Конечно, во всех странах существуют национальные предубеждения при написании истории, особенно когда речь заходит об истории войн. Война обычно дает наиболее богатый материал для конструирования националистических героических мифов. Наполеоновские войны произошли на заре современного европейского национализма. Именно в то время были впервые выражены многие идеи современного национализма. Совсем немного времени спустя промышленная революция создаст города, массовую грамотность и все прочие аспекты современного общества, которые обеспечили национализму процветание. Например, британцы относили успех при Ватерлоо на свой счет, и только совсем недавно в англоязычной литературе был признан решительный вклад в победу Пруссии. В этом отношении совсем не удивительно, что при описании событий 1813 г. Россия была оттерта стараниями прусских авторов на второй план, или что французские историки упивались деяниями Наполеона и его армии, уделяя не слишком много внимания тому, что говорилось в отчетах противника или работах зарубежных историков.
Одна из наиболее важных сторон наполеоновских войн до настоящего времени привлекала слишком мало внимания историков любой национальности — это работа тыла, другими словами, оснащение и продовольственное снабжение армии. Офицеры снабжения не пользовались почетом ни в одной из противоборствующих армий, ни в обществе. Их деятельность мало интересовала историков. Это обстоятельство заслуживает сожаления, потому что нередко они играли важнейшую роль. Наполеон потерял армию в 1812 г. во многом из-за провалов в работе тыла. Напротив, одним из ключевых условий военного триумфа России явилась успешная организация продовольственного и прочих видов снабжения своей более чем полумиллионной армии за пределами России в 1813–1814 гг. То, как это было проделано на территории континентальной Европы, где в то время было всего два города с населением более 500 тыс. человек, — ключевая тема настоящей книги. Определенным контрастом по отношению к данному эпизоду выступает Семилетняя война (1756–1763), когда именно проблемы, связанные с работой тыла, способствовали провалу военных действий России.
Во многих смыслах величайшим героем российской военной кампании 1812–1814 гг. был не человек, а лошадь. В определенной степени это справедливо в отношении любых наземных боевых действий в Европе того времени. Лошадь выполняла современные функции танка, грузовика, аэроплана и моторизованной артиллерии. Иными словами, лошадь являлась орудием нападения, преследования, разведки, транспортировки, а также становилась передвижной огневой точкой. Лошадь была важным, а возможно, и решающим, фактором победы России над Наполеоном. Громадное превосходство российской легкой кавалерии сыграло ключевую роль в деле лишения наполеоновской армии провианта и времени для отдыха во время ее отступления от Москвы и тем самым уничтожило ее. В 1812 г. Наполеон потерял не только почти всех людей, но фактически всех лошадей, с которыми он вторгся в пределы России. В 1813 г. он смог пополнить людские потери, но поиск новых лошадей оказался гораздо более сложной проблемой и в конечном итоге окончился катастрофой. Кроме того, именно нехватка кавалерии не позволила Наполеону одержать решительную победу в весенней кампании 1813 г. и вынудила его согласиться на двухмесячное летнее перемирие, которое имело роковые последствия и внесло особенно крупный вклад в его окончательное поражение. Финальное наступление войск коалиции в 1814 г., которое привело к падению Парижа и свержению Наполеона, было начато потому, что российской легкой кавалерии удалось перехватить секретные донесения французской армии, раскрывавшие планы французского императора и факт уязвимости его столицы. Это стало закономерным исходом двухлетних боевых действий, в ходе которых российская легкая кавалерия с самого начала имела превосходство, после сентября 1812 г. ставшее подавляющим. Однако это превосходство не было деянием Бога или природы. Историку нужно изучить российское коневодство и то, как оно было мобилизовано в 1812–1814 гг. Также важно понять, как русские управляли, сохраняли и укрепляли кавалерийские полки на протяжении этих кампаний. Еще раз повторюсь, именно это является ключевой частью книги.
