Наилучшим образом политика Александра того времени отражена в меморандуме, поданном ему в феврале 1813 г. Карлом Нессельроде, главным дипломатическим советником императора. Следуя требованиям такта, меморандум начинался с повторения слов самого императора, ранее обращенных к автору данного документа. Александр заявлял о том, что его важнейшей задачей является утверждение длительного мира в Европе, который был бы устойчив к воздействию власти Наполеона и его честолюбивых замыслов:
«Самым верным способом достичь этой цели было бы, без сомнения, вернуть Францию к ее естественным границам таким образом, чтобы все, что не расположено между Рейном, Шельдой, Пиренеями и Альпами, перестало не только входить в состав Французской империи, но и быть от нее в зависимости. Это, конечно, максимум того, что мы могли бы желать. Но эти наши желания нельзя осуществить без содействия Австрии и Пруссии».
По признанию Нессельроде, не только участие Пруссии было еще под вопросом, но существовала даже вероятность того, что Австрия останется союзником Наполеона. Если бы Пруссия присоединилась к России, а Австрия заняла враждебную позицию, самое большее, чего смогли бы достичь союзники, так это удержать линию обороны вдоль Эльбы и сделать ее постоянной границей Пруссии. Нессельроде был уверен, что Пруссия вскоре станет союзником России, но даже если бы этого и не произошло, у России были все основания поспешить оккупировать Варшавское герцогство, которое являлось существенным элементом безопасности Российской империи, а также, несомненно, могло быть использовано в качестве разменной фигуры в ходе будущих мирных переговоров.
Меморандум Нессельроде являлся иллюстрацией того, сколь сильно изменилась природа войны, которую собиралась вести Россия. С началом кампании 1812 г. дипломатия до конца года оставалась на вторых ролях. Напротив, в весеннюю кампанию 1813 г. Россия не могла достичь поставленных целей одними военными средствами. Чтобы добиться успеха, ей требовалась помощь Австрии и Пруссии, а этого, в свою очередь, можно было достичь только лишь за счет комбинации дипломатических и военных мероприятий. Как это вообще было свойственно Нессельроде, тон подготовленного им меморандума был спокойным и трезвым. В нем не содержалось, например, упоминаний о преследовании Наполеона до самого Парижа или свержении его режима. Эти цели показались бы совершенно недостижимыми в феврале 1813 г. и отпугнули даже Пруссию, не говоря уже об Австрии.
Столь же реалистичными были представления Нессельроде о соотношении сил. Некоторые советники Александра грезили о том, что им удастся поднять европейское — в частности, на территории Германии — восстание против наполеоновской тирании. Во главе этого течения стоял барон Генрих фон Штейн, бывший глава прусского правительства, присоединившийся к свите Александра в 1812 г. Напротив, в меморандуме Нессельроде ничего не говорилось о народных восстаниях или общественном мнении. Для него имели значение лишь государства и правительства. В целом события 1813–1814 гг. подтвердили его правоту. Как бы ни было настроено против Наполеона общественное мнение Рейнской конфедерации, ее правители относились к нему лояльно, а большая часть их солдат практически до самого конца верой и правдой сражались на его стороне. В 1813 г. Наполеон потерпел поражение не от повстанцев или националистических движений; это произошло потому, что впервые Россия, Пруссия и Австрия сражались заодно и потому, что, в отличие от событий 1805 и 1806 г., к началу кампании русские армии уже находились в Центральной Европе.
Однако Нессельроде утверждал, что только государства и правительства имеют реальный вес в международных делах — отчасти потому, что он твердо верил в то, что это должно было быть именно так. Подобно Меттерниху, которым он восхищался, Нессельроде жаждал стабильности и порядка среди нескончаемых перипетий времен Французской революции и правления Наполеона. Оба государственных деятеля опасались, что любая форма политического устройства, организованная «снизу вверх», независимо от того, возглавляли ли ее демагоги-якобинцы или патриотически настроенные прусские генералы, ввергнет Европу в пучину нового хаоса. Однако по иронии судьбы зимой 1812–1813 гг. именно прусским генералам, действовавшим без санкции короля, суждено было запустить процесс, завершившийся заключением русско-прусского союза против Наполеона, что стало первой крупной дипломатической победой Нессельроде и Александра в 1813 г.
Генерал-лейтенант Ганс Давид фон Йорк, командовавший прусским корпусом на левом фланге наполеоновской армии, был очень непростой личностью даже в сравнении с высшим генералитетом русской армии той эпохи. Высокомерный, вспыльчивый и чрезмерно придирчивый, в качестве подчиненного он был настоящим кошмаром. Другой командир прусского корпуса на востоке, генерал-лейтенант Фридрих Вильгельм фон Бюлов, рассказывал русским, что на самом деле действия Йорка в большей мере определялись не патриотизмом, а личной неприязнью по отношению к его французскому командиру, маршалу Макдональду.
