Русским в конечном итоге пришлось покинуть Семеновское и отойти на несколько сот метров на восток, но они не утратили дисциплины и по-прежнему были обращены к противнику сомкнуты строем. Французская кавалерия атаковала каре, но не могла нарушить их порядок. Когда кавалерия попыталась прорваться в тыл линии русских, она обнаружила, что ей не хватает места для маневра, и была контратакована русскими кирасирами и 4-м кавалерийским корпусом Сиверса, которым удалось более чем успешно выполнить свою задачу. К середине дня стало ясно, что корпуса Даву и Нея исчерпали свои силы. Если Наполеон собирался совершить прорыв через линию русских за Семеновское, ему пришлось бы подвести свежие войска. В его распоряжении оставались только гвардейцы. Одна из пехотных дивизий гвардии осталась в Гжатске, но две других общей численностью около 10 тыс. человек были под рукой. Ней и Даву обратились к Наполеону с просьбой ввести эти войска в бой.
Начиная с сентября 1812 г., ведется ожесточенная полемика относительно того, действительно ли отказ французского императора задействовать свой резерв стоил ему решительной победы при Бородино и, таким образом, лишил его шансов выиграть кампанию 1812 г. На этот вопрос нет однозначного ответа. Сами русские разошлись во мнениях о том, что бы произошло, если бы Наполеон послал в бой свою гвардию. Генерал М.И. Богданович, лучший русский историк XIX в., полагал, что Наполеон обеспечил бы себе решительную победу и тем самым серьезно подорвал бы моральный дух российской армии. С другой стороны, Евгений Вюртембергский писал, что появление на поле боя гвардии превратило бы сражение практически с ничейным исходом в явную победу французов, но армия М.И. Кутузова все равно отошла бы на Новую Смоленскую дорогу, и окончательный стратегический исход сражения, таким образом, остался бы неизменным.
Моя собственная интуиция подсказывает мне, что Евгений был, вероятно, прав. С русской стороны в резерве имелось еще шесть батальонов лейб-гвардии Преображенского и Семеновского полков, которые все вместе в результате обстрела неприятельской артиллерии потеряли всего 300 человек. 2-я гвардейская пехотная бригада уже показала, сколь сильное сопротивление могли оказать гвардейские полки, и 1-я гвардейская бригада едва ли проявила бы себя худшим образом. Как и в сражении при Семеновском, остальные подразделения выстроились бы вокруг гвардейцев. Например, дивизия И.Ф. Паскевича, отправленная в тыл для переформирования, была вполне в состоянии снова вступить в бой в случае необходимости, равно как и некоторое число артиллерийских батарей, также отведенных с поля боя для отдыха и пополнения боекомплекта. Сочетание нескольких факторов: русского упорства, характера местности позади линий русских — пересеченной, покрытой кустарником, а также расстояние до главной дороги, вероятно, означало, что русским удастся сдерживать наступление французов достаточно долго, чтобы позволить армии ускользнуть. Получив время, М.И. Кутузов также смог бы подвести четыре нетронутых егерских полка и несколько артиллерийских батарей и сформировать из них арьергард позади Бородино. М.Б. Барклай все еще полагал, что его армии предстояли серьезные бои, и ожидал, что на следующий день сражение возобновится.
Вся эта полемика носит, конечно, теоретический характер, поскольку Наполеон отказался рисковать своей гвардией. Дым и пыль, образовавшиеся в ходе сражения, не позволяли увидеть, что происходило позади линии русских. Русские сражались с невероятным упорством, которое и не думало идти на убыль. Командовавший гвардией маршал Жан-Батист Бессьер, которого Наполеон выслал вперед для рекогносцировки местности, докладывал, что русские по-прежнему оказывают сильное сопротивление. Учитывая возможность еще одного сражения до вступления в Москву и непрочность позиций Наполеона при движении вглубь центральной России, не удивительно, что французский император желал сохранить свой основной стратегический резерв. Тот факт, что во время отступления из Москвы гвардейцы так и не были задействованы, доказывает, сколь большую ценность они представляли в глазах французского главнокомандующего.
Учитывая отказ императора вводить свою гвардию в бой при Семеновском, его последний шанс одержать победу был связан с вторым штурмом редута Раевского, который был начат Эженом Богарне вскоре после трех часов пополудни. К тому моменту редут уже был практически полностью разрушен. Его защищала 24-я дивизия 6-го пехотного корпуса под командованием П.Г. Лихачева, поддерживаемая слева 4-м пехотным корпусом А.И. Остермана-Толстого. Атаку начала тяжелая кавалерия, что было нетрадиционным способом взятия полевых укреплений. На ограниченном пространстве редута завязалась жестокая схватка. Убитые и раненые лежали штабелями. Сам Лихачев был взят в плен, но большая часть русских защитников пала, хотя некоторые орудия и удалось своевременно отвести. На этот раз Богарне подвел достаточное количество из остававшихся в его распоряжении 20 тыс. пехотинцев, и им удалось закрепиться на редуте.