Естественно, людей в целом и историков отдельных стран в частности интересовали подвиги, совершаемые солдатами на полях сражений, а не то, как они набивали желудки или следили за здоровьем своих лошадей. Это положение столь же справедливо для России, как и для любой другой страны. Как и прочие великие державы, Россия использовала наполеоновскую эпоху для создания национальных мифов. Официальный миф, исходящий из среды приближенных российского императора, состоял в том, что русский народ во главе с дворянством сплотился вокруг трона для того, чтобы уничтожить захватчиков, покусившихся на священную землю их отечества. Пожалуй, в этом мифе было больше правды, чем в его прусско-германском варианте, где утверждалось, что прусская нация взялась за оружие в 1813 г., чтобы освободить Германию после обращенного к ней воззвания Фридриха-Вильгельма III «К моему народу».
Одна совершенно реальная причина, по которой Россия одержала победу над Наполеоном, заключалась в том, что в ходе войны многие молодые офицеры за боевые заслуги получили назначение на ключевые позиции в армии. Среди российских полководцев такими офицерами были А.И. Чернышев и И.И. Дибич, ставшие генерал-лейтенантами в возрасте 28 лет, а также М.С. Воронцов, получивший это звание в возрасте 30 лет. Но это лишь вершина айсберга. Графу К.В. Нессельроде только исполнилось 28 лет, когда в 1808 г. он возглавил российскую разведку в Париже. Впоследствии, в 1813–1814 гг., он служил в качестве главного дипломатического советника Александра I. Возраст даже старшего поколения военачальников был невелик: П.М. Волконскому, служившему в качестве начальника штаба Александра, к концу войны исполнилось только 38 лет. Этим людям было суждено вершить судьбы российской армии и государства на протяжении нескольких последующих десятилетий. В официальных трудах по истории войны, написанных Д.П. Бутурлиным и А.И. Михайловским-Данилевским, изложение велось очень аккуратно, чтобы не оскорбить упомянутых выше выдающихся деятелей. Похожая ситуация наблюдалась в английской историографии. Герцог Веллингтон после сражения при Ватерлоо прожил почти четыре десятилетия и занимал такое положение, которое позволило ему сделать собственное видение сражения почти каноническим в Великобритании.
Однако между Веллингтоном и русскими главнокомандующими имелись существенные различия. Хотя в 1820-е и 1830-е гг. у герцога было много политических противников, к моменту своей смерти он стал национальной иконой. По-иному обстояли дела с русскими генералами, прожившими не меньше него. Сразу после смерти Александра I группа офицеров, так называемые декабристы, предприняла попытку свержения самодержавия и установления конституционной или даже республиканской формы правления. Среди них были такие офицеры как М.Ф. Орлов и князь С.Г. Волконский, отличившиеся в годы войны. Восстание было подавлено. Главные герои войны — А.И. Чернышев, А.X. Бенкендорф и П.М. Волконский — приняли участие в подавлении мятежа и продолжили службу в качестве министров при Николае I вплоть до середины XIX в.
Восстание декабристов и его подавление явилось началом исключительно глубокого раскола между правыми и левыми силами в России, который закончился революцией 1917 г. Неистовая ненависть, которую испытывали друг к другу эти два лагеря, внесла свою лепту в дело порчи и искажения мемуаров о событиях 1812–1814 гг. В Зимнем дворце в Санкт-Петербурге имеется прекрасная галерея портретов почти всех генералов 1812–1814 гг. В 1970-е гг., будучи аспирантом и находясь в СССР, я как-то вступил в ожесточенную полемику с одной девушкой, которая была возмущена тем фактом, что среди прочих портретов висел портрет А.X. Бенкендорфа, впоследствии ставшего шефом жандармов при Николае I. Мои аргументы в пользу того, что Бенкендорф был героем войны, не произвели никакого эффекта. Когда я назвал его лидером партизанского движения, кем он действительно являлся на протяжении большей части 1812–1814 гг., ее возмущению не было предела. Молодая студентка отнюдь не была настроена прокоммунистически, однако находилась под сильным влиянием московской радикально-либеральной интеллигенции. В ее представлении герои 1812 г. в целом и партизаны в частности являлись «друзьями народа», а, следовательно, по определению принадлежали к числу почетных членов радикально настроенного политического лагеря и носителей той самой традиции, что и эта девушка.
