и ещё — Эльвира сбилась со счёта. Бессмысленные поиски раздражали, привычная острота чувств притупилась: сказывалось пустое напряжение. Ей всё труднее было сопротивляться сонному оцепенению чужого сознания, она то и дело ловила себя на том, что просто бежит, не глядя по сторонам, не нюхая воздух, ни о чём вообще не думая.
…Она замедлила бег, потому что почувствовала: что-то изменилось. Остановилась, пытаясь понять, что заставило её прервать механическое кружение по коридорам.
Звук её шагов, вот в чём было дело. Сейчас он звучал иначе, отдаваясь гулким эхом. Эльвира опустила глаза — и увидела, что ступает не по ковру из бабочек, а по твёрдой, гладкой поверхности. Под ногами у неё маячило её собственное отражение, расплывчатое и смутное: пол был из того же тёмного стекла, что и стены.
Слой мёртвых и умирающих бабочек ровным полукругом огибал ничем не примечательный с виду участок стены. Ни одно насекомое не пересекало невидимой границы.
Эльвира приблизилась к стене — теперь каждое её движение повторяли два отражения, одно снизу, другое перед ней.
Она прижала ладони к стеклу и почувствовала лёгкую, чуть заметную дрожь.
Звать Себастьяна или погодить?
Эльвира постучала по стене — та вздрогнула сильнее. Эльвира услышала длинный, протяжный отзвук, раскатившийся по коридорам.
За тонким стеклом была пустота.
Тогда она ударила снова, в полную силу, превратив на миг руку в покрытую жёсткой чешуёй лапу.
Стекло с хрустким звоном осыпалось.
Из темноты на Эльвиру пахнуло страданием, горьким до такой степени, что она задохнулась.
Волна едкой боли разлилась вокруг — и вихрь бабочек поднялся в воздух за спиной Эльвиры. Все, что были живы, стремительно разлетались в разные стороны, удаляясь как можно дальше от пролома в стене.
Коридор опустел. Эльвира замерла на пороге. Ничего больше не происходило. Шелест крыльев стих. Блестели на полу осколки стекла.
Она шагнула в пролом: в темноту, тишину и горечь.
Комната была совсем небольшая. На полу — тёмно-синий ковёр с цветочным узором. Посередине комнаты — кровать. Маленькая, детская. Кроме этой кровати, больше ничего здесь не было.
Под тонким голубым одеялом с вышитыми на нём бабочками спал ребёнок.
Эльвира подошла ближе.
Девочка. Светлые волосы, густые ресницы. Плюшевый заяц на подушке.
Девочка открыла глаза и улыбнулась, глядя на Эльвиру.
У неё были очень острые, очень тонкие зубы. Каждый длиной не меньше мизинца.
— Место занято, — проговорило существо, улыбаясь всё шире.
— Конечно, — прошептала Эльвира. — Конечно.
Если не считать этой жуткой улыбки…
Она резко дёрнула за поводок.
Существо кинулось на неё, Эльвира отскочила. Существо упало на пол, перекатилось, легко вскочило на ноги. Засмеялось чистым и звонким детским смехом. Прыгнуло снова. Клацнули, смыкаясь, зубы-иглы. Эльвира ударила в ответ, выпустив когти, целя в незащищённую шею. Обе увернулись, и, невредимые, закружились по комнате, пытаясь дотянуться друг до друга.
Хлыст свистнул совсем рядом, едва не задев Эльвиру — Себастьян промахнулся, небывалое дело.
Тут же Эльвира поняла, что Себастьян просто не может выбрать верную цель из двух девочек, слишком похожих друг на друга, слишком…
Очень острые, очень тонкие зубы впились ей в руку, она закричала, забилась. Тварь не отпускала, невозможным образом продолжая при этом улыбаться.
Снова засвистел, разворачиваясь в воздухе, хлыст.
Светловолосая девочка всё ещё улыбалась, падая на кровать, перерезанная пополам.
Эльвира встала. Себастьян, тяжело дыша, отходил в угол комнаты, хлыст волокся за ним по полу, оставляя тёмную полосу. По голубому покрывалу с бабочками быстро расползалось багровое пятно.
— Пойдём отсюда, — сказала Эльвира, отворачиваясь. Она не чувствовала голода, ни малейшего. Только усталость и отвращение.