Это было несправедливо, поскольку нет оснований сомневаться в том, что Йорк внес весомый вклад в восстановление независимости, чувства национальной гордости и статуса Пруссии. В ноябре и декабре 1812 г. генерал-губернатор Риги маркиз Филипп Паулуччи попытался привлечь Йорка на сторону русских, сыграв на этих струнах. Тот факт, что Йорк ответил на письмо Паулуччи, укрепило надежды последнего. Первоначально он относил осторожность прусского генерала на счет необходимости получить соответствующие распоряжения от короля. К концу декабря, однако, у Паулуччи возникли опасения, что Йорк просто тянул время. В результате краха Великой армии в изоляции оказались силы Наполеона в южной Латвии. Приказ об отступлении они получили очень поздно. Паулуччи начал опасаться, что Йорк всего лишь дурачил русских для того, чтобы сразу отвести все свои корпуса обратно в Пруссию. 22 декабря в корреспонденции, отправленной от Паулуччи к Йорку, была и записка, содержащая в себе угрозы.
Однако угрозы русских обрели реальные очертания только тогда, когда авангард корпуса Витгенштейна под командованием генерал-майора Иоганна фон Дибича отрезал линию отступления Йорка близ Колтынян. Даже тогда Йорк мог бы пробиться сквозь слабый отряд Дибича, если бы пожелал этого. Мысль о том, что пролитие прусской и русской крови будет воспринято как заслуга угасавших сил наполеоновской армии, должна была сдерживать Йорка. Важнее было то, что присутствие Дибича давало Йорку необходимый предлог для того, чтобы выставить дело так, будто бы он действовал под давлением обстоятельств. Он приступил к обсуждению условий с Дибичем, взяв за основу предложение Паулуччи по нейтрализации прусского корпуса. Несомненно, успешному ходу переговоров способствовало то, что сам Дибич был немцем и сыном бывшего прусского офицера.
30 декабря 1812 г. Йорк и Дибич подписали так называемую Таурогенскую конвенцию. Прусский корпус был объявлен нейтральным и более не препятствовал проведению операций русской армии. Если бы король Пруссии расторг это соглашение, прусские войска могли отступить за французские линии, но не имели права обращать свое оружие против русских в течение двух месяцев. С военной точки зрения, результатом подписания конвенции стало то, что Восточная Пруссия и все прочие прусские земли к востоку от Вислы сразу же оказались под контролем русских. Численность солдат, фактически оставшихся в рядах корпуса Йорка к декабрю 1812 г., едва достигала 20 тыс. человек, однако огромные потери, понесенные основными силами французской и русской армий, означали, что количество боеспособных войск могло существенно измениться зимой 1812–1813 гг. Если бы корпус Йорка остался бы вместе с Макдональдом и препятствовал наступлению русских, истощенному и несущему чрезмерные тяготы корпусу Витгенштейна было трудно силой пробиться через позиции противника и оказаться в Восточной Пруссии. Однако, как только Мюрат узнал об измене Йорка, он спешным порядком отступил за Вислу, оставив крепость-порт Данциг с сильным гарнизоном внутри в качестве последнего аванпоста Франции на землях Восточной Пруссии.
К мобилизации всех ресурсов Восточной Пруссии на военные нужды приступили немедленно. Русский генерал-губернатор задел бы чувства очень многих — как это в поистине грубой форме проделал Паулуччи в занятом русскими Мемеле, — если бы освободил местных должностных лиц от клятвы, данной ими своему королю, и завел разговор о возможном присоединении к России. Впоследствии Александр назначил на эту должность барона фон Штейна, с июня 1812 г. бывшего главным советником императора по вопросам, связанным с германскими землями. Русским нужно было мобилизовать ресурсы Восточной Пруссии немедленно, но им также приходилось следить за тем, чтобы не отпугнуть пруссаков беспорядочными реквизициями и не создать у них впечатления, что Россия стремится присоединить эти территории. Когда русская армия начала переходить через прусскую границу, Кутузов выпустил прокламацию, гласившую, что единственной целью, которую преследовал Александр, ведя наступление за пределами России, было несение «мира и независимости» для всех европейских государств, которые он приглашал присоединиться к нему в деле освободительной борьбы. Он добавлял: «Приглашение сие обращается преимущественно к Пруссии. Государь император намерен прекратить несчастья, ее обременяющие, подать королю знаки дружбы, которую к нему сохраняет, и возвратить монархии Фридриха блеск и ее пространство».
Снабжение наступавшей русской армии продовольствием не представляло слишком больших трудностей, поскольку численность ее была не так уж велика, ей не было нужды собираться в одном месте для битвы, а местное население и власти в Восточной Пруссии ненавидели французов еще больше, чем это имело место в других частях Пруссии, и приветствовали русских как освободителей. Кутузов требовал от своих войск безупречного поведения по отношению к гражданскому населению и, несмотря на сильную усталость, русские солдаты охотно откликнулись на этот призыв и соблюдали дисциплину.
С политической точки зрения, гораздо большей деликатности требовало решение о созыве провинциальных сословий без согласия короля и призыв 33 тыс. человек в ряды армии и ополчения. К счастью, пока этот вопрос еще только обсуждался, Штейн получил зашифрованное послание от прусского канцлера князя Карла Августа фон Гарденберга, которое удалось провезти через расположение французской армии. В нем сообщалось о поддержке Фридриха Вильгельма III и говорилось, что союзный договор с Россией вскоре будет подписан. Это явилось ключевым достижением. Несмотря на весь энтузиазм, проявленный различными сословиями Восточной Пруссии, все население провинции насчитывало менее миллиона человек. Рассчитывать на победу над Наполеоном можно было только при условии мобилизации всех ресурсов королевства. А сделать это мог только Фридрих Вильгельм.