Коммунистический режим, унаследовав миф 1812 г. и сделав его составной частью советского патриотизма, во многом возвел эти идеи в ранг непререкаемой догмы. Исторические реалии участия России в войне требовалось поразительным образом исказить для того, чтобы они вписывались в официальную идеологию сталинской эпохи. Стало правилом поносить и преуменьшать заслуги Александра I и представлять взаимоотношения между государствами на международной арене в ложном свете; Кутузов был поставлен вровень с Наполеоном и даже выше его, тогда как его аристократическое происхождение и придворные связи (так же, как и в случае с князем П.И. Багратионом) предпочитали не замечать; масштабы народного сопротивления Наполеону преувеличивались, а возникавшее в ряде случаев движение против помещиков и представителей власти представлялось в качестве составного элемента народной войны, которая велась как против собственной тирании, так и против французов. Подобного рода клише на протяжении некоторого времени не давали российским ученым вести нормальное изучение эпохи наполеоновских войн и наложили отпечаток на то, каким образом многие россияне старшего поколения воспринимают события 1812–1814 гг. Однако современные российские историки, к счастью, давно освободились от влияния мифов об эпохе наполеоновских войн, возникших во времена сталинизма.
Тем не менее сложившаяся в советское время официальная трактовка наполеоновских войн, несмотря на все ее грубые искажения действительности, во многом оставалась верна духу Л.Н. Толстого, которого можно назвать наиболее крупным мифотворцем XIX в., если оценивать его влияние на понимание роли России в наполеоновских войнах в среде русской (и зарубежной) общественности. Толстой описывает стихийный русский патриотизм как единение в защиту отечества. Он представляет Кутузова как воплощение русского патриотизма и мудрости, противопоставляя его фигуру идиотизму, выказываемому так называемыми профессиональными военными экспертами, которые видятся автору немцами и педантами. В любом случае в концепции истории Толстого мало места отводится умелому военному руководству или хотя бы попыткам направлять ход событий, исходя из рациональных установок. Вместо этого автор превозносит моральную силу, мужество и патриотизм рядовых русских. В контексте настоящей книги наибольшую важность представляет тот факт, что действие романа Толстого «Война и мир» оканчивается декабрем 1812 г., когда война завершилась лишь наполовину, а самые серьезные испытания еще были впереди. Долгое, трудное, но в конечном итоге триумфальное шествие русской армии от Вильно (декабрь 1812 г.) до Парижа (март 1814 г.) не находит отражения в романе — так же, как этот сюжет был обойден вниманием в советском патриотическом каноне и памяти русского народа — современника тех событий. На каждую публикацию о 1813–1814 гг., вышедшую на русском языке, приходится более сотни публикаций о 1812 г. В недавно вышедшей работе, охватывающей весь период 1812–1814 гг. и написанной в научно-публицистическом ключе, 490 страниц посвящены 1812 г. и только 50 — более длительному и трудному для понимания периоду последующих двух лет.
Созданная русскими народная, или «толстовская», интерпретация войны во многом звучит в унисон с отчетами иностранцев, которые принижают роль российской армии и царского правительства в победе над Наполеоном. Сам Наполеон сильно тяготел к тому, чтобы возложить вину на географию, климат и удачу; тем самым он снимал с себя ответственность за случившуюся катастрофу. Историки обычно добавляют к этому просчеты и ошибки Наполеона, но многие из них довольствуются тем, что присоединяются к вытекающему из построений Толстого выводу о том, что русские военачальники слабо контролировали ход событий, и что русская «стратегия» представляла собой сочетание импровизации и счастливого стечения обстоятельств. Как это неминуемо и должно было произойти, недостаток интереса с российской стороны применительно к периоду 1813–1814 гг. предоставил свободу действий историкам других стран, которые были только рады написать историю таким образом, что роль России в событиях тех лет оказывалась незначительной.