М.Б. Барклай де Толли в течение всего дня был в гуще сражения, всякий раз хладнокровно переформировывал и заново развертывал свои полки перед лицом новой опасности. Одев все полагавшиеся части мундира и все свои знаки отличия, он, казалось, — и это действительно было так — искал смерти. Большинство его адъютантов были убиты или ранены. Показанный им пример мужества, хладнокровия и компетентности в минуты чрезвычайного напряжения и опасности вновь снискал ему уважение в войсках. Теперь же он в очередной, но уже последний за 7 сентября раз сосредоточил свою пехоту и артиллерию на расстоянии около километра к востоку на хорошей оборонительной позиции, располагавшейся на возвышенности, и прибег к помощи своей кавалерии, чтобы не дать противнику воспользоваться захваченным редутом. Кавалерия Наполеона понесла тяжелые потери в ходе штурма редута Раевского. Лошади французов также находились в гораздо худшей форме, чем лошади русских. С другой стороны, регулярная кавалерия Наполеона имела значительный численный перевес над русской кавалерией. Барклай был даже вынужден ввести в бой свой последний резерв — кавалергардов и конногвардейцев, но эти элитные войска лишь потеснили противника, которому удалось удержать свою линию. Когда Наполеон снова отказался ввести в бой свою гвардию, чтобы воспользоваться падением редута, Бородинское сражение завершилось.
В ночь после сражения поручик лейб-гвардии Измайловского полка Л.А. Симанский записал события минувшего дня в своем дневнике. Смоленская икона Божьей Матери находилась поблизости от бивуака измайловцев, и прежде чем заряжать ружья полк обратился к ней с молитвой. На полк, выстроившийся в каре близ Семеновского, обрушился град ядер и картечи. По сравнению с этим атаки неприятельской кавалерии вызывали облегчение. Нигде в поле зрения не было русской артиллерии. Все старшие офицеры Измайловского полка пали. Штабс-капитан командовал батальоном, а простой подпоручик — его стрелками. Каким-то чудом самого Л.А. Симанского не задело. Когда его ординарец увидел поручика, невредимым возвращающимся из боя, он расплакался от радости. Симанский завершил свое вступление следующей фразой: «Я думал об родных, был хладнокровен, с назначенного мне места не сходил ни шагу, людей ободрял, при каждом миновении меня ядр молился и благодарил Бога. Всевышний услышал молитву мою и спас меня; подай Боже, чтобы Он и щедротами спас и погибающую Россию, которая довольно уже наказана за грехи ее».
М.И. Кутузов провел целый день на командном посту на правом фланге, близ деревни Горки. Он расставил войска накануне сражения и сыграл некоторую роль 7 сентября в том, что касалось введения в бой резервов. В целом, однако, он оставил ведение сражения на попечение М.Б. Барклая и П.И. Багратиона. Когда Багратион был ранен, он отправил себе на смену Д.С. Дохтурова, но сам никогда не покидал холма в Горках. Это было разумно. Барклай, Багратион и Дохтуров обладали всеми необходимыми навыками для того, чтобы руководить решающим сражением подобного рода, в ходе которого русские не пытались осуществлять грандиозные маневры. Они также были гораздо моложе и подвижнее Кутузова. К тому же для него не было замены. Если бы Кутузов погиб, боевой дух и сплоченность армии пришли бы в совершенное расстройство. Ни один генерал русской армии не мог и близко рассчитывать на столь же безоговорочное доверие и подчинение. Как это выразил И.Т. Радожицкий: «Отдать без боя древнюю столицу империи, мог только один фельдмаршал князь Кутузов, как истинный сын России, вскормленный ее сосцами».
Сразу после сражения оставление Москвы, казалось, вовсе не входило в планы М.И. Кутузова. Напротив, он сказал своим подчиненным, что собирается атаковать на следующий день. Только вести о том, что Наполеон не ввел в бой свою гвардию, и что потери среди русских огромны, убедили его изменить решение. Всего, по последним оценкам русской стороны, Россия потеряла при Шевардино и Бородино от 45 до 50 тыс. солдат против, возможно, 35 тыс. убитых и раненых французов. В частности, была практически полностью уничтожена Вторая армия Багратиона. Даже несколько недель спустя, когда отбившиеся по дороге части вернулись в строй, считалось, что Вторая армия 7 сентября потеряла более 16 тыс. человек, помимо 5 тыс. человек, которых она лишилась при Шевардино двумя днями ранее. Как ни велики эти цифры, но наибольший урон понес старший офицерский состав армии.
Поэтому М.И. Кутузов отдал приказ об отступлении. Практически единственный раз за всю кампанию русский арьергард проявил себя не с лучшей стороны. Вина за это была возложена на его командира, М.И. Платова, а сам факт рассматривался офицерами регулярных частей армии как подтверждение давно бытовавшего среди них мнения о том, что казачьи генералы были недостаточно компетентны для того, чтобы командовать пехотой и артиллерией. Основная проблема заключалась в том, что арьергард Платова не задерживал продвижение французов и не держал их на достаточном отдалении от основных сил отступавшей русской армии, как это всегда и очень умело делал П.П. Коновницын. В результате и без того измотанные войска не получили требовавшегося им отдыха. Спешный уход армии из Можайска означал, что оставлены были тысячи раненых в противоположность тому, что происходило на более ранних этапах отступления. Когда М.И. Кутузов усилил арьергард и поставил на место Платова М.А. Милорадовича, дела пошли значительно лучше, однако данный эпизод способствовал усилению напряженности в отношениях между лидерами регулярных и казачьих войск.