Король получил известия о заключении Таурогенской конвенции 2 января 1813 г., когда совершал свою обычную послеобеденную прогулку в своем саду в Потсдаме. Фридрих Вильгельм III терпеть не мог Наполеона и опасался, что французский император планирует раздел Пруссии. Он симпатизировал Александру, восхищался им и испытывал гораздо меньше недоверия по отношению к честолюбивым замыслам России, чем Наполеона. С другой стороны, Фридрих Вильгельм был большим пессимистом. Как сказал о нем Штейн, «ему не хватает уверенности в себе и своем народе. Он полагает, что Россия тащит его в пропасть». Кроме того, король просто ненавидел принимать решения. По натуре он был склонен спрашивать совета и проявлять нерешительность. Так, ему сильно не нравилась перспектива новых войн. Отчасти это было следствием достойного уважения беспокойства о своем народе, но также являлось отражением его собственного опыта сокрушительного поражения и последовавшего затем разочарования, которые постигли его в 1792–1794 и 1806–1807 гг.
Справедливости ради следует сказать, что в январе 1813 г. у короля Пруссии были все основания нервничать и уходить от прямого ответа. Когда до него дошли вести о Таурогенской конвенции, русские армии все еще находились на удалении сотен километров — в Польше и Литве. Французские гарнизоны, напротив, были разбросаны по территории Пруссии, включая крупный гарнизон, располагавшийся в Берлине. Это означало, что первой реакцией Фридриха Вильгельма должно было стать публичное денонсирование конвенции и отправка Наполеону сообщений с заверениями в неизменной лояльности прусского монарха. Король воспользовался просьбой Наполеона прислать дополнительные войска для Великой армии и набрал новых рекрутов, увеличив численность своей армии. 22 января он сам, члены его фамилии и гвардейские полки покинули Потсдам и Берлин и направились в столицу Силезии Бреслау. Сделав это, он добился независимости от французов и обезопасил себя от возможного похищения. Поскольку Бреслау находился аккурат на пути следования русских армий, наступавших через Польшу, король мог выдвинуть полуправдоподобный предлог, будто он готовится к обороне Силезии.
В идеале Фридрих Вильгельм предпочел бы союз с Австрией, чтобы превратить Германию в нейтральную зону и исключить возможность столкновения французов и русских на территории своей страны. Прусско-австрийский союз мог также послужить связующим звеном в установлении мира на континенте, в результате которого Вена и Берлин должны были вернуть себе большую часть территорий, которые они утратили в 1805–1809 гг. С этой целью в Вену был отправлен доверенный военный советник короля полковник Карл фон дем Кнезебек. Он прибыл 12 января и пробыл там не менее восемнадцати дней.
С одной стороны, миссия Кнезебека окончилась провалом. Австрийцы дали ясно понять, что они не могут в одночасье отказаться от союза с Францией и сразу же попытаться стать посредником между противоборствующими сторонами. Соображения императорской чести и полная неподготовленность армии обязывали к более продолжительному отходу от союза с Парижем. Суть заключалась в том, что у австрийцев было гораздо больше времени для маневра, чем у Пруссии: русские войска не переходили границу с Австрией, равно как не грозило австрийским генералам проявить неповиновение своему монарху до тех пор, пока тот не изменит свою внешнеполитическую линию.
С другой стороны, однако, миссия Кнезебека принесла большую пользу. И Меттерних, и Франц I дали твердое обещание, что отвергнут попытки Наполеона заручиться поддержкой Австрии против Пруссии в обмен на передачу ей Силезии. Они сделали упор на том, что две германские великие державы должны, напротив, добиться восстановления своих территорий в тех границах, в которых они пребывали до 1805 г., и отстоять свои собственные интересы перед лицом Франции и России, обеспечив тем самым независимое положение Центральной Европы и сохранив общеевропейский баланс сил. Вовсе не противясь идее русско-прусского союза, австрийцы тем не менее намекали на то, что при сложившихся обстоятельствах именно этот вариант подходит Пруссии лучше всего. В то же время, как только Вена оказалась бы готова, она выдвинула бы свои собственные предложения по поводу мира. Кнезебек делал оптимистичный вывод, в определенном смысле отражавший сущность русско-прусской стратегии весной и летом 1813 г., что «рано или поздно Австрия пойдет войной против Франции, ибо условия мира, которых она хочет достичь своим посредничеством, недостижимы без войны».
После доклада Фридриху Вильгельму в Бреслау Кнезебек был отправлен в Главную квартиру к Александру. Прежде чем объединять свои усилия с Россией королю требовалась ясность по ряду вопросов. По существу, русским требовалось организовать наступление таким образом, чтобы полностью освободить территорию Пруссии и сделать возможной мобилизацию ее ресурсов. Пока это не произошло, участие в войне на стороне русских было для Фридриха Вильгельма бесполезным и самоубийственным шагом, поскольку в этом случае победа была невозможна, а Пруссия неизбежно становилась тем объектом, на который должен был обрушиться гнев Наполеона. Король также хотел получить подтверждение, что Россия готова выступить гарантом целостности территории Пруссии и сохранения за ней статуса великой державы.