Конечно, не сложно понять, почему для русских было проще всего отождествить себя с войной, которая велась на их родной земле в защиту Москвы и под предводительством генерала по имени Кутузов. Сложнее было сохранить столь же оптимистичный настрой в отношении кампаний, развернувшихся на территории Германии и Франции под командованием Витгенштейна и Барклая де Толли, в защиту правильной, но отчасти носящей метафизический характер концепции безопасности России, основанной на идее баланса сил в Европе. Приближение столетней годовщины войны в 1912 г. было отмечено всплеском исследовательского интереса и появлением большого числа новых публикаций. Однако к тому моменту Россия находилась в преддверии войны с теми самыми Гогенцоллернами и Габсбургами, с которыми в 1813 г. она была в союзе. Очевидно, это был не самый подходящий момент для празднования российско-германского единства. В 1813–1814 гг. двумя самыми блестящими офицерами в штабе российской армии были К.Ф. Толь, выходец из прибалтийских немцев, и И.И. Дибич, сын прусского штабного офицера, перешедший на русскую службу. Почти две трети войск наиболее успешного союзного подразделения — так называемая Силезская армия фельдмаршала Блюхера — на самом деле были русскими, однако во главе двух российских военных корпусов Блюхера стояли А.Ф. Ланжерон и Ф.В. Остен-Сакен. К этому времени Н.П. Румянцев и А.Б. Куракин были оттеснены на второй план, и среди главных советников Александра I по вопросам внешней политики не осталось ни одного этнического русского. Тем временем уже тогда император внушал многим своим подданным мысль о том, что он считает Россию отсталой страной, недостойной лелеемых им идеалов, и что он готов пожертвовать интересами России во имя европейской безопасности или даже просто с целью добиться одобрения Европы, которая задавала тон во всем.
Все эти публикации построены на хорошо знакомом историкам контрасте между Россией-империей и Россией как нацией и народом. В 1814 г. англичане, французы и немцы уже стали нациями или находились на пути к этому. Националистический миф, возникший на основе наполеоновских войн, полностью соответствовал данным историческим реалиям и устремлениям. Россия в 1814 г. представляла собой династическую, аристократическую и многонациональную империю. Ядро ее составляли российские земли, русские крестьяне и дворяне, но они еще не были нацией и никогда не смогли бы стать ею полностью, пока существовала династическая империя. Россия выиграла войну 1812–1814 гг., но мифы, ставшие впоследствии частью российской исторической памяти, были прежде всего этнонациональными. Это наиболее существенная причина, по которой — однозначно и по контрасту с национальными мифами немцев, французов и англичан — в российских национальных мифах, возникших в результате наполеоновских войн, в значительной степени недооцениваются успехи России в 1812–1814 гг.
Основная задача настоящей книги — прорваться через российские мифы к реалиям военных действий России в 1812–1814 гг. Прежде всего я стремился показать, как и почему Россия справилась с теми серьезными испытаниями, которые в рассматриваемые годы выпали на ее долю в лице Наполеона. Существуют и иные причины, по которым следует обращаться к различным российским мифологемам относительно эпохи наполеоновских войн.
Одна из них представляет собой размышления на тему империй и наций. Как в целом, так и в случае с Россией в частности, мне представляется неверным рассматривать все, что связано с имперской традицией как негативные явления, а нацию — как непременное воплощение добродетели. Это ни в коем случае не является оправданием неоимпериализма в современном мире. Однако в свое время в империи — в отличие от очень многих наций — часто верх одерживали толерантность, плюрализм и благосклонное отношение ко многим сообществам, находившим приют под покровом империи. Это в равной степени справедливо по отношению к инородцам в Российской империи на протяжении большей части ее истории. Одной из безусловно сильных сторон империи в эпоху Александра I был тот факт, что она хотела и была в состоянии полагаться на лояльность многочисленной элиты нерусского происхождения. В частности, ошибочным представляется представление о внешней политике Александра I как об «имперской», не отстаивающей интересов России, какой бы смысл мы ни вкладывали в понятие «Россия». До 1812 г. Наполеон достаточно наглядно продемонстрировал, почему его господство в Европе представляло угрозу для безопасности России и ее экономических интересов. В 1813 г. Александр принял абсолютно правильное решение, воспользовавшись возможностью вытеснить французов с территории Германии, восстановив основы баланса сил в Европе. Больше споров вызывает правильность последовавшего за этим решения переправить российскую армию через Рейн и свергнуть Наполеона. На мой взгляд, однако, Александр снова оказался прав, решив, что России прежде всего требуется мир и стабильность в Европе, и что в случае сохранения власти Наполеоном и мир, и стабильность станут невозможны. Эпоха Наполеона — классический пример того, насколько взаимосвязаны безопасность России и Европы. Она также явилась временем, когда Россия внесла существенный вклад в восстановление мира и стабильности в Европе.
