После воссоединения с Тормасовым в распоряжении Чичагова с самого начала имелось 60 тыс. человек, хотя, если бы план Александра I был выполнен в точности, в Белоруссии к нему должно было примкнуть 15-тысячное войско генерала Ф.Ф. Эртеля, на тот момент находившееся в Мозыре, и 3,5 тыс. бойцов под началом генерал-майора Н.И. Лидерса, который в недавнюю кампанию сражался против турок в Сербии. Когда в конце сентября Чичагов повел наступление, австрийский и саксонский корпуса отступили на запад, в герцогство Варшавское. Разместив свою ставку в Бресте, Чичагов затем провел две недели, собирая ресурсы для наступления в направлении Минска и Березины. Поскольку ему предстояло пройти 500 км по опустошенным войной землям, это было весьма разумно, хотя проволочка и вызвала некоторый ропот. Но эта задержка означала, что Чичагов мог прибыть к Березине лишь немногим ранее Наполеона. У него не было бы времени на то, чтобы сориентироваться на незнакомой местности, которую ему предстояло оборонять. Невыполнимыми оказывались инструкции Александра I об укреплении узких мест и проходов, по которым могла пройти наполеоновская армия.
В последнюю неделю октября Чичагов отправился в Белоруссию, оставив почти половину своей армии — 27 тыс. человек под командованием Ф.В. Остен-Сакена — для сдерживания К.Ф. Шварценберга и Ж. Рейнье. Поскольку вместе австрийцы и саксонцы насчитывали 38 тыс. человек и ожидали прибытия подкрепления, это означало просить Сакена о многом. В действительности, однако, русский генерал великолепно справился со своей задачей, хотя и сетовал, на сей раз справедливо, что успехи его армии были быстро забыты, так как он не мог рассчитывать на блестящие победы над противником, имевшим столь большой численный перевес, да и в любом случае взоры всех русских были обращены в сторону Наполеона и его армии.
Когда Шварценберг начал преследование Чичагова, согласно инструкциям Наполеона, неожиданная атака Сакена на саксонцев Рейнье заставила его вернуться им на подмогу. Впоследствии Сакен сумел успешно ускользнуть от Шварценберга, пытавшегося его поймать, и до конца кампании сковывал действия австрийского и саксонского корпусов. Сакен сохранил собственную маленькую армию в результате непрестанных маневров и арьергардных боев, и именно под его началом сформировался ряд наилучших и наиболее свежих полков для кампании 1813 г. Кроме того, удерживая Шварценберга и Рейнье вдали от Минска и Березины, он дал Чичагову возможность продвинуться в центральные районы Белоруссии, откуда тот мог представлять угрозу для выживания Наполеона и его армии.
Чичагов шел быстро. Его авангардом командовал еще один французский эмигрант — К.О. Ламберт, вступивший в ряды русской армии в 1793 г. Отряд Ламберта состоял из 8 тыс. человек, в основном кавалерии, а входившие в состав отряда четыре егерских полка находились под командованием князя В.В. Вяземского, дневники которого, как мы уже имели возможность убедиться, дышали таким недоверием к иностранцам и выскочкам, губившим Россию. Главным источником неопределенности для русских военачальников было местоположение корпуса маршала К. Виктора. В.В. Вяземский, будучи прирожденным пессимистом, был убежден, что наступление русских не могло быть удачным, так как у противника было по меньшей мере столько же войск в центральной Белоруссии, что и у Чичагова. Наполеон на самом деле приказал Виктору отправить одну из его дивизий для усиления минского гарнизона, но пока приказ дошел по назначению, весь корпус Виктора уже успел уйти на север с целью остановить Витгенштейна. Поскольку Виктор отклонился к северу, а австрийцы и саксонцы были далеко на западе, то оборону южных подходов к Белоруссии должен был вести генерал Я. X. Домбровский, имевший при себе не более 6 тыс. боеспособных солдат.
Домбровский не был в состоянии остановить Ламберта, но мог сильно замедлить его продвижение. Однако он вместе со своими товарищами из числа польских генералов сделал ряд грубых ошибок. Отряд, посланный для охраны главной переправы через Неман, позволил окружить себя и был взят в плен к югу от реки, тем самым дав Ламберту возможность беспрепятственно овладеть мостом. Та же участь постигла крупные склады продовольствия и фуража в Минске, которые предназначались для поддержания сил Великой армии в течение месяца. От Минска Ламберт стремительным темпом двинулся к Борисову и спасительному мосту через Березину. Вероятно, выдающимся достижением русской легкой кавалерии в 1812 г. было то, что четыре егерских полка Вяземского прошли последние 55 километров до Борисова за сутки, а затем, на рассвете 21 ноября бросились на штурм укреплений вокруг моста еще до того, как 5,5-тысячный отряд противника в соседнем Борисове успел собрать силы для обороны переправы через реку. По меньшей мере 3,2 тыс. егерей из корпуса Ламберта, включая В.В. Вяземского, были убиты или ранены. После войны в Зимнем дворце была возведена галерея, в которой были повешены портреты всех русских генералов 1812–1814 гг. Вяземский был одним из тех немногих, чей портрет отсутствовал. Несомненно, он расценил бы это как последнюю злую шутку петербургских придворных, сыгранную после смерти не имевшего «покровителей» генерала «забытой армии» Чичагова.
Захват Ламбертом моста в районе Борисова стал для русских самым крупным успехом в зимней кампании 1812 г. Казалось, что мечта Александра I взять в плен Наполеона при Березине начала обретать реальные очертания. Совсем вскоре ему предстояло испытать разочарование, пока же Чичагов разослал для своих войск следующее предписание: «Наполеонова армия в бегстве. Виновник бедствий Европы с нею. Мы находимся на путях его. Легко быть может, что Всевышнему угодно будет прекратить гнев Свой, предав его нам. Посему желаю я, чтобы приметы сего человека всем были известны: он роста малого, плотен, бледен, шея короткая и толстая, голова большая, волоса черные. Для вящей же принадлежности ловить и приводить ко мне всех малорослых. Я не говорю о награде за сего пленника. Известные щедроты Монарха нашего за сие соответствуют».