Подобные сложные дипломатические маневры неизбежно требовали времени, а зимой 1812–1813 гг. именно время ценилось больше всего. В какой-то мере весенняя кампания 1813 г. представляла собой соревнование между Наполеоном и его противниками по части того, кто из них сможет быстрее мобилизовать подкрепления и доставить их на германский театр военных действий. В этом соревновании все преимущества были на стороне Наполеона. Он вернулся в Париж 18 декабря 1812 г. и сразу же взялся за формирование новой Великой армии. Даже мобилизация людских ресурсов в Восточной Пруссии не могла быть начата ранее февраля 1813 г., и еще один месяц имелся в распоряжении Наполеона до того, как Берлин и центральные районы королевства Пруссии оказались бы в руках союзников. Россия, разумеется, находились в ином положении. В конце осени здесь уже шел набор новых рекрутов. Однако протяженность российских территорий означала, что ей по сравнению с Францией потребуется гораздо больше времени для того, чтобы собрать рекрутов в депо и местах развертывания армии. Даже после сбора в депо во внутренних районах России русским рекрутам все равно предстояло пройти маршем порядка 2 тыс. км и более для того, чтобы оказаться на полях сражений Саксонии и Силезии. Никто и не сомневался, что Наполеон должен был выиграть соревнование по части быстрой доставки подкреплений в расположение полевой армии. Главный вопрос заключался в том, насколько велик мог быть отрыв французов, и был ли Наполеон в состоянии воспользоваться им таким образом, чтобы одержать решающую победу.
Дипломатические маневры Фридриха Вильгельма также тормозили военные мероприятия России. До провозглашения королем союза с Россией 40 тыс. человек из корпусов Йорка и Бюлова не могли пойти в бой против французов. В их отсутствие в январе 1813 г. силы русских на северном театре военных действий были слишком слабы, чтобы повести наступление во внутренние районы Пруссии. Войска русских были сосредоточены в двух местах: корпус Витгенштейна в Восточной Пруссии, а сильно уступавшее ему по численности ядро армии Чичагова — близ Торна и Бромберга в северо-западной Польше. Оба эти формирования были сильно ослаблены многомесячными непрестанными боями. Кроме того, очень многие подразделения входивших в них войск были посланы для осады и блокады французских крепостей. Применительно к войскам Витгенштейна речь шла прежде всего о Данциге, для осады которого ему пришлось отрядить 13 тыс. отборных солдат под командованием генерал-лейтенанта Ф. фон Левиза. Поскольку отряд Левиза сильно уступал по численности французскому гарнизону и был вынужден отбить ряд неприятельских вылазок, каждый солдат в отряде был наперечет, но без Левиза в распоряжении Витгенштейна имелось всего лишь 25 тыс. человек.
Тем временем 4 февраля М. Барклай де Толли вновь заявил о себе, сменив Чичагова на посту командующего армии, которая вела осаду Торна. Почти все войска Барклая были задействованы при осаде, поскольку Торн представлял собой крупную крепость, располагавшуюся в районе ключевой переправы через Вислу и исключавшую для неприятеля возможность использования реки в качестве транспортной артерии. Единственным боевым подразделением, которое Барклай мог в ближайшее время выделить для наступления, был 5-тысячный отряд М.С. Воронцова. Наполеона часто критикуют за то, что он оставил у себя в тылу так много хороших войск в качестве крепостных гарнизонов в Польше и Пруссии, и в дальнейшем, когда упомянутые крепости были блокированы в 1813 г. силами русских ополченцев и рекрутов, эта ошибка стала очевидной. В январе и феврале 1813 г., однако все было не столь очевидно. Развертывание на переднем крае столь большого числа русских войск для наблюдения за французскими крепостями дало новому французскому командующему на востоке, Эжену де Богарне, возможность блокировать наступление русских во внутренних районах Пруссии.
22 января 1813 г. А.И. Чернышев написал письмо Кутузову, в котором предлагал сформировать три «летучих отряда», которые должны были совершать вылазки в глубоком тылу Наполеона вплоть до Одера и за ним. Эти отряды «могли бы в то же время повлиять на нерешительность берлинского кабинета и прикрыть расквартирование нашей Главной армии, которая после славной, но тяжелой кампании должна, безусловно, получить некоторый отдых, достигнув Вислы». Чернышев поведал Кутузову о том, что рекогносцировка показала, что многие пути, ведущие к Одеру и на Берлин, открыты. Потери французов, особенно по части кавалерии, были велики, а гарнизоны во французском тылу слишком малочисленны и малоподвижны, чтобы справиться с русскими всадниками. Он добавлял, что «внутреннее мое убеждение, создавшееся в результате всех полученных сведений» свидетельствовало в пользу того, что только появление русских войск на берегах Одера «может заставить Пруссию решительно высказаться в нашу пользу». Нельзя было терять ни минуты: французы должны были подвергнуться атакам, пока они были ослаблены и сбиты с толку; нельзя было дать им возможность прийти в чувства, восстановить силы и привести себя в порядок.