Поэтому у русских есть все основания гордиться достижениями своей страны и армии в 1812–1814 гг. Занимательно, что присущая русским историкам зацикленность на военной кампании 1812 г. в ущерб описанию событий последующих двух лет никак не сказалась на репутации российской армии. На войне разница между военными учениями и реальными боевыми действиями больше, чем в любой другой области, где практика важнее тренировок. К 1813–1814 гг. российская армия обрела боевой опыт. К этому времени многие генералы достигли высокого уровня мастерства, а штабы стали работать гораздо лучше по сравнению с началом кампании 1812 г. На полях сражений 1813–1814 гг. стали часто задействовать резервы, а кавалерия, пехота и артиллерия действовали заметно более согласованно, чем раньше. Учитывая значительные расстояния, отделявшие театр военных действий от опорных пунктов армии, прибытие подкреплений и снабжение полевых армий осуществлялись на высоком профессиональном уровне. Дисциплина, чувство гордости за свой полк, преданность товарищам и характерная для более ранней эпохи лояльность по отношению к религии и монархии способствовали сохранению высокого морального духа рядовых солдат императорской армии независимо от того, приходилось ли им сражаться на родной земле или территории противника. Каждому, кому доводилось читать отчеты о сражениях (возьмем три примера) при Кульме, Лейпциге и Краонне, показалась бы очень странной мысль о том, что мотивация или моральный дух российской армии после 1812 г. упали.
Наконец, последняя причина, по которой не следует забывать о периоде 1813–1814 гг., заключается в том, что история 1812 г. без него теряет всякий смысл. Александр I и его военный министр Барклай де Толли до 1812 г. составляли планы войны, которая по их расчетам должна была продлиться минимум два года, а возможно, и дольше. Они разработали планы, отчасти блестяще разгадав намерения Наполеона, а также учтя сильные и слабые стороны не только французской армии, но и его политического режима. С самого начала их замысел состоял в том, чтобы измотать Наполеона в ходе оборонительной кампании на территории России, а затем организовать преследование разгромленного врага, вытеснив его за пределы России и поднять против него восстание в Европе. В российских документах военного, разведывательного и дипломатического ведомств содержатся достаточные доказательства в пользу данной точки зрения. Сам способ мобилизации ресурсов и живой силы, взятый на вооружение российским командованием, имел смысл только в контексте затяжной войны. Одна из основных причин, по которой Россия одержала победу над Наполеоном, заключалась в том, что верховное командование российской армии, оказалось более дальновидным. В 1812 г. оно спланировало и успешно провело против Наполеона длительную кампанию, прекрасно отдавая себе отчет в том, что именно к подобного рода военным действиям он был хуже всего подготовлен. В 1813–1814 гг. одновременные дипломатические и военные маневры Александра I способствовали изоляции Наполеона сначала в Европе, а затем даже в среде французской элиты. Разумеется, Наполеон и сам внес существенный вклад в собственное поражение. Однако саморазрушительный потенциал противника всегда брался в расчет Александром. Политика России в эти годы была тщательно продумана и велась целенаправленно. На самом деле она была очень далека от мифологии Толстого.