В тот самый момент, когда надежды русских достигли своей высшей точки, перспективы Чичагова стали проясняться. По расчетам Кутузова, адмирал должен был привести с собой к Березине 45-тысячное войско, но от генерал-лейтенанта Эртеля, командовавшего гарнизоном в Мозыре, который подчинялся его приказам, зависело привести или нет к Борисову 15 тыс. человек. Однако Эртель был аккуратным и педантичным администратором, большая часть карьеры которого прошла в качестве начальника московской, а затем петербургской полиции. Подготовка рекрутов, сформировавших часть гарнизона Мозыря, и охрана прилегавших территорий от польских повстанцев — все это вполне было в его компетенции, но он дрожал при мысли о том, что ему придется оставить свои местные обязанности и выдвинуться против Наполеона. Объясняя проволочку, Эртель находил всевозможные отговорки, включая разрушенные мосты, опасность восстания в случае его отъезда, необходимость защиты складов и даже чуму рогатого скота. К тому времени, когда Чичагов смог заменить Эртеля, было уже слишком поздно отправлять войска последнего к Березине. Согласно рапорту адмирала Александру I, вследствие этого у него было всего 32 тыс. человек. Половина из них были кавалеристами, от которых было бы мало проку при обороне речной переправы или в случае сражения в лесистой и болотистой местности на западном берегу Березины.
Если Чичагов и правда намеревался остановить Наполеона, тогда ему_ потребовалась бы помощь, и с наибольшей вероятностью она могла поступить от Витгенштейна. Еще до начала осенней кампании корпус Витгенштейна был усилен до 40 тыс. человек, хотя 9 тыс. из них были ополченцами. Из Риги в южном направлении для соединения с Витгенштейном также шли 10-тысячный отряд регулярной армии под командованием графа Ф.Ф. Штейнгеля. 16–18 октября Витгенштейн и Штейнгель совместными усилиями нанесли поражение маршалу Сен-Сиру и отбили Полоцк и находившийся в нем мост через Двину. Победа была достигнута скорее за счет численного превосходства и храбрости русских солдат, чем за счет умелых руководящих действий. Штейнгель и Витгенштейн вели наступление с противоположных берегов Двины, и взаимодействие между ними было слабым. Если бы у Витгенштейна был понтонный мост, он мог бы переправиться через Двину позади правого фланга Сен-Сира и оттеснить его к западу, прочь от линии отступления Наполеона. Именно эта цель была обозначена в плане Александра I для осенней кампании. Вместо этого, однако, русскому военачальнику пришлось вести более прозаичный и дорого ему стоивший фронтальный штурм Полоцка.
Даже при всем при том, победа под Полоцком имела важные последствия. Генерал К.Ф. Вреде, командовавший баварскими войсками Сен-Сира, как ожидалось, отступил на запад в сторону Литвы и тем самым наверняка освободил своих солдат от всякого дальнейшего участия в войне, хотя Витгенштейн никогда не мог быть вполне уверен в том, что Вреде не появится в какой-то момент и не создаст для него угрозу на правом фланге. В своем рапорте Александру I по итогам сражения Витгенштейн справедливо указывал на то, что он ослабил корпуса и Удино, и Сен-Сира до такой степени, что они оказались не в состоянии оказывать сколько-нибудь серьезное сопротивление до получения ими подкрепления. Маршал Виктор впоследствии был вынужден оставить Смоленск и очень спешно двинуться им на помощь. У Витгенштейна имелись все основания гордиться этим достижением. Три французских корпуса, каждый из которых изначально был равен по силе его собственному, благодаря его стараниям оказались оттянутыми с главного театра военных действий в центральной части Белоруссии.
Витгенштейн повел наступление к югу от Полоцка и 31 октября разбил войска маршалов Сен-Сира и Виктора в сражении при Чашниках на р. Улла. По мнению Сен-Сира, русские победили благодаря превосходящей силе своей артиллерии и неспособности маршала Виктора сконцентрировать большую часть своего корпуса на поле боя. Как обычно, в отсутствие Наполеона его маршалы сражались друг с другом, и возвращение выздоровевшего Удино не добавило слаженности руководству маленькой французской армии, противостоявшей Витгенштейну. Тогда рассерженный Наполеон в категорической форме приказал Виктору атаковать Витгенштейна и оттеснить его обратно за Двину, подальше от линии отступления Великой армии, от которой тот оказывался в опасной близости. 13–14 ноября Виктор начал наступление дальше на восток в направлении Смолян на р. Улла, но, несмотря на ожесточенное сражение, не смог выбить войска Витгенштейна с занятой ими позиции.
В течение трех первых недель ноября 1812 г. П.X. Витгенштейн довольствовался тем, что удерживал линию вдоль р. Улла и отбивал все атаки французов. Князь П.И. Шаховской, псковский губернатор, мобилизовал тысячи телег и сформировал шесть подвижных магазинов для обеспечения войск Витгенштейна. Благодаря этому русские питались гораздо лучше своего противника. Они также были гораздо лучше одеты, поскольку корпус Витгенштейна получил в сентябре 30 тыс. меховых полушубков из губерний, находившихся у него в тылу. С каждым днем бездействия баланс сил двух армий смещался в пользу Витгенштейна. Хотя всего полтора дня пути отделяли Витгенштейна от главной дороги Орша — Борисов, он не пытался пересечь коммуникации Наполеона. Его осторожность была оправданной. В первой половине ноября он не имел данных ни о расположении остальных сил русских, ни о состоянии наполеоновской армии. Не только сам Витгенштейн, но также император и Кутузов, опасались за сохранность русского корпуса, если бы он был одновременно атакован Наполеоном и Виктором, в тот момент, когда поблизости не было армий ни Чичагова, ни Кутузова, чтобы ему помочь. Только когда 22 ноября Виктор отступил, Витгенштейн двинулся вперед по его следу. Таким образом, он должен был занять позицию, с которой мог атаковать французов во время переправы через Березину, но в отличие от Чичагова, он не шел непосредственно у них по пятам.