Кутузов и Витгенштейн согласились с Чернышевым, и три летучие колонны были сформированы. Самой северной из них командовал полковник Фридрих фон Теттенборн, бывший австрийский офицер и германский патриот, грезивший о том, чтобы обратить против Наполеона население северо-западной Германии. Вскоре после того как Теттенборн переправился через Одер севернее Кюстрина, второй летучий отряд под командованием А.X. Бенкендорфа переправился через реку к югу от города. Оба отряда провели серию нападений на французские части и склады на прилегавшей к Берлину территории. Тем временем сам Чернышев начал действовать дальше к востоку, в тылу главного штаба Эжена де Богарне, который располагался в Позене, в надежде вызвать такой хаос, который вынудил бы вице-короля оставить эту ключевую позицию и отступить обратно за Одер. Общая численность трех отрядов была менее 6 тыс. человек. Большую их часть составляли казаки, но они также включали несколько эскадронов регулярной кавалерии, поскольку, по мнению Чернышева, «как ни хороши казаки, они действуют с гораздо большей уверенностью, если видят за собой поддержку регулярной кавалерии». Ни один отряд не имел в своих рядах пехотинцев, и только Чернышев располагал некоторым числом конной артиллерии, хотя и у него было всего две пушки.
На руку русским играли малочисленность, плохая боеспособность и низкий боевой дух неприятельской кавалерии. Из всех стычек с французскими кавалеристами русские вышли победителями. Чернышев уничтожил 2 тыс. литовских улан близ Цирке на р. Варта за Позеном, которых он дезориентировал и атаковал одновременно в лоб и с тыла. Несколько дней спустя Витгенштейн докладывал Кутузову, что Бенкендорф, который действовал вдоль дороги, ведущей из Франкфурта-на-Одере к Берлину, устроил засаду и «истребил почти последнюю неприятельскую кавалерию, которой и без того уже чрезвычайно мало было». Русская кавалерия вызвала замешательство во французских линиях коммуникации, нападая на пехоту и партии новобранцев, уничтожая запасы продовольствия и перехватывая корреспонденцию. Это неизбежно усугубило атмосферу страха и смятения, и без того царившую среди французских военачальников. Крайне высокая мобильность русских всадников создавала впечатление, что их было намного больше, чем в действительности. С другой стороны, поскольку отрядам удалось перехватить большое количество французских курьеров, русские были хорошо информированы о размещении французских войск, их численности, боевом духе и планах французского командования.
Эжен де Богарне решил оттянуть силы назад и держать оборону вдоль Одера: за это решение он подвергся критике — сначала Наполеона, а впоследствии ряда историков. Они справедливо полагали, что бессмысленно было растягивать войска вдоль Одера, особенно тогда, когда превосходящая русская кавалерия могла легко затруднить коммуникации и взаимодействие отдельных французских частей. Богарне считал, что лед на реке начал таять, что делало Одер выгодным местом для обороны. Однако на самом деле даже Чернышев, хорошо осведомленный о том, где именно лед был наиболее крепок, вовремя сумел успешно переправиться через Одер. Он отмечал, что лед очень тонок, а сама операция представляется чрезвычайно рискованной затеей, но боевой дух его войск к тому времени был столь высок, что они твердо верили в то, что способны творить чудеса.
Как только все три летучих отряда оказались на другом берегу реки, они начали неустанно изводить берлинский гарнизон под командованием маршала Пьера Ожеро, однажды даже прорвавшись в центр города. К тому моменту русские захватили так много французских курьеров, что они читали намерения противника как открытую книгу. Витгенштейну сообщили о том, что французы оставят Берлин и отступят за Эльбу при подходе любых частей русской пехоты. Взяв на вооружение эти сведения, Витгенштейн в спешном порядке двинул вперед авангард своего корпуса общей численностью всего 5 тыс. человек под командованием князя Репнина-Волконского. Бенкендорф восстановил мост через Одер для прохода людей Репнина, и 4 марта русские войска вошли в Берлин, где им был оказан самый радушный прием. Витгенштейн, исполненный радости от победы, докладывал в тот день Кутузову: «Победоносные знамена его императорского величества уже развеваются в Берлине».
Освобождение Берлина и отступление французов за Эльбу имели большое значение. Отвоевание столицы способствовало поднятию боевого духа, и ресурсы всей Пруссии теперь могли быть мобилизованы на совместное дело. Наполеон стягивал крупные силы французов, и если бы Богарне смог продержаться еще несколько недель, кампания 1813 г. началась бы на Одере — в опасной близости от мятежной Польши и наполеоновских крепостей на Висле. Это само по себе уменьшало шансы на вмешательство Австрии. Однако кампания началась на значительном удалении к западу от Эльбы, и в распоряжении союзников оказывалось несколько ценных недель, в течение которых могли прибыть русские подкрепления, а Австрия имела возможность собраться с силами.