Основное содержание этой книги представляет собой исследование общей стратегии, военных операций и дипломатии, иными словами, политики с позиции силы. Военная и дипломатическая линии политики в эти годы тесно переплетались и должны изучаться параллельно. Это особенно важно в том, что касается русско-австрийских отношений — наиболее деликатного и вместе с тем, вероятно, наиболее важного аспекта российской внешней политики в 1813–1814 гг.
С лета 1810 г. и до вторжения Наполеона, несмотря на то что центральное место в российской политике занимала дипломатия, соображения военного порядка также оказывали на нее заметное влияние. Исключительно важные сведения, добытые российской разведкой в Париже, убедили Александра I в намерении Наполеона напасть на Россию и в значительной мере повлияли на дипломатические и стратегические планы последней. Предпочтение, отданное российским императором оборонительной военной стратегии, исключало возможность того, что попытки сохранения союза с Пруссией увенчаются успехом. В ходе кампаний 1812 г. и осени 1813 г. дипломатия не играла важной роли, куда большее значение имели военные операции. Ситуация изменилась во время кампаний весны 1813 и 1814 г., когда дипломатические и политические соображения оказывали влияние, а порой даже определяли военную стратегию. Весенняя кампания 1813 г. из-за этого чуть было не окончилась катастрофой. Александр I определял общую стратегию России и ее дипломатические маневры, а часто серьезным образом влиял и на ход военных операций. Его взгляды, личность и образ действия были чрезвычайно важны. Будь это не так, русская армия, возможно, не стала бы преследовать Наполеона в Германии в 1813 г. и, несомненно, никогда не дошла бы до Парижа. Поэтому настоящая книга действительно представляет собой сочинение о королях и сражениях.
Политика с позиции силы требует наличия этой силы и корректируется в зависимости от того, какими силовыми возможностями располагает государство и какие формы она принимает. В настоящей книге рассматриваются источники силы в период правления Александра I. В первую очередь здесь, конечно, имеется в виду имперская армия, в особенности устройство ее высшего звена, ее тактика, «доктрина» и личный состав. Но исследование охватывает также военную промышленность, государственные финансы, коневодство и людскую силу. Сильные и слабые стороны России в выбранных областях помогают объяснить, как именно империя участвовала в войне и как она ее выиграла. Как это всегда бывает, политическое устройство и социальная структура общества оказывали серьезное воздействие на процесс мобилизации и использование ресурсов империи. Основу политического и социального порядка составляло крепостное право. Имперская армия представляла собой профессиональный военный контингент, а входившие в него солдаты являлись отдельным сословием и несли службу в течение двадцати пяти лет своей жизни. Как такое общество и армия могли противостоять и действительно противостояли натиску Наполеона и сокрушили его? Российский офицерский корпус и в особенности его старшие чины составляли значительную часть общеимперской элиты, будучи по преимуществу выходцами из аристократических фамилий. Армия, аристократия и члены правительства были связаны многочисленными нитями семейного родства и покровительственных отношений. Зачастую невозможно понять, как функционировала армия до тех пор, пока мы не берем в расчет это обстоятельство.
То же самое касается системы ценностей и культуры генеральского и офицерского состава имперской армии. Честь, публичные проявления мужества и преданности своему полку и однополчанам имели большое значение. Не менее важно было соответствовать занимаемому положению и чину. Сражение, подобно дуэли, открывало возможность для публичной демонстрации и защиты чести. В некотором смысле «поле брани» было предшественником современного спортивного матча. «Победа» означала успешное удержание позиций и захват трофеев, таких как пушки и знамена. Подобные мужские качества воина кажутся не только архаичными, но порой даже детскими, тем не менее они имели столь большое значение во многом потому, что влияли на мораль и помогали офицерам сохранять присутствие духа перед лицом смерти или увечья. Главной проблемой в ходе кампании 1812 г. было то, что эти качества шли вразрез со стратегической линией России на отступление.