Тем не менее он должен был оказаться гораздо ближе к французам, чем основные силы армии Кутузова. После «сражения» под Красным главной задачей Кутузова было дать своим войскам отдых и пищу. По этой причине он пошел на юго-запад от Красного к маленькому городку Копыс — следующей переправе через Днепр к югу от Орши. Здесь основные силы русской армии смогли отдохнуть и успешно реквизировать значительное количество продовольствия в соседних районах, располагавшихся к югу от них. Кутузов также оставил здесь много артиллерийских батарей, поскольку стало очевидно, что нет больше необходимости тянуть за собой все эти орудия. Кутузов действительно выслал вперед авангард в составе двух пехотных и одного кавалерийского корпусов, находившихся под командованием Милорадовича, но до тех пор, пока у Чичагова не появилась бы возможность блокировать Наполеона на Березине на четыре дня или более, войска Милорадовича не могли рассчитывать на то, что им удастся прибыть вовремя и сразиться с французами на переправе. Во время переправы через Днепр и продвижения с боями по территории Белоруссии войска Милорадовича серьезно пострадали. Историк 5-го егерского полка писал: «От Копыса жителей мы нигде не находили, селения были пусты: как говорится, ни кошки, ни собаки. В амбарах и сараях все было чисто: ни зерна, ни крупинки и ни клочка сена».
Впереди М.А. Милорадовича шли казаки М.И. Платова и так называемая «летучая колонна» А.П. Ермолова, состоявшая из двух кирасирских и трех линейных полков, некоторого количества казаков и двух легких пехотных полков лейб-гвардии (лейб-гвардии Егерский и Финляндский полки). Летучая колонна выдвинулась на Оршу 19 ноября, но задержалась в пути на полтора дня, так как Наполеон сжег мост через Днепр. Казаки Ермолова переплыли через реку, но лошадей тяжелой кавалерии для переправы пришлось привязать к плотам. Лишь измотанностью легкой регулярной кавалерии можно объяснить тот факт, что русские кирасиры исполняли подобную роль. Весь багаж пришлось оставить на восточном берегу Днепра. Кутузов приказал Ермолову не изматывать своих людей и подождать Милорадовича под Толочиным перед тем, как продолжать преследование Наполеона. Но Ермолов знал, что скорость имеет решающее значение, если стояла задача остановить Наполеона на Березине, поэтому он игнорировал оба приказа.
В результате героических усилий Ермолов прибыл в Борисов 27 ноября — в тот самый день, когда Наполеон и его гвардия переправились через Березину в 18 км севернее, близ деревни Студенка. Русские войска дорого заплатили за столь высокую скорость. Казакам обычно удавалось вести фуражировку и находить себе пропитание вблизи дороги, у артиллерии имелся некоторый запас еды на крайний случай, который она перевозила в зарядных ящиках, пехоте же приходилось очень туго. Егери лейб-гвардии за последний месяц всего один раз спали не под открытым небом. Во время недельного перехода от Днепра до Березины им всего лишь дважды выдавались сухари. На каждом бивуаке солдаты рыли землю в поисках картошки. Но даже ее было трудно найти, и в суматохе и от истощения ее часто ели в сыром виде.
Что касается гвардейцев Финляндского полка, то в их ранцах еще имелось немного крупы, но их котелки перевозились вместе с полковым багажом, а в сыром виде крупа была несъедобна. Люди выживали за счет того, что срезали с деревьев кору и делали из нее импровизированные варочные котлы. Поместив крупу внутрь коры и разогрев эту стряпню на костре из сырых, шипящих дров, гвардейцы заглатывали всю эту «еду» вместе с корой. И наградой за все их усилия было то, что они прибыли к Березине, опоздав на один день. На следующее утро два полка лейб-гвардии переправились через реку и были размещены в резерве армии Чичагова, сражавшейся с Наполеоном в лесах близ деревни Брили. Следующие два дня они провели, стоя по колено в снегу вообще без еды. Не удивительно, что люди массово выбывали из строя. Тем не менее боевой дух войск по-прежнему был высок. Эти гвардейцы были хорошими солдатами. Их дух укреплял тот факт, что они наступали и очевидным образом выигрывали войну. Сам Ермолов был командиром, умевшим вдохновить своих солдат на поле боя: именно такой человек в критической ситуации мог выжать из русского солдата все, на что тот был способен.
Когда Чичагов 22 ноября впервые оказался близ Борисова, он переместил свою ставку и весь багаж на противоположную сторону реки и в город, располагавшийся на восточном берегу Березины. Граф Ламберт был ранен во время захвата моста, поэтому Чичагов назначил ему на смену графа П.П. Палена. На следующий день Пален был отправлен вперед, по главной дороге. Поскольку основные силы наполеоновской армии в тот момент соединялись с Удино и Виктором и направлялись к Борисову, это был опасный шаг. Ни Чичагов, ни Пален не проявили должной осторожности. Отряд Палена был разбит авангардом Наполеона и отступил обратно в Борисов. Чичагов со своей ставкой быстро собрал лагерь и переместился обратно за Березину, бросив большую часть армейского багажа. Впоследствии враги Чичагова часто использовали это его фиаско, чтобы ему навредить, но на самом деле этот эпизод не имел столь большого значения. Хотя большая часть авангарда Палена оказалась отрезанной, почти всем входившим в него войскам удалось благополучно найти брод и возвратиться к своим. Четыре дня спустя Борисов и большая часть багажа Чичагова были отбиты Витгенштейном. Кроме того, русским удалось сжечь мост в Борисове, имевший важное стратегическое значение, поэтому река по-прежнему являлась преградой для Наполеона.