Главная причина, однако, крылась в том, что у русских оставалось все меньше пространства для маневра. Через шесть дней после Бородинского сражения, армия Кутузова находилась в предместьях Москвы. Кутузову было труднее оставить Москву, чем Барклаю. Оба генерала являлись патриотами, много раз рисковавшими жизнью на полях сражений, но та Россия, за которую они сражались, в их представлениях была не одной и той же. Барклай был верен русскому солдату и восхищался им, но сам он был выходцем из балтийской провинции, протестантского вероисповедания, и вырос в Петербурге. Для него Россия ассоциировалась прежде всего с императором, армией и государством. В чем-то — но не во всем — схожим было восприятие России Кутузовым: как вследствие питаемых им чувств, так и по причине личной заинтересованности. В сознании любого представителя старорусской аристократии, не утратившего связи со своими корнями, существовала также другая Россия: православное царство, которое существовало до Романовых и империи, столицей которого являлась Москва.
Последние слова, которые М.И. Кутузов сказал Александру I, покидая Петербург для того, чтобы принять командование армией, были о том, что он скорее погибнет, чем оставит Москву. Вскоре после прибытия в расположение Главной квартиры он писал Ф.В. Ростопчину, московскому генерал-губернатору: «Не решен еще вопрос, что важнее — потерять ли армию или потерять Москву. По моему мнению, с потерею Москвы соединена потеря России». Когда, однако, 13 сентября в Филях собрался военный совет, Кутузов понимал, что фактически такой вопрос уже не стоял. Если бы он остался и дал бой, очень велика была вероятность того, что будут потеряны и армия, и столица. Нет сомнения в том, что главнокомандующий уже принял решение оставить город еще до того, как в 4 часа пополудни собрался военный совет. Но столь важный шаг не мог быть сделан без консультаций с генералами. Более того, Кутузов беспокоился о том, чтобы разделить с другими часть ответственности за решение, которое не могло не вызвать сильного негодования и неодобрения.
Главными действующими лицами на военном совете были Л.Л. Беннигсен и М.Б. Барклай. Первый из них выбрал участок местности, на котором армия должна была готовиться дать бой за пределами Москвы. Согласно освященной веками традиции, одна лишь гордость претила ему признать, что он совершил ошибку. Из его последующей переписки с Александром I также становится ясно, что он заботился о том, чтобы спихнуть ответственность за сдачу города на М.И. Кутузова и М.Б. Барклая. На военном совете Барклай изложил причины, по которым русская армия должна была непременно потерпеть поражение, если бы она заняла оборонительную позицию. Она не только оказалась бы в значительном меньшинстве, но ее позиции были бы разрезаны оврагами, что создавало бы серьезные трудности для оказания согласованного сопротивления. Проигранное сражение повлекло бы за собой спешное отступление через Москву, которое легко могло бы привести к разделению армии на составные части. Единственно возможным вариантом было нападение на армию Наполеона, но огромные потери среди офицеров русской армии под Бородино делали чрезвычайно рискованным сражение, требовавшее сложных маневров. К.Ф. Толь и А.П. Ермолов разделяли точку зрения Барклая, хотя Ермолову не хватило моральных сил, чтобы произнести это вслух и взять на себя ответственность перед лицом других генералов. Напротив, Барклай продемонстрировал не только моральную стойкость, но и некоторое великодушие, выступая решительно и тем самым беря на себя часть бремени той ответственности, которая была возложена на человека, ранее сменившего его на посту главнокомандующего.
Оставалось решить непростую задачу: провести по улицам крупного города измотанную и в некотором роде деморализованную армию вместе со всем ее багажом и частью раненых солдат. Учитывая, что враг шел по пятам, это могло стать чрезвычайно опасным мероприятием. Не облегчало положение и то, что новости о предстоявшем оставлении Москвы обрушились на гражданское население города очень поздно. Во время прохода армии через город 14 сентября, массовый отъезд гражданских лиц все еще продолжался. Один штабной офицер описывал происходящее «не как ход армии, а перемещение целых народов с одного конца света на другой». Барклай, как обычно, был неутомим и делал все от него зависящее, чтобы водворить хотя бы некоторый порядок посреди этого хаоса. На ключевых перекрестках стояли офицеры, которые должны были направлять движение войск. По обе стороны от двигавшихся колонн ехала кавалерия с целью недопущения дезертирства и грабежей. Барклай лично следил за исполнением распоряжений.
Однако истинным героем дня оказался Милорадович, в тот момент командовавший русским арьергардом. Его оппонентом в рядах французского авангарда обычно оказывался И. Мюрат — у двух этих людей было много общего. Оба генерала часто играли на публику, любили роскошную одежду и широкие жесты. Было бы неверным утверждать, что ни один из них не был интеллектуалом, но Милорадович был не только почтенным и великодушным, но временами и удивительно скромным и проницательным человеком. Он, безусловно, всесторонне оценил опасность, грозившую российской армии в тот момент, и с некоторой бравадой отправил своего адъютанта к Мюрату с предложением заключить однодневное перемирие с тем, чтобы русские могли отступить, оставив город нетронутым. В случае если бы эта просьба была отклонена, Милорадович грозил начать уличные бои и превратить Москву в руины. Более, чем многие другие французские генералы, Мюрат желал получить удобные квартиры, заключить мир и вернуться домой. Возможно, убаюканный иллюзиями самого Наполеона, он видел падение Москвы как прелюдию к миру. Все это подвигло его к тому, чтобы не просто принять предложение Милорадовича о перемирии, но также впоследствии продлить его еще на двенадцать часов. Результатом дерзкого почина Милорадовича стало то, что российская армия вышла из Москвы практически невредимой.