Хотя историки и могут писать с некоторой уверенностью о системе ценностей и мотивации поведения, характерных для офицерства в целом, понимание умонастроения рядовых представителей офицерского корпуса представляет гораздо большие трудности. В 1812–1814 гг. более 1,5 млн. человек отслужили в качестве рядовых и представителей унтер-офицерского состава в армии и ополчении. Мемуары оставили только двое. Этот пробел может быть восполнен немногочисленными устными воспоминаниями, записанными несколькими десятилетиями позднее и отложившимися в архивах формулярными списками многих полков. Однако зачастую приходится составлять впечатление о системе ценностей солдат на основе их действий, а также тех сведений, которые сообщали о солдатах их офицеры. В таком подходе кроется очевидная опасность. Однако книга, в которой как аксиома рассматриваются мужество, стойкость и преданность российского солдата перед лицом ужасных лишений и порой жестокого обращения со стороны вышестоящих чинов, оставит без внимания один из наиболее существенных — и временами сбивающий с толку — аспект любой войны.
Россия является самым большим белым пятном в современной трактовке наполеоновских войн на Западе. Цель настоящей книги восполнить этот пробел. Однако более компетентный и реалистичный взгляд на военную мощь и политику России также может внести подвижки в общее видение эпохи Наполеона. В рассматриваемый период Россия была менее могущественна, чем Великобритания. Ее влияние на мировую политику было гораздо слабее. Однако в отличие от Австрии и Пруссии, российские интересы и планы не ограничивались пределами европейского континента. Значительной частью правящей элиты наполеоновские войны рассматривались как отвлекающий фактор и второстепенное событие. Первостепенный интерес России заключался, по их мнению, в экспансии в южном направлении — против Османской империи и Персии. Эти люди лишь изредка видели Францию в качестве основного и неминуемого противника России. Большинство из них полагало, что наполеоновская империя была явлением преходящим, возникла при исключительных обстоятельствах и благодаря гению Наполеона. Наиболее ярким представителем этой группы был граф Н.П. Румянцев, который, по существу, с конца 1807 г. и до наполеоновского вторжения был российским министром иностранных дел. По его мнению, важнейшим долгосрочным вызовом для России являлось растущее влияние Великобритании в области мировых финансов, торговли и промышленности, а также ее роль хозяйки морей. Этот взгляд в конечном итоге не нашел поддержки у Александра I. Произошло это главным образом по вине Наполеона, который вынудил российское правительство избрать борьбу с Францией своим основным приоритетом. Однако точка зрения Румянцева оказала некоторое влияние на политику России в 1812 г., поскольку ее частично разделял М.И. Кутузов. Она также позволяет под новым углом взглянуть на некоторые скрытые реалии эпохи наполеоновских войн.
Наполеоновские войны периода 1800–1815 гг. представляли собой противостояние мирового, а не сугубо европейского масштаба. Этот взгляд может показаться странным, поскольку абсолютное большинство сражений в это время происходило на территории Европы. В этом смысле наполеоновские войны являлись в большей степени европейскими, чем мировыми даже по сравнению с революционными войнами 1790-х гг. Они были гораздо менее глобальными, чем Семилетняя война или война за независимость США: в ходе каждой из них важнейшие сражения произошли в западном полушарии и Азии. Однако на самом деле наполеоновские войны по большей части ограничивались территорией Европы, поскольку англичане становились все ближе к тому, чтобы одержать победу в длившейся не одно столетие войне за мировое господство с Францией. Основным результатом наполеоновских войн стал тот факт, что британской морской державе удалось ограничить французский империализм пределами Европы. По многим причинам создать империю любого типа в Европе было гораздо сложнее, чем в заморских владениях. По мысли ряда наблюдателей в России, именно в эпоху революционных и наполеоновских войн Великобритания сумела сплотить свою огромную и могущественную империю как в территориальном, так и торговом отношениях. В этом контексте попытка Наполеона создать империю на европейском континенте стала последним героическим усилием, направленным на то, чтобы уравновесить британский империализм и избежать поражения Франции в ее столетнем противостоянии с Великобританией. Соотношение сил сложилось далеко не в пользу Наполеона, хотя к 1812 г. он был очень близок к успеху.
Существует возможность изучения наполеоновских войн на разных уровнях. На одном полюсе находится видение