Вновь оказавшись на западном берегу, Чичагов столкнулся с дилеммой. Не было возможности координировать действия даже с Витгенштейном, располагавшимся на другом берегу реки, не говоря уже о Кутузове, который все еще находился на значительном удалении, близ Днепра. Следовательно, адмиралу предстояло удерживать линию обороны вдоль Березины своими собственным силами. В распоряжении Чичагова в лучшем случае имелось 32 тыс. человек, из которых лишь половина были пехотинцами. Если бы он мог быть уверен в том, что Наполеон направлялся на северо-запад в сторону Вильно, Чичагову потребовалось бы прикрыть всего-навсего 20 км местности между Борисовым и переправой у д. Веселово, напротив Зембина. Проблема заключалась в том, что Наполеон мог переправиться через реку к югу от Борисова и пойти в западном направлении, к Минску или даже двинуться через Игумен на Бобруйск, сильно забрав к югу. Эти допущения сильно расширяли участок реки, который Чичагову приходилось прикрывать, — до 100 км и более. Наполеон сделал вид, что готовится к походу на Минск, занимаясь постройкой моста у с. Ухолоды, в 12 км к югу от Борисова. На самом деле, однако, он переправился у д. Студенка, в 18 км к северу от Борисова, и направился к Вильно.
Как это часто случается на войне, среди всех тягот военного времени и противоречивых данных разведки Чичагов поверил тому, что больше всего соответствовало его собственным предположениям и страхам. Сильнее всего адмирал тревожился по поводу того, что Наполеон направлялся к Минску с целью заново овладеть располагавшимся там складом, от которого к тому моменту зависела судьба армии самого Чичагова. В Минске он мог соединиться со Шварценбергом, который, как полагал Чичагов, наступал в направлении Березины в тылу русской армии. В оправдание Чичагова следует сказать, что большая часть русских военачальников высшего ранга полагала, что Наполеон направится к Минску или Бобруйску, и что для русских это будет наиболее опасный шаг противника. 22 ноября, например, Кутузов в письме к Чичагову предупреждал его о том, что, если Наполеону не удастся переправиться через Березину, вполне вероятно, он пойдет на юг. Клаузевиц, на тот момент находившийся в ставке Витгенштейна, вспоминал, что «в данных условиях более вероятным представлялось, что она [французская армия. — Прим. пер.] направится на Бобруйск».
Возможно, наиболее поразительные факты приводятся в мемуарах Ермолова. Когда, наконец, 29 ноября он добрался до ставки Чичагова, адмирал все еще пытался отправить казаков Платова во фланг и тыл Наполеона для того, чтобы они уничтожили мосты и гати, проложенные через болота у Зембина, и открыли путь на Вильно. Ермолов заметил, что это было неразумно: «Если бы Наполеон встретил невозможность идти на местечко Зембин, ему оставалось единственное средство овладеть дорогою на Минск, где при изобильных всякого рода запасах (которыми снабжается армия наша и все прочие войска) доставить своей армии отдохновение, призвав из Литвы подкрепления и восстановить в ней порядок». Если чрезвычайно умный Ермолов, на протяжении последнего месяца наблюдавший распад наполеоновской армии, размышлял таким образом, тогда не удивительно, что Витгенштейн и Чичагов думали так же.
Дав Наполеону себя провести, Чичагов 25 ноября с большей частью своей армии двинулся на юг в направлении с. Шабашевичи с целью прикрыть дорогу на Минск. Он оставил в Борисове графа Ланжерона с одной слабой пехотной дивизией, однако приказал генерал-майору Е.И. Чаплицу оставить позицию напротив Студенки и привести свои войска для соединения с А.Ф. Ланжероном. К тому времени как Чаплиц получил эти приказы, его разведчики уже предоставили ему точные сведения о том, что Наполеон наводил мосты для переправы у Студенки. Тем не менее, получив безоговорочные приказы от Чичагова и Ланжерона, он двинулся на юг, к вящей радости французов, наблюдавших за ним с противоположного берега реки. Чаплину также не удалось уничтожить мосты и гати, проложенные через болота у Зембина. Узкий проход у Зембина, по сути, являлся наилучшей оборонительной позицией, которая имелась в распоряжении русской армии, пытавшейся остановить прорыв Наполеона к Вильно. Если бы мосты и гати были уничтожены, одна единственная дивизия у Зембина могла сдерживать силы всей французской армии. Даже если бы Чаплиц уничтожил мосты и гати и после этого оставил позицию, их восстановление задержало бы отход Наполеона по меньшей мере на день.
Утром 26 ноября французская кавалерия переплыла через Березину у Студенки, а 400 легких пехотинцев переправились на плотах. Началось строительство двух мостов. На противоположном берегу Наполеона встретил небольшой отряд, который состоял из двух егерских полков, немногочисленной кавалерии и одной конной артиллерийской батареи и располагался близ д. Брили. Батареей командовал И.К. Арнольди — один из лучших молодых артиллерийских офицеров русской армии, который уже в 1806–1807 гг. имел хороший послужной список и которому предстояло выйти в отставку в чине полного генерала. В своих мемуарах Арнольди утверждает, что, даже если бы у русских напротив Студенки было гораздо больше войск, они все равно не смогли бы помешать Наполеону переправиться через реку. Восточный берег был выше западного, и Наполеон имел возможность развернуть все свои батареи на командной высоте. Западный берег, напротив, располагался в низине, был сильно заболочен и покрыт лесом: здесь можно было разместить очень ограниченное число орудий, которые добивали бы до реки и мостов.
С другой стороны, если бы в этом районе оказалась многотысячная русская пехота, она могла бы удержать Наполеона на укрепленных позициях перед мостом и вдали от дороги, которая вела от Борисова на Зембин, и точно смогла бы блокировать узкий проход у Зембина. У крошечного отряда русских 26 ноября не было ни единого шанса сделать ни то, ни другое. Французы под командованием Удино, пробились с плацдарма перед мостом вперед и затем свернули на юг и двинулись по дороге в направлении д. Стахово. К моменту возвращения Чаплица с остальными силами русские все равно оказывались в меньшинстве. Чичагов и ядро его армии добрались до места лишь к вечеру 27 ноября и вступили в бой только на следующий день. К тому времени, однако, все силы Наполеона, за исключением арьергарда, уже переправились через Березину. Хотя с 26 по 28 ноября у Стахово велись ожесточенные бои, русские и близко не были к тому, чтобы прорвать линию противника и восстановить контроль над дорогой на Зембин. У Наполеона было больше пехоты, чем у русских на западном берегу, рельеф местности способствовал эффективной обороне, а французские войска дрались настолько отчаянно и храбро, насколько этого от них требовало опасное положение, в котором они оказались.