В принципе М.И. Кутузов мог отступить из Москвы по нескольким направлениям. Если бы он повернул на северо-запад, например, он мог перекрыть дорогу на Тверь и Петербург, население которого не могли не всколыхнуть новости о падении Москвы. В действительности же он отступил на юго-восток по дороге к Рязани. Во многих смыслах это был самый безопасный путь отхода из Москвы перед лицом противника, входившего с запада. 17 сентября, однако, переправившись через реки Москва и Боровск, Кутузов резко свернул на юг. Двигаясь быстрым маршем, он пересек дороги на Каширу и Тулу прежде, чем свернуть на юг на Старую Калужскую дорогу, которая вела от Москвы на юго-запад.
Тем временем 15 сентября Наполеон вошел в Москву и разместил свою ставку в Кремле. Уже в тот день в разных частях города начались пожары. Москва сгорела за шесть дней. Три четверти зданий в городе было уничтожено. Всего за лето и осень 1812 г. в Москве и Московской губернии было уничтожено частной собственности на 270 млн. руб., что по тем временам являлось астрономической суммой. Подавляющее большинство жителей выехали из города, но те, кто остался, были выгнаны из своих домов, обездолены, а иногда и убиты. Из общего числа 30 тыс. раненых солдат, бывших в Москве, вовремя были эвакуированы всего 6 тыс., прежде всего благодаря стараниям Я.В. Виллие — директора Медицинского департамента Военного министерства, хорошо знавшего свое дело. Но очень многие из оставленных погибли в огне пожара. Когда русские отбили Москву, они обнаружили и сожгли 12 тыс. трупов.
Еще до начала пожара русские были вынуждены оставить в городе обширные запасы боеприпасов, в том числе более 70 тыс. ружей, хотя, по общему признанию, половина из них требовала ремонта. Москва являлась тыловой базой армии Кутузова, и за то короткое время, которое прошло с момента получения известия о том, что город должен был быть оставлен, было крайне сложно вывезти все военные арсеналы. Найти достаточное количество телег в последний момент было невозможно, поэтому большая часть оружия, снаряжения и другого военного багажа было вывезено на 23 баржах. Первым трем удалось успешно покинуть черту города, но четвертая баржа, перегруженная артиллерийскими принадлежностями, села на мель на Москве-реке, и перегородила путь остальным девятнадцати. На этих баржах находилось оружия, обмундирования и снаряжения на сумму 5 млн. руб., которые пришлось сжечь, чтобы все это не досталось Наполеону.
Вопрос о том, кто устроил или что вызвало пожар, всегда служил источником разногласий. Достоверно известно, что ни Александр, ни Наполеон не приказывали сжигать город. Еще до сдачи Москвы Ф.В. Ростопчин говорил, что французы завоюют лишь ее пепел. Он эвакуировал московскую пожарную бригаду в составе 2 тыс. человек и все ее оборудование. Казачьи отряды армии Кутузова предали огню по меньшей мере один из кварталов города, следуя тактике выжженной земли, которая предполагала уничтожение всех строений, и которой русские следовали с тех самых пор, как Наполеон оставил позади Смоленск и вторгся в центральные районы России. Кутузов также приказал поджечь многие из остававшихся военных складов. Хотя халатность и грабежи французов могли внести свою лепту в уничтожение города, гораздо большую ответственность за произошедшее, несомненно, несли русские. Что имело значение в то время, так это утвердившееся мнение о том, что во всем виноват Наполеон и что уничтожение города явилось громадной жертвой со стороны патриотически настроенной части русского общества, в том числе в деле освобождения Европы.
Возможно, пожар помог отвлечь внимание Наполеона от флангового маневра Кутузова, совершенного от Рязани до Калужской дороги. При нормальных обстоятельствах это было бы рискованным предприятием, поскольку во время маневра русские колонны оказывались прямо перед наполеоновской армией, находившейся в Москве. В действительности же, однако, измотанность французов и умелые действия казачьего арьергарда означали, что маневр завершился еще до того, как Наполеон успел хотя бы осознать, что его противник больше не двигался в направлении Рязани.
Обосновавшись в лагере близ Тарутино на Старой Калужской дороге, Кутузов занял прочные позиции. Он мог прикрыть военные заводы и склады в Брянске и прежде всего — имевшие большое значение оружейные заводы и мастерские в Туле. Получив известия о падении Москвы, многие ремесленники Тульского оружейного завода разбежались по своим деревням. Генерал-майор Ф.Н. Воронов, командир Тульского оружейного завода, докладывал, что, если бы ему пришлось эвакуировать завод в Туле, производство могло быть возобновлено не ранее, чем через полгода, что поставило бы военную экономику России на грань катастрофы. Фельдмаршал смог уверить его в том, что Тула теперь находится под прикрытием российской армии и ей не грозит непосредственная опасность.
Кутузов под Тарутино находился в прекрасной позиции для того, чтобы осуществлять вылазки против протяженных линий французских коммуникаций, идущих на запад от Москвы до Смоленска. Он также расположился наилучшим образом с точки зрения сообщения с армиями Тормасова и Чичагова. Поскольку подводы с продовольствием и подкрепления из плодородных и густонаселенных южных провинций шли к Кутузову в основном через Калугу, благодаря новому местоположению у него имелись широкие возможности по части прокормления находившихся под его началом людей и лошадей и восстановления их сил. Однако для того, чтобы понять, как именно это происходило, мы должны на мгновение оторваться от военных операций и взглянуть на мобилизацию российского тыла.
Ранее план Наполеона состоял в том, чтобы вести ограниченную по своему масштабу «кабинетную» войну против Александра I. Французский император, возможно, и размышлял о том, чтобы стереть Пруссию с карты Европы, но он полагал, что уничтожение Российской империи не было ни в его силах, ни в его интересах. Вместо этого он надеялся ослабить Россию, вынудить ее вновь примкнуть к континентальной блокаде и заставить признать факт господства Франции в Европе. Вовсе не желая свергать Александра с трона или погружать Россию в пучину революции и хаоса, Наполеон хотел, чтобы император согласился на условия мира и затем сделал их обязательными для русского общества. Отчасти по этой причине он в ходе кампании 1812 г. подчеркивал свое уважение к Александру и выставлял напоказ свое видение событий, согласно которому истинным поджигателем войны была Великобритания и ее тайные агенты в кругах петербургской знати.
Александр I и его советники прекрасно понимали цели Наполеона и его тактику. Они всеми возможными способами старались навязать ему такую войну, которую он желал вести менее всего. С политической точки зрения это означало ведение народной войны на истребление по примеру Испании, в ходе которой император отказывался от каких бы то ни было переговоров и всячески стремился мобилизовать русское общество для обороны страны, взывая к его патриотическому, религиозному и ксенофобскому чувствам. В своей записке, составленной 12 апреля 1812 г., П.А. Чуйкевич подчеркивал, что «Россия в готовящейся борьбе сей должна возлагать всю свою надежды на собственные свои силы и прибегнуть к средствам необыкновенным, кои обрящет в твердости своего Государя и преданности ему народа, который должно вооружить и настроить, как в Гишпании, с помощью Духовенства». Кроме того, на народную войну, которая велась в собственном отечестве, русское общество охотно предоставило бы необходимые средства и принесло бы жертвы, которых бы потребовала победа над громадной империей Наполеона.
Самым лучшим источником, дающим представление о личных взглядах Александра I на политическую подоплеку войны на территории России, является запись долгой беседы, которую он имел в Гельсингфорсе (Хельсинки) в августе 1812 г., направляясь на встречу с Бернадотом. Император заметил, что на протяжении всего прошлого столетия Россия воевала за рубежом, и у большинства русских сложилось впечатление, что военные нужды далеко отстояли от их непосредственных интересов и забот. Землевладельцы отказывались отдавать своих крестьян в рекруты, а любое движение вспять вызывало яростную критику по отношению к правительству и его военным представителям. «Теперь нужно убедить народ, — сказал Александр, — что правительство не ищет войны, что оно вооружилось только на защиту государства, надобно было сильно заинтересовать народ в войне, показав ее русским, по прошествии ста слишком лет, впервые вблизи, у них на родине; это было единственным средством сделать ее народною и сплотить общество вокруг правительства, для общей защиты, по его собственному убеждению и собственной его воле».
Александр отметил также, что всеобщая решимость, демонстрируемая русским обществом с начала наполеоновского вторжения, свидетельствовала о том, что его соображения оказались верны. Он добавлял: что до него, то он никогда не заключит мира до тех пор, пока на русской земле будет оставаться хотя бы один неприятельский солдат, даже если бы это означало, что армии — в случае поражения и потери Петербурга и Москвы — потребовалось бы занять прочные позиции вдоль течения р. Волги. Чиновник Великого княжества Финляндского, с которым вел беседу Александр, отмечал в своих мемуарах, что император говорил умно, доходчиво и решительно, что произвело на его собеседника сильное впечатление и воодушевило его.
Как только Наполеон пересек границу России, Александр I провозгласил войну народной. После того как французы переправились через Двину и подошли к Смоленску и пределам Великороссии, этот призыв прозвучал с удвоенной силой. В начале августа М.Б. Барклай де Толли писал смоленскому губернатору барону К.И. Ашу, что ему известно о том, что верноподданное население губернии встанет на защиту «Священной Веры и Отечественного Края», и что в конце концов Россия восторжествует над «вероломными» французами, как в прошлом она восторжествовала над татарами: «…именем Отечества просите обывателей всех близких к неприятелю мест вооруженною рукою напасть на уединенные части неприятельских войск, где оных увидят. К сему же я пригласил особым отзывом россиян, в местах французами занятых обитающих, дабы ни один неприятельский ратник не скрылся от мщения нашего за причиненные вере и Отечеству обиды, и когда армия их поражена будет нашими войсками, тогда б бегущих неприятелей повсюду встречала погибель и смерть из рук обывательских».
Когда 19 июля Александр I покинул расположение армии и отправился в Москву с целью мобилизации тыла для нужд военного времени, его первоочередной задачей была организация ополчения, которое должно было служить второй линией обороны против захватчиков. А.С. Шишков написал черновик императорского манифеста, в котором содержался обращенный ко всем сословиям призыв поддержать новое ополчение. В манифесте упоминались события двухсотлетней давности, имевшие место в период так называемого Смутного времени, когда русское общество восстало против попытки посадить на российский престол польского королевича и положило конец беспомощности и унижению России, избрав первого Романова и возродив сильное государство:
«Неприятель вступил в пределы наши и продолжает нести оружие свое внутрь России, надеясь силою и соблазнами потрясть спокойствие сей державы. Он положил в уме своем злобное намерение разрушить славу ее и благоденствие. С лукавством в сердце и лестию в устах несет он вечные для ней цепи и оковы. <…> Ныне взываем ко всем нашим верноподданным, ко всем сословиям и состояниям духовным и мирским, приглашая их вместе с нами единодушным и общим восстанием содействовать против всех вражеских замыслов и покушений».
Воззвав к дворянству, «во все времена бывшему спасителем Отечества», и духовенству, манифест обращался к русскому народу. «Храброе потомство храбрых славян! Ты неоднократно сокрушало зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров. Соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие нас не одолеют».
В советские времена символом веры российских историков было утверждение что в борьбе против Наполеона ключевую роль сыграли «патриотически настроенные массы народа». Пожалуй, самым большим вкладом «народных масс», — под которыми в ту эпоху на самом деле понимались крестьяне, — в военные мероприятия России была их служба в регулярных частях армии и ополчении. С 1812 по 1814 г. на военную службу было призвано около 1 млн. человек, и две трети из них оказались в регулярных войсках. Ни один крестьянин не пошел в армию добровольно. Прежде всего потому, что требовался беззаветный патриотизм для того, чтобы прослужить в армии двадцать пять лет при минимальных шансах получить унтер-офицерский (не говоря уже об обер-офицерском) чин. В любом случае крестьянам не разрешалось поступать на службу добровольцами в регулярную армию. Их тела принадлежали не им самим, но государству и помещикам.
Крестьяне не могли также добровольно вступать в ополчение. Последнее формировалось исключительно из крепостных, но не государственных крестьян. Выбор того или иного крестьянина для службы в ополчении всецело зависел от воли помещика. В принципе служба в ополчении была менее безотрадной перспективой, чем служба в регулярной армии, поскольку император обещал освободить ополченцев в конце войны. В целом ряде случаев об этом обещании приходилось напоминать, а самим ополченцам позволялось ношение бороды и каждодневной крестьянской одежды с тем, чтобы подчеркнуть то обстоятельство, что они не были солдатами. Тем не менее свежо было воспоминание о том, что с окончанием войны 1806–1807 гг. большая часть ополченцев в действительности была переведена в ряды регулярной армии.
В марте 1813 г. Д.К. Адаме слышал от своего домовладельца о том, что ни один из петербургских ополченцев никогда не вернется домой. Многие к тому моменту уже погибли. «Остальные уже включены или будут включены в состав полков (т. е. регулярной армии. — Авт.). Ни один из них никогда не вернется обратно. На самом деле это был слишком пессимистичный взгляд. Александр I сдержал свое обещание: ополчение было распущено, и в конце войны его участники были отправлены по домам. Однако потери среди ополченцев были огромны — прежде всего вследствие болезней, истощения и сильного потрясения, испытанного многими крестьянами во время несения военной службы. Например, из числа 13 тыс. человек, призванных в ряды тверского ополчения в 1812 г., только 4,2 тыс. возвратились домой в 1814 г., и этот пример вовсе не является исключением.
В советской историографии большое внимание уделялось также так называемой «партизанской войне» 1812 г. Партизаны эпохи Наполеона изображались как прародители партизанского движения, развернувшегося в тылу немецкой армии в 1941–1945 гг., и как главные герои «народной войны». Таким образом, у западного читателя, далекого от этой проблематики, складывалось впечатление, что в разрушении коммуникаций Наполеона в 1812 г. значимую роль сыграло явление, в чем-то схожее с французскими маки. На самом деле такой взгляд свидетельствует о непонимании слова «партизан» в том смысле, в котором оно употреблялось во времена Наполеона. Русские партизанские отряды, в 1812 г. действовавшие в глубоком тылу французской армии, находились под командованием офицеров регулярных частей. Ядро этих отрядов обычно составляли эскадроны регулярной легкой кавалерии, выделенные из числа основных сил российской армии. Вокруг них группировались казачьи полки. Временами к этим отрядам примыкали вооруженные гражданские лица, но важнейшая роль гражданского населения заключалась в том, что оно предоставляло в распоряжение партизан проводников и поставляло разведданные о перемещениях и местоположении французов. Партизанские вылазки начались еще до того, как Наполеон миновал Смоленск, и продолжились в 1813–1814 гг. Со стратегической точки зрения наиболее важные нападения партизан, как ни странно, имели место в начале 1813 г. Самые известные из них велись под началом А.И. Чернышева, отряды которого проникли вглубь территории Пруссии и сыграли немаловажную роль в привлечении Пруссии на сторону России.
Гораздо более «народная» по своему характеру война велась крестьянством тех губерний, которые оказались вблизи линии наступления Наполеона в 1812 г. Когда французская армия заняла Москву, ей пришлось разослать более крупные, чем раньше отряды на поиски продовольствия и прежде всего — фуража для лошадей. Сопротивление, которое эти отряды встретили в деревнях, стало для Наполеона крупной неприятностью и сделало для него очевидным тот факт, что, если бы он попытался провести зиму в Москве, его армия осталась бы без лошадей и, таким образом, к началу кампании 1813 г. оказалась обездвиженной. Значительная часть крестьянских выступлений носили не вполне спонтанный характер. Местные предводители ополчения из числа дворян, а также чиновники формировали кордоны из ополченцев для борьбы с отрядами французских фуражиров и мародерами. Однако во многих случаях крестьяне организовывали сопротивление своими силами.
Существуют многочисленные рапорты о крестьянских засадах против отрядов французских фуражиров, некоторые из которых выливались в непрерывную серию столкновений, длившихся на протяжении нескольких дней. В начале ноября 1812 г. М.И. Кутузов докладывал Александру I, что в большинстве случаев крестьяне Московской и Калужской губерний отказались вести переговоры с французами, укрыли свои семьи и детей в лесах и затем обороняли свои деревни от отрядов фуражиров. Нередко женщины помогали заманивать противника в ловушку и уничтожать его. Нет оснований подвергать сомнению сообщения, что крестьян приводило в ярость то, что французы превращали православные храмы в конюшни, склады и общежития. Еще более очевидны проявления стихийного местного патриотизма, возникавшего у крестьян тогда, когда речь шла о защите своего жилища и семьи от иноземных грабителей.
Однако, что касается спонтанных действий со стороны крестьянства, главнейшая проблема состоит не в том, что именно совершили народные массы, а в том, чего они не сделали. Обращенные к народу призывы правительства со ссылкой на лукавство врага и его способность к обольщению, отражали беспокойство правящих кругов России по поводу возможного крестьянского восстания. В действительности этого не произошло. Отчасти потому, что Наполеон не пытался развязать крестьянскую войну против крепостничества. Пока французы не дошли до Смоленска, это было бы немыслимо по той причине, что в Литве и большей части Белоруссии помещики были поляками, а значит, потенциальными союзниками Наполеона. После Смоленска французы могли бы попробовать поднять мятеж, но они находились в пределах Великороссии в течение всего двух месяцев, да и в любом случае стратегия Наполеона заключалась в том, чтобы сокрушить российскую армию, а затем согласовать условия мира с Александром I. Когда же он осознал, что российский император не будет вести переговоры, было уже слишком поздно принимать альтернативную стратегию. Как бы то ни было, хотя обращенный к крестьянам призыв сбросить оковы крепостничества мог вызвать дополнительные беспорядки в окрестностях Москвы, поведение наполеоновской армии не позволяло допустить мысли о том, что русские крестьяне доверятся Наполеону или увидят в нем своего предводителя. В центральных районах России не было местных потенциальных вожаков или творцов социальной революции.
С другой стороны, даже без подстрекательства со стороны Наполеона Московская губерния осенью 1812 г. была охвачена беспорядками. Тогда произошло в три раза больше волнений среди крестьянства, чем в среднем за весь предвоенный год: большая часть волнений имела место в районах, располагавшихся в непосредственной близости от театра военных действий, там, где была ослаблена власть государства. Последствия того, что авторитет верховной власти пошатнулся, были очевидны всем. Через неделю после падения Москвы князь Д.М. Волконский записал в своем дневнике, что на постоялом дворе его оскорбил пьяный унтер-офицер, что вовсе не было привычным явлением в жизни русского генерал-лейтенанта. Он добавлял, что «народ готов уже к волнению, полагая, что все уходят от неприятеля». В ряде случаев эти «беспорядки» носили серьезный, хотя всегда очень локальный, характер и требовали усилий по наведению порядка со стороны специально выделенных для этой цели небольших регулярных подразделений полевой армии.
Самые сильные волнения произошли в Витебской губернии и вокруг нее — именно здесь действовал 1-й пехотный корпус П.X. Витгенштейна. Летом и осенью 1812 г. нападению подвергся ряд помещиков, некоторые из них были убиты, причем порой в этом принимали участие группы крестьян численностью 300 человек и более. В ходе одного печально известного эпизода восставшие обратили в бегство отряд, состоявший из сорока драгун, двое из которых были убиты, двенадцать взяты в плен, а командовавший ими офицер сильно избит. Гражданские власти не могли справиться со столь сильными беспорядками и обратились за помощью к Витгенштейну. Поначалу он отказывался, ссылаясь на то, что в его распоряжении имелось слишком мало кавалерии и всего один казачий полк. Эти силы осенью пришлось сосредоточить для нанесения контрудара с целью выбить французов из Полоцка. Витгенштейн добавлял, что беспорядки были вызваны вторжением на эти территории французов и что они быстро прекратятся, как только враг будет изгнан, что на самом деле вскоре и произошло.
Через некоторое время, однако, Витгенштейн нашел возможным направить эскадрон башкир в особенно беспокойное имение. Это подчеркивает одно общее обстоятельство. В районах, приближенных к театру военных действий, местная администрация часто теряла контроль над ситуацией, хотя на обширных территориях, которые не были заняты французами, она никогда не приходила в упадок. Но Российская империя была огромным государством, и ее правители могли привлечь дополнительные ресурсы из районов, не затронутых военным кризисом. Например, 21 ноября Александр I писал военному министру, князю А.И. Горчакову, что по пути на Урал и в Западную Сибирь находилось не менее двадцати девяти иррегулярных полков кавалерии, двадцать из которых были башкирскими. Зачастую они с трудом могли быть использованы против французов, но их было более чем достаточно для того, чтобы держать в благоговейном страхе витебских крестьян.
В глазах власть предержащих верность крестьян престолу тесно переплеталась с проблемой поддержания порядка в городах и особенно в Москве. Лишь одна треть населения города являлись постоянными городскими жителями. Дворяне с бесчисленными толпами дворовых крепостных в конце весны перебирались в свои имения и возвращались обратно с приближением зимы. Кроме того, многие рабочие из крестьян и ремесленники на протяжении части своей жизни работали в городах, при этом сохраняя связи с деревней. Дворовые крепостные, собранные в большом количестве в одном месте и восприимчивые к слухам, которые обсуждались их господами, составляли особый предмет забот правительства. За спокойствие и порядок в Москве отвечал Ф.В. Ростопчин. Что касается империи в целом, то эти вопросы находились в ведении министра полиции А.Д. Балашова. Ростопчин прибегал к любым уловкам, чтобы успокоить широкие слои населения Москвы и отвлечь их внимание, но в его письмах к Балашову, датируемых концом весны и началом лета 1812 г., чувствовалась уверенность в прочности общественного порядка и верноподданнических чувствах народа. Лишь в самый последний момент — после того, как власти покинули город, и во время французской оккупации — Москву охватила анархия. Прислуга грабила дома своих господ, добропорядочные женщины шли на панель, чтобы выжить, множилось насилие, поскольку тюрьмы опустели, и бывшие заключенные бродили по улицам в поисках, чем бы поживиться. Как и в деревне, однако, это была стихийная и незамысловатая анархия, без какого-либо руководящего центра или идеологии, способных разжечь социальную революцию.
У правящих кругов не было оснований для опасений по поводу лояльности городских верхов. Русские купцы по своему мировоззрению обычно были глубоко консервативными и православными подданными и щедро жертвовали средства на военные нужды. Первенство в этом принадлежало Москве. Когда Александр I в конце июля посетил город для того, чтобы обратиться с призывом поддержать ополчение, городское купечество тотчас же дало торжественное обещание выделить с этой целью 2,5 млн. руб., не считая прочих своих пожертвований на военные нужды. Еще менее правительству стоило опасаться церкви, которая была его главным идеологическим союзником на поприще организации массового сопротивления захватчикам. В войну 1806–1807 гг. православная церковь провозгласила анафему Наполеону, которая вызвала некоторое замешательство после Тильзита. Теперь, однако, духовенство могло с большим удовольствием бичевать Антихриста. 27 июля Синод обнародовал гневный манифест, содержавший предупреждение, что то самое злое племя, которое навлекло гнев божий на род человеческий тем, что свергло своего законного правителя и церковь, теперь напрямую угрожало России. Поэтому долгом каждого священнослужителя было вселять в народ дух единения, покорности и мужества в защиту православной веры, царя и отечества.
Учитывая природу российского общества и правительства того времени, ключевую роль в военно-экономической деятельности неизбежно играло дворянство. Под контролем дворян находилась большая часть ресурсов, необходимых государству для ведения войны, и за которые оно часто не было в состоянии заплатить: излишки еды и фуража, лошади, людские ресурсы. Из дворянства набиралась большая часть офицерского состава для формирований ополченцев и сильно разросшейся регулярной армии. Даже в мирное время монарх зависел от дворянства, с помощью которого он правил Россией. Основу управленческого аппарата ниже уровня губернской столицы составляли избранные из дворян должностные лица по административно-полицейской, финансово-хозяйственной и судебной частям. В военное время эти должности обрели еще большую значимость и стали более обременительными. Одной из задач, традиционно входивших в круг их обязанностей, было руководство системой воинского призыва. В 1812–1814 гг. им пришлось иметь дело с числом рекрутов в десять раз большим, чем обычно. Волонтеры из дворян также требовались для выполнения новых задач. Колонны, перевозившие продовольствие, фураж и снаряжение, должны были конвоироваться по пути следования из внутренних районов России в расположение армий. То же самое касалось и многотысячных табунов лошадей. Перегруженным работой офицерам войск внутренней стражи требовались добровольцы из дворян, которые могли бы взять на себя часть забот по конвоированию партий новых рекрутов в расположение армии, а военнопленных — в обратном направлении.
В случае крайней необходимости монарх действительно имел право потребовать от дворян помощи. За сто лет до описываемых событий, во времена правления Петра Великого, дворяне мужского пола обязывались служить в качестве офицеров так долго, как это им позволяло здоровье. После смерти Петра I сначала был сокращен срок принудительной службы для дворян, а в 1762 г. она была вовсе отменена. Екатерина II впоследствии подтвердила освобождение дворянства от обязательной службы государству, однако в Манифесте «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» делалось исключение на случай крайней необходимости.