Отступление французов объясняется несколькими причинами. Среди них не следует забывать о выдающихся действиях русской легкой кавалерии и казаков. В своем дневнике Чернышев отмечал, что раньше «партизанские» отряды во время войны действовали в тылу неприятеля с целью захвата обозов, а также военнопленных для получения разведданных. Они также нападали на небольшие отряды неприятеля. Он добавлял, что в кампанию 1813 г. его партизаны делали гораздо больше того, что было перечислено. Они перекрывали на продолжительное время маршруты движения противника, полностью лишая его возможности перемещения и коммуникации. Действуя за сотни километров впереди основных сил русской армии, они вводили в заблуждение неприятельских командиров и в ряде случаев действительно заставили врага кардинальным образом изменить планы. С присущей ему «скромностью» Чернышев делал вывод, что командиру летучего отряда требовались большая энергия, присутствие духа, рассудительность и способность быстро ориентироваться в ситуации. Чернышев имел не меньшую, чем Нельсон склонность к тому, чтобы заявлять о себе и превозносить свои достижения. Справедливости ради стоит сказать, что он также обладал свойственными Нельсону храбростью, тактическими навыками, стратегическим видением событий и качествами прирожденного лидера.
Всего за пять дней до падения Берлина Фридрих Вильгельм III наконец оставил свои сомнения и согласился на подписание союзного договора с Россией. Офицер штаба Кутузова писал, что «в переговорах с ними придавали нам большой вес часто получаемые известия об успехах передовых наших войск, уже подходивших к Эльбе». Тем не менее переговоры практически до самого своего завершения проходили непросто. Основной причиной к этому послужили разногласия по поводу будущего Польши. Ранее именно Пруссия в наибольшей степени выигрывала от разделов Польши. Теперь же она хотела получить обратно те польские земли, которые ее вынудил уступить Наполеон по условиям Тильзитского мира, и заявляла, что без этих территорий Пруссия не может обрести силу и защиту, подобающие великой державе. С другой стороны, события 1812 г. еще сильнее убедили Александра в том, что единственный способ урегулировать вопрос о польском государстве и безопасности России — это собрать как можно больше поляков на территории автономного королевства, правитель которого одновременно являлся бы российским монархом. В то время когда Россия проливала реки крови и тратила уйму денег на то, чтобы вернуть обширные территории Австрии и Пруссии, а Великобритания одержала полную победу над французской и голландской колониальными империями, российского самодержца не покидало чувство, что усилия, потраченные его империей, также должны быть вознаграждены.
Барон Штейн помог преодолеть все трудности, отправившись в Бреслау с целью склонить на свою сторону Фридриха Вильгельма. Сам Штейн не симпатизировал планам Александра относительно Польши, которые, как он считал, таили опасность для внутренней устойчивости России и несли угрозу безопасности Австрии и Пруссии. Он также сомневался в том, что поляки «со своими крепостными и своими жидами» способны к самоуправлению. Но Штейн знал, что в этом вопросе Александр был непреклонен, и стал посредником в достижении русско-прусского соглашения.
Россия выступала гарантом существовавшей на тот момент территориальной целостности Пруссии и брала на себя обязательства в том, что Восточная Пруссия и Силезия будут связаны широкой и стратегически легко обороняемой полосой территорий, отторгнутых от Варшавского герцогства. Русские также пообещали, что направят все свои силы для войны в Германии и не заключат мира до тех пор, пока Пруссия вновь не обретет ту мощь, территорию и население, которыми она обладала до 1806 г. Статья I секретных пунктов Калишского союзного договора гласила, что Пруссия получит полную компенсацию за все польские земли, отошедшие к России на востоке, за счет территорий в северной части Германии. В отличие от Наполеона, русские не могли подкупить Пруссию, предложив ей земли Ганноверского княжества, поскольку оно принадлежало их союзнику британской короне. Поэтому единственно возможным предметом компенсации могла быть Саксония, ослабление или расчленение которой было бы плохо воспринято в Вене. По этой причине Калишский договор отчасти носил строго секретный характер и таил в себе спорные вопросы на будущее.
Однако на тот момент договор явился удовлетворительной основой для русско-прусского сотрудничества. Центральным его пунктом были обязательства по восстановлению Пруссии в качестве великой державы, прежде всего для того, чтобы она могла сдерживать Францию, но также, возможно, с целью уравновешивания австрийского влияния в Германии. По этому крайне важному пункту русские взяли на себя те же обязательства, что и пруссаки. Кроме того, хотя в преамбуле к договору содержалась некоторая доля лицемерия, ее призыв «исполнить предназначения, с коими связаны спокойствие и благосостояние народов, изнуренных столь многими потрясениями и жертвами», был искренним и неподдельным. Добавив к этому дружественные отношения между Александром и Фридрихом Вильгельмом, получим все необходимые составляющие для создания прочных и продолжительных уз между двумя государствами. В действительности русско-прусский союз, заключенный в феврале 1813 г., просуществовал в той или иной форме до 1890-х гг., явившись одним из наиболее стабильных и долговечных элементов европейской дипломатии.