Тем временем ожесточенная схватка произошла также на восточном берегу Березины, когда корпус П.X. Витгенштейна вступил в бой против арьергарда маршала Виктора. Витгенштейн в эти решающие дни проявлял мало инициативы, хотя его войска были гораздо менее измотаны, чем солдаты Кутузова. С трудом можно было признать в этом человеке бесстрашного генерала, в образе которого он представал в летние месяцы. Возможно, Витгенштейн был не особенно рад оказаться под началом Чичагова или держался осторожно вследствие личного присутствия Наполеона. Он преследовал Виктора по дороге до Борисова, заявляя, вероятно, справедливо, что проселочные дороги, которые вели прямиком в тыл Наполеона у Студенки, непроходимы. Дойдя до Борисова 27 ноября, Витгенштейн затем свернул к северу в направлении Студенки, чтобы помешать Наполеону переправиться через Березину. Больше вследствие удачи, чем точного расчета это перемещение отрезало путь генералу Партуно, чья дивизия была вынуждена отступить. Семь тысяч человек попало в плен, хотя половина из них к тому моменту были скорее бродячими, чем строевыми солдатами. На протяжении всего дня 28 ноября Витгенштейн сражался с остатками корпуса Виктора, располагавшегося в качестве арьергарда вокруг укреплений перед мостом у Студенки, но ввел в бой всего 14 тыс. человек из своего отряда. Хотя русская артиллерия наносила чудовищный урон толпам людей, пытавшихся переправиться через реку, русские не смогли пробиться через численно уступавший им, но храбро защищавшийся арьергард противника, который не подпускал их к себе в течение всего дня и затем благополучно отошел по мостам. Они оставили после себя опустошенную местность. Ермолов в своих воспоминаниях описывал эту картину, которую наблюдал с восточного берега Березины после окончания сражения:
«На мостах, частями обрушившихся, бывшие пушки, разные тяжести упали в реку; толпы людей, сходивших на лед, между которыми немалое количество было женщин с детьми и грудными ребятами. Никто не избег лютости мороза! Никогда не случится видеть столько ужасного зрелища! Счастливы окончившие бедствия свои вместе с жизнию. Они оставили завидующих их участи! Несчастнее сравнительно были сохранившие жизнь для того, чтобы лишиться ее от жестокости холода, в ужаснейших мучениях. <…> Река покрыта была льдом, прозрачным как стекло: под ним видно было во всю ширину реки множество погибших. Неприятель оставил огромное число артиллерии и обозов. Не перешли Березину богатства разграбленной Москвы!»
С одной стороны, переправа через Березину окончилась для Наполеона катастрофой. Он потерял от 25 до 40 тыс. солдат и почти что всю артиллерию и обоз. Даже от наполеоновской «старой гвардии» осталось всего 2 тыс. человек. Последние два боеспособных корпуса французов под командованием маршалов Виктора и Удино теперь едва ли были в состоянии принять участие в дальнейших боевых действиях. Если бы Наполеон смог удержать оборону моста в Борисове, или если бы Березина покрылась прочным льдом, большей части этих потерь можно было бы избежать.
Тем не менее 29 ноября Наполеон имел все основания для того, чтобы испытывать удовлетворение. Находясь в окружении численно превосходящих сил противника и оказавшись перед угрозой полного уничтожения, он смог сбежать. Помимо всего прочего это произошло благодаря отменному бесстрашию остававшихся в его распоряжении войск и решительности его военачальников. Справедливо и то, что даже при Березине Наполеон имел ряд преимуществ. Его войска были собраны воедино, находились посреди отрядов русской армии и направлялись волей одного человека. Особенности рельефа наряду с человеческими ошибками затрудняли взаимодействие между русскими армиями. Если рассмотреть образ мыслей и действия отдельных русских военачальников, почти всегда удается видеть в их поведении определенную логику и сопереживать им в трудных ситуациях, в которых они оказывались. Тем не менее в целом из-за просчетов, недостатка решимости и эгоизма представителей русского верховного командования большее, чем это могло бы быть, количество войск наполеоновской армии смогло ускользнуть.
У многих русских, и прежде всего у Александра I, наибольшее недовольство вызывал тот факт, что самому Наполеону удалось бежать. Это вполне естественное чувство, однако, было неуместно. Наполеону всегда было под силу взобраться на восточный берег Березины и оттуда через сельскую местность выйти прямо к Вильно. У Студенки у него все еще имелось достаточное количество кавалерии, способной обеспечить ему мощное прикрытие. На пути к Вильно только в случае сильного невезения он мог бы наткнуться на достаточно крупный казачий отряд, который решился бы бросить вызов подобному эскорту.
Гораздо менее вероятным и вызвавшим большее раздражение было бегство многотысячных отрядов наполеоновской армии. На первый взгляд это может показаться не столь уж серьезным делом. Больше половины солдат, пытавшихся переправиться через Березину, погибли или попали в плен, проведя последующие недели в условиях ужасного холода. Менее 20 тыс. человек выжили и снова поступили на службу в наполеоновскую армию. Но 2,5 тыс. офицеров из гвардии и корпусов Даву, Нея и Богарне пересекли границу России, спасаясь бегством. В их числе — большая часть старшего командного состава и много штабных офицеров французской армии. Если бы они были взяты в плен во время переправы через Березину, Наполеону было бы очень трудно вовремя воссоздать новую Великую армию для оборонительных действий в Германии весной 1813 г. Тем самым у русских появилась бы возможность избежать жертв в ходе кампании следующего года. Более того, если бы Наполеон был схвачен у Березины, русские смогли бы отправиться на зимние квархиры, не понеся тяжелых потерь, вызванных преследованием врага в Литве в декабре 1812 г.
После разыгравшейся на Березине драмы последние недели кампании 1812 г. характеризовались некоторым спадом, хотя это определение плохо подходит для описания невероятных лишений, испытываемых армиями на протяжении семнадцати дней. Все, о чем писали и пишут французские апологеты относительно погоды в декабре 1812 г., является правдой. Даже по меркам русского декабря было исключительно холодно. Это вызвало окончательный распад большей части подразделений французской армии. 5 декабря сам Наполеон покинул расположение армии и отправился в Париж, оставив вместо себя Мюрата в качестве главнокомандующего. К тому моменту ничто и никто не могли сплотить французскую армию на границе с Россией, и Наполеон правильно сделал, что уехал. 11 декабря русские овладели Вильно. Три дня спустя казаки М.И. Платова взяли Ковно, Мишель Ней отвел свой неукротимый арьергард за Неман, и кампания 1812 г. завершилась.
В течение этих недель русская армия жестоко пострадала. 19 декабря Кутузов рапортовал Александру I, что потери армии столь многочисленны, что он был вынужден скрывать их не только от противника, но даже от своих собственных офицеров. Из 97 тыс. человек, находившихся под командованием Кутузова в Тарутине до начала кампании, 48 тыс., т. е. почти половина, находились в госпиталях. Только 42 тыс. солдат оставались строю. Положение армий Чичагова и Витгенштейна было лучше, но назвать его хорошим тоже было нельзя. В рядах армии адмирала было 17 тыс. человек, и еще 7 тыс. солдат из прибывшего наконец корпуса Эртеля. Под командованием Витгенштейна все еще находилось 35 тыс. человек: это являлось отражением того обстоятельства, что его люди питались и одевались лучше, чем солдаты остальных частей армии, и что они прошли маршем меньше остальных. Однако большая часть русских полков к тому времени страдала от голода и усталости, их обмундирование превратилось в клочья, а одеты они были во все, что им удалось найти и что могло защитить их от холода. Один молодой офицер ставки писал, что он носил солдатскую шинель, полы которой сильно обуглились от бивуачных костров, сапоги с отваливавшейся подошвой, головной убор, состоявший из солдатского кивера и шерстяного капюшона от гражданского платья, а также мундирный сюртук без пуговиц, подпоясанный французской портупеей.
По мере продвижения вглубь замерзших, бесплодных и опустошенных войной земель Литвы войска Кутузова все больше страдали от холода и голода. Не меньший урон наносил еще один враг — сыпной тиф. Болезнь свирепствовала среди военнопленных, которых русские захватывали толпами, и быстро распространялась. «Ее отличительными чертами были: истощение, потеря аппетита, тошнота, общее ослабление мышечной системы, горячая сухая кожа и нестерпимая жажда». Для борьбы с тифом полковые доктора использовали хинин, камфару и рвотные средства — до тех пор, пока эти медикаменты имелись в наличии. Однако, как признавал впоследствии генерал-интендант Е.Ф. Канкрин, из всех резервных видов помощи, оказываемой русским комиссариатом, хуже всего была поставлена медицинская часть. Отчасти это происходило по вине вновь учрежденного и работавшего с перебоями управления госпиталей, но в большей степени из-за нехватки подготовленных докторов и распорядителей в госпиталях. Пока армия действовала в великороссийских губерниях, она могла перепоручить заботу о больных и раненых губернаторам, но как только она вошла на территории Белоруссии и Литвы, которые ранее были заняты Наполеоном, сразу давало о себе знать полное отсутствие гражданских учреждений. Многие русские доктора и чиновники медицинского ведомства сами заболели. Остальные оказались разбросанными вдоль линии наступления армии и отчаянно пытались создать госпиталя в абсолютно диких условиях.
Канкрин писал, что его чиновники, «сами едва живые, должны были почти чрез день учреждать госпитали в разоренных местах, будучи лишены всех способов. Опытных чиновников вовсе не было; брали всякого, кто только попался, почитая и то за счастие, что можно было несколько чиновников сберечь на сей случай. Избранному давалось наставление, некоторая сумма денег, открытый лист на пособие от местного Правительства и малая прислуга. Вот в чем состояли все способы при устройстве госпиталей, с присовокуплением когда можно было по части сухарей и круп, несколько волов и вина». Тем не менее, писал Канкрин, большая часть раненых в госпиталях шла на поправку и возвращалась в армию, «сколько с одной стороны доказали крепость здоровья русского солдата, столько с другой удостоверили, что о них пеклись».
13 декабря Кутузов докладывал Александру I, что, если его армии не дать отдыха, она может полностью развалиться, и ее придется создавать заново. Подобная перспектива нагнала бы страху на любого военачальника, но у русского генерала было больше, чем у других оснований печься о профессионально подготовленных и ветеранских кадрах, на которых держалась вся армия. Не так уж много было образованных людей, желавших нести офицерскую службу. Еще меньше было высокопрофессиональных кадров, которые могли служить в инженерных, артиллерийских войсках или в штабах. Прежде всего императорская армия представляла собой не вооруженную нацию наподобие французской национальной гвардии эпохи революционных войн. Ее сила заключалась в сильной преданности ветеранов своим товарищам и полкам. Если бы эти люди погибли, армия стала бы хуже простого ополчения. Внутренняя сила, сделавшая эту армию столь грозной и неунывающей, была бы подорвана. Утешением Кутузову служило то, что зимой 1812 г. этого все-таки не произошло, хотя армия и была близка к этому. В действительности ядро армии сохранилось, ветераны впоследствии в большом количестве вернулись из госпиталей, и на основе этих кадров в 1813 г. была создана новая хорошая армия. Но лишь к лету 1813 г. она по-настоящему оправилась после ужасных тягот, перенесенных ею во время кампании 1812 г., и полностью восстановила свой потенциал.
Александр I прибыл в Вильно 22 декабря 1812 г. На этот раз его свита, менее многочисленная, не была толпой скучавших и пререкавшихся придворных, которые сильно досаждали императору в первые недели кампании 1812 г. Трем людям, которых он взял с собой Вильно, суждено было стать его ближайшими помощниками до конца войны. Князь П.М. Волконский являлся правой рукой императора по части военных операций; А.А. Аракчеев по-прежнему заведовал всеми делами, касавшимися мобилизации тыла, организации ополчения и пополнения полевой армии подкреплениями. К.В. Нессельроде был главным дипломатическим советником Александра. В действительности, хотя и не от своего имени, Нессельроде действовал лишь в качестве заместителя министра иностранных дел. Истинным министром иностранных дел был сам Александр. Император часто вмешивался в военные вопросы, но ему не хватало уверенности, чтобы взять в свои руки командование или сыграть ведущую роль в военных операциях. Что же касалось дипломатии, то здесь вся ответственность ложилась на Александра, и в 1813 г. он в целом действовал чрезвычайно умело и эффективно.
Хотя формально министром иностранных дел оставался Н.П. Румянцев, он был полностью отстранен от ведения внешней политики. По заявлению Александра, он оставил Румянцева в Петербурге для того, чтобы тот поберег свое здоровье. Действительно, Румянцев перенес легкий удар во время своего пребывания на театре военных действий вместе с Александром в 1812 г. Для императора это стало удобным предлогом, чтобы избавиться от своего министра иностранных дел в 1813 г. Последнее, чего желал император, так это, чтобы министром иностранных дел был «старорусс», которому не доверяли все тогдашние союзники России и который, правда, с оглядкой на императора, критиковал его политику. По мнению Румянцева, поход Александра против Наполеона был ошибкой. Как он говорил Джону Куинси Адамсу, Наполеон был отнюдь не единственной внешнеполитической проблемой России. Сосредоточив все внимание исключительно на разгроме Наполеона, Александр низводил политику России до уровня Османской империи и Персии и даже позволял принести в жертву исторические интересы России для того, чтобы задобрить австрийцев и англичан. Временами Румянцев в полуприкрытой форме даже журил Александра за то, что тот забыл о пробуждавшем чувство гордости наследии своих предков.
Министр иностранных дел также опасался воцарения анархии как следствия усилий, направленных на поднятие массового народного восстания против Наполеона, особенно в Германии. По словам Румянцева, это было, «по сути, возвращением к якобинству. Наполеона можно считать этаким Дон Кихотом монархии. Он, конечно, сверг многих монархов, но он не имеет ничего против монархии. Делая его единственным объектом нападок и подстрекая толпу отзываться о нем пренебрежительно, мы закладываем основу для многочисленных и крупных беспорядков в будущем». Александр мог себе позволить игнорировать Румянцева, находившегося далеко и не у дел, хотя, когда Меттерних два месяца спустя высказал те же самые мысли, российскому императору пришлось уделить этому вопросу гораздо больше внимания.
В Вильно Александра приветствовали салютом, а сам город был заранее украшен. На следующий день после прибытия император праздновал свой день рождения, и Кутузов давал большой бал в его честь. В бальном зале захваченные французские знамена были брошены к ногам императора. Затем последовали дальнейшие празднования и парады. Цены на предметы роскоши в Вильно были непомерны. Даже поручик Чичерин, гвардейский офицер аристократического происхождения, не мог позволить себе пошив нового обмундирования с должным золотым галуном. Яркий блеск и поздравления не могли скрыть даже от глаз императора картину ужасных страданий, царивших тогда в Вильно. На улицах города и в предместьях лежало 40 тыс. замерзших тел в ожидании весенней оттепели, когда их можно будет сжечь или придать земле. По улицам слонялись внушавшие страх фигуры людей, изголодавших и мучимых тифом, падавших без сил и умиравших на порогах домов жителей Вильно. Для перевозки трупов использовалась гвардейская артиллерия, затем кучи таких же мерзлых тел вывозили за пределы города. Каждый третий солдат, принимавший в этом участие, заражался тифом. Самые страшные картины открывались взору в госпиталях. К чести Александра стоит сказать, что он посещал французские госпитали, однако перегруженные сверх всякой меры русские санитарные части мало чем могли помочь раненым. Император вспоминал одно из своих посещений, которое проходило в вечернее время: «Одна единственная лампа горела в комнате с высоким потолком, в которой во всю высоту стен были свалены кучи трупов. Ужас мой был неописуем, когда посреди этих неподвижных тел, я вдруг увидел признаки жизни».
На первый взгляд между благодарным императором и его преданным главнокомандующим царила полная гармония. Александр наградил Кутузова орденом св. Георгия 1-го класса — самой редкой и наиболее почетной военной наградой, которую можно было получить от российского императора. Однако на самом деле Александр был недоволен тем, как Кутузов преследовал Наполеона, и собирался усилить свой личный контроль над ведением военных операций. П.П. Коновницын, дежурный генерал армии ушел в длительный отпуск по болезни. Вместо него Александр назначил П.М. Волконского. Кутузов продолжал осуществлять командование и играть ведущую роль в области стратегического планирования, но уже под пристальным наблюдением императора и его наиболее доверенного помощника. С точки зрения эффективности управления приход Волконского был очень полезен. Кутузов и Коновницын были ленивыми и малоэффективными управленцами. Ключевые документы лежали нерассмотренными и неподписанными по нескольку дней. С.И. Маевский, сотрудник в Главной квартире Кутузова отмечал:
«…мне казалось, фельдмаршал этим выбором крайне был недоволен, потому что живой свидетель царя мог ему передавать живую картину фельдмаршала; притом с нами он работал, когда хотел, а с Волконским работал, хотя и поневоле, но без отказа. К тому, Волконский необыкновенно деятелен и утомлял старика многочисленным выслушиванием дел. Это правда, что дела наши летели на парусах. Да и не мудрено: Волконский в один день решал то, что до него накоплялось месяцами».
Кутузов был непреклонен относительно того, что его истощенные войска должны отдохнуть перед тем, как начинать новую кампанию за пределами России. Императору очень не хотелось принимать во внимание этот совет. На его взгляд, нельзя было терять ни секунды в столь решающий момент, когда Наполеон максимально ослаблен, в Европе поднималось восстание против его империи, а авторитет России был несказанно велик. Армия должна была устремиться в Германию для того, чтобы установить контроль над как можно большей частью ее территории и привлечь Пруссию и Австрию на сторону России. Незадолго до своего отбытия из Петербурга Александр сказал одной из фрейлин своей супруги, что истинный и продолжительный мир мог быть подписан только в Париже. Прибыв в Вильно, он заявил собравшимся там генералам, что их победы освободят не только Россию, но и Европу.
Кутузов относился к подобной перспективе без энтузиазма. Усталый, пожилой полководец чувствовал, что он выполнил свой долг по освобождению отечества. Освобождение Европы не являлось заботой России. Не один Кутузов думал подобным образом. Невозможно сказать, сколь многие офицеры придерживались того же мнения: опросы в армии не проводились и, по крайней мере на первый взгляд, слово императора было законом. Однако, особенно к концу весенней кампании, когда усталость продолжала нарастать, а удача отвернулась от союзников, иностранные наблюдатели стали отмечать недостаток энтузиазма относительно продолжения войны в Главной квартире и среди многих русских генералов. Эта тенденция была менее очевидна на уровне полка, где офицеров и солдат сплачивали дисциплина, отвага и взаимная преданность. Как только летнее перемирие дало армии возможность отдохнуть, а удача осенью вновь повернулась лицом к союзникам, сообщения о пораженческих настроениях и усталости среди генералов стали появляться гораздо реже. Однако сам дух кампании 1813 г. в восприятии русских офицеров довольно сильно отличался того, что они испытывали, защищая свое отечество в 1812 г.
В какой-то мере теперь эта кампания, подобно многим, имевшим место в прошлом, велась ради достижения личной славы, ради чести и продвижения по службе. Нахождение императора в армии означало, что награды сыпались на отличившихся офицеров, и это являлось сильным стимулом в обществе, где столь много значили чин, награды и расположение императора. При чтении воспоминаний офицеров о 1813 и 1814 г., порой также складывается впечатление, что они были своего рода «военными туристами», которые проходили по экзотическим землям иностранных держав, попадая на этом пути в приключения и получая новые впечатления. Соблазнение польских, затем немецких и наконец французских женщин для некоторых офицеров, особенно из числа молодых и знатных гвардейцев, было приятной составляющей этого туристического маршрута. Это представлялось своего рода свидетельством мужественности, тактических навыков и всепобеждающего духа русских офицеров, столь же важным, что и умение разгромить в бою Наполеона.
Адмирал А.С. Шишков был слишком стар и слишком целомудрен для подобных приключений. К тому же он был закоренелым изоляционистом. Вскоре после возвращения в Вильно с Александром, он спросил Кутузова, почему Россия вела наступление в Европе. Оба сошлись на том, что после потрясения, испытанного Наполеоном в 1812 г., едва ли он стал бы вновь нападать на Россию, а «сидя в Париже, что плохого мог он нам сделать»? Когда Шишков спросил Кутузова, почему он не воспользовался всем своим тогдашним авторитетом, чтобы внушить этот взгляд Александру, Кутузов ответил, что он это сделал, но, во-первых, император смотрит на вещи под иным углом зрения, обоснованность которого он не мог всецело отвергать, и что, во-вторых, когда император не мог опровергнуть доводы фельдмаршала, Александр обнимал и целовал Кутузова, который в такие минуты начинал плакать и соглашался с императором. Сам Шишков полагал, что России в крайнем случае следует действовать так, как в 1798–1799 гг. Павел I, когда выслал на помощь австрийцам вспомогательный корпус, но основные усилия по освобождению Европы оставил на долю самих немцев, которых поддержало английское казначейство. Впоследствии Кутузов подхватит эту идею и будет подталкивать Карла фон Толя к тому, чтобы тот представил в конце января 1813 г. план, согласно которому основные тяготы войны должны были быть переложены на австрийцев, англичан и пруссаков, тогда как Россия по той причине, что ее губернии находятся на очень большом отдалении, перестанет играть ведущую роль в военных операциях и станет помощницей Европы, которая обратит все свои силы против «французской тирании».
Александр отвергал аргументы Шишкова и Толя в пользу ограниченного участия России и правильно делал: весной 1813 г. только полномасштабное участие России в войне на территории Германии могло побудить Пруссию и Австрию примкнуть к ней и дало бы им реальную надежду на победу в том случае, если бы они это сделали. Император также справедливо сомневался в правильности взглядов Шишкова и Кутузова, считавших, что Наполеон более не представляет серьезной угрозы для безопасности России. Учитывая особенности личности Наполеона и его послужной список, было бы излишне оптимистично воображать, будто бы он готов так просто смириться с сокрушительным поражением, нанесенным ему русскими, и не стал бы искать возможности реванша. Даже оставляя в стороне соображения личного плана, нельзя не признать, что Наполеон верил в то, что легитимность основанной им династии требует военных побед и славы. Кроме того, поскольку Франция по-прежнему находилась в состоянии войны с Великобританией, соответствующей была и геополитическая логика, подтолкнувшая Наполеона к нападению на Россию в 1812 г. Избавление от последней независимой великой державы на Европейском континенте и усиление владычества Франции в Европе при том, что сам Наполеон все еще был деятельным и способным повести за собой лидером, по-прежнему являлось надежной стратегией. По-видимому, приобретенный Наполеоном в 1812 г. опыт мог убедить его, что Россию нужно оставить в покое. Более вероятно, что он мог научить Наполеона тому, что следовало лучше продумывать свои действия, в полной мере используя польский фактор, а также политическую и финансовую слабость России. Разумеется, все предположения относительно того, что Наполеон мог сделать в будущем, были неточны. Не подлежало сомнению лишь то, что его империя была гораздо сильнее России. В мирное время у последней не было возможности в течение длительного времени поддерживать военные расходы на том уровне, которого требовала необходимость защиты от возможной атаки Наполеона. В том числе по этой причине имело смысл покончить с исходившей от Наполеона угрозой, пока он был ослаблен, а ресурсы России мобилизованы, и пока велика была вероятность привлечь на свою сторону Австрию и Пруссию.