Статья VII договора определяла в качестве приоритетной цели как для Пруссии, так и для России привлечение к союзу с ними Австрии. В последующие три месяца эта задача направляла не только дипломатию, но в какой-то мере и военную стратегию союзников. Австрия, однако, намеревалась играть по-крупному, имея для этого все основания. Австрийцы полагали, что именно на их долю пришелся наибольший объем военных операций против французов с 1793 г., и что пруссаки и русские подвели их в ряде случаев, а англичане приняли это как должное. На этот раз они собирались использовать все выгоды своего положения и не бросаться необдуманно ни в какие предприятия.
Многочисленные поражения породили среди некоторой части австрийцев пессимизм и отвращение к риску, прежде всего это касалось Франца I, от которого зависело окончательное решение о начале войны и заключении мира. Подозрительность по отношению к России пустила глубокие корни, причем традиционный страх, который внушали российская мощь и непредсказуемость, усугублялся тем обстоятельством, что австрийцы ранее перехватили часть переписки Александра с князем Адамом Чарторыйским, главным поверенным императора в польских делах, и были в курсе планов России относительно Польши. Апелляции России и Пруссии к германскому национализму, временами доходившие до призывов свергнуть князей, поддерживавших Наполеона, привели австрийцев в ярость, которая отчасти была вызвана опасениями воцарения хаоса, а также тем, что эти призывы способствовали отдалению князей из Рейнского союза, которых Вена обхаживала. Барон Штейн, основной советник Александра по германским делам, был главным пугалом для австрийцев.
С марта 1813 г., однако, Александр все больше склонялся в пользу пожеланий австрийской стороны в этом вопросе, пресекая поток подстрекательских воззваний, поступавших от русских генералов, и уступая Австрии первенство во всех делах, касавшихся Баварии, Вюртемберга и южной Германии. Важнее всего было то, что большую часть австрийской политической и военной элиты отличало глубокое неприятие факта, что Наполеон низвел Австрию до положения второсортной державы, отняв у нее часть территорий и устранив ее влияние в Германии и Италии. Учитывая наличие хорошей возможности изменить ситуацию и восстановить реальный баланс сил в Европе, большинство представителей правящего класса Австрии предпочитали этим воспользоваться, действуя по возможности мирным путем, но они были готовы в случае необходимости пойти также на риск, с которым неразрывно связана война. Министр иностранных дел Австрии граф Клеменс фон Меттерних разделял точку зрения большинства.
В январе 1813 г. главная непосредственная задача для Меттерниха состояла в том, чтобы освободить Австрию от союза с французами и взять на себя роль нейтрального посредника, провоцируя Наполеона не более чем того требовало достижение этой цели. Одной из сторон такой политики был вывод корпуса Шварценберга из состава Великой армии и возвращение его целым и невредимым через австрийскую границу. Другая сторона предполагала выработку условий мира, в отношении которых Австрия могла выступать в качестве посредника. Целью Австрии была европейская система, в которой Россия и Франция уравновешивали бы друг друга, а Австрия и Пруссия возвращали себе былое могущество и оказывались в состоянии гарантировать независимость Германии. Австрийцы также очень хотели длительного и устойчивого мира и нуждались в нем.
Меттерних понимал, что для достижения успеха в посреднической деятельности Австрии потребуется перестроить свою армию таким образом, чтобы она могла принять решающее участие в войне. Проблема заключалась в том, что после поражения 1809 г. и государственного банкротства 1811 г. военные расходы Австрии были сильно урезаны. От многих пехотных батальонов остался лишь костяк; ощущалась очень сильная нехватка лошадей и снаряжения; большая часть военных заводов была закрыта. Министерство финансов в 1813 г. вело упорные арьергардные бои за военные расходы, однако денежные средства даже после согласования бюджета поступали очень медленно. Кроме того, предприятия по производству оружия и обмундирования нельзя было воссоздать в одночасье, и ни один здравомыслящий предприниматель не предоставил бы австрийскому правительству кредит. Меттерних также неправильно рассчитал, сколько времени было в его распоряжении. В начале февраля он был убежден, что Наполеон не сможет собрать крупную полевую армию до конца июня. 30 мая он признал, что удивлен той «невероятной скоростью, с которой Наполеон воссоздал армию». При всех великих дипломатических дарованиях Меттерниха ему были чужды стремительность и напор, с которыми действовал Наполеон, а это могло легко расстроить все его расчеты. Подобно Пруссии в 1805 г. Австрия в 1813 г. провела длительные переговоры с обеими противостоящими сторонами прежде чем окончательно присоединиться к союзникам. Тогда политика Пруссии была полностью спутана в результате разгрома при Аустерлице. То же самое чуть не случилось с австрийцами в мае 1813 г.
В условиях напряженности и неясности в отношениях между России и Австрией весной и летом 1813 г. сильно помогало то, что Нессельроде часто переписывался тайно с Фридрихом Генцем, одним из главных идейных вдохновителей контрреволюции в Вене и ближайшим доверенным лицом Меттерниха. Генц исключительно хорошо знал образ мыслей самого Меттерниха и так же хорошо был сведущ относительно мнений и конфликтов внутри правящих кругов Австрии. Нессельроде был знаком с Генцем многие годы и справедливо верил в его глубокую преданность общему для союзников делу. Генц мог замолвить перед Меттернихом словечко в пользу союзников. Еще важнее было, что он мог довести до сведения Нессельроде те строгие границы, внутри которых действовал австрийский министр иностранных дел, будучи стеснен не только осторожностью Франца I и некоторых из его советников, но также действительно серьезными трудностями, связанными с перевооружением Австрии.
По сравнению с извилистой дипломатией, которую вел Меттерних в первую половину 1813 г., за передвижениями наблюдательного корпуса Шварценберга относительно легко проследить. В январе 1813 г. солдаты Шварценберга находились непосредственно на пути наступления русских через Варшаву и центральную часть Польши. Как и в случае с корпусом Йорка на противоположном краю линии Наполеона, 25-тысячное войско относительно свежих австрийцев стало бы серьезным препятствием для измотанной армии Кутузова, если бы оно решило преградить путь русским войскам. Но австрийцы не были заинтересованы в защите Варшавского герцогства и фактически приветствовали марш русских в направлении Центральной Европы, рассматривая его в качестве средства ослабления и уравновешивания мощи Наполеона. Они также не желали жертвовать своими лучшими войсками в сражениях с русскими.
Проигнорировав приказы французов прикрыть Варшаву и отступить на запад, Шварценберг, в соответствии с инструкциями своего правительства, заключил секретное соглашение с русскими о том, что он отступит на юго-запад в направлении Кракова и Австрийской Галиции. Вместе с русскими была составлена тщательно продуманная шарада, согласно которой Вена могла заявить о том, что необходимость отступления австрийских войск была вызвана фланговым маневром противника. Единственным крупным отрядом для прикрытия центральной части Польши оставался Саксонский корпус генерала Рейнье. 13 февраля 1813 г. при Калише его нагнал авангард Кутузова и нанес ему серьезное поражение. В результате отступления австрийцев на юго-запад в руках русских к концу февраля оказалось все Варшавское герцогство, за исключением горстки французских крепостей и узкой полоски земли вокруг Кракова.
Первый этап весенней кампании 1813 г. был завершен в первую неделю марта с освобождением Берлина и Пруссии и размещением корпусов Милорадовича и Винцингероде из армии Кутузова на границе Польши и прусской части Силезии. До конца месяца большая часть русской армии находилась на квартирах, отдыхая после зимней кампании и пытаясь прокормить себя и своих лошадей и привести хотя бы в некоторое подобие порядка обмундирование, ружья и снаряжение. Кутузов издал подробные инструкции для военачальников на предмет того, как следовало воспользоваться передышкой, и они сделали все, что могли для их выполнения. В период своего квартирования близ Калиша лейб-гвардии Литовский полк, например, каждое утро начинал с тренировок. Все ружья в полку были отремонтированы умелыми частными ремесленниками под пристальным наблюдением полковых унтер-офицеров. Разбитые повозки также были отремонтированы. Из двухнедельного запаса муки был испечен хлеб и заготовлены сухари — на случай непредвиденных обстоятельств в будущем. Полк не мог пополнить запас боеприпасов, поскольку груженые ими обозы застряли где-то по пути, однако каждая рота построила для себя русскую баню. Подвозили материал для обмундирования, и тут же открывались мастерские для пошива новой формы.
Хотя лейб-гвардии Литовский полк в эти дни смог отдохнуть, он практически не получил подкреплений. То же самое касалось почти всех боевых подразделений армий Кутузова и Витгенштейна. Новые резервы, сформированные в России в течение зимы, были уже направлены, но в лучшем случае могли подойти только в конце мая. Горстка солдат вернулась в строй из госпиталей или из командировок, но их едва хватало для того, чтобы занять место тех, кто выбывал по болезни или был отправлен из полка для выполнения ответственных поручений. При Калише в рядах лейб-гвардии Литовского полка было 38 офицеров и 810 солдат, но обычно дела в гвардии обстояли гораздо лучше, чем в подавляющем большинстве армейских частей. Численность Кексгольмского пехотного полка, например, к середине марта сократилась до 408 человек.
Типичным примером боевого подразделения в составе корпуса Остен-Сакена, действовавшего на юго-западе Польши, был Ярославский пехотный полк 10-й пехотной дивизии Иогана Ливена — гораздо более сильный, чем большинство отрядов армии Кутузова. Однако даже в нем в 5 офицеров и 170 солдат находились в середине марта в госпитале, а 14 офицеров и 129 солдат были отосланы с различным заданиями. К числу последних относились охрана полкового багажа, оказание помощи в формировании резервов, конвоирование военнопленных, сбор обмундирования и снаряжения, поступавших из тыла, и наблюдение за поступлением и распределением вернувшихся из госпиталей. Перечисленные поручения всегда требовали несоразмерно большего числа офицеров и являлись неизбежным следствием длившихся целый год боевых действий, в результате которых коммуникации были растянуты на сотни километров. Но наличие подобных заданий означало и то, что с началом второго этапа кампании в апреле и наступления русских войск для встречи с основными силами наполеоновской армии первые оказывались в значительно урезанном составе — порой настолько, что от боевых подразделений оставался один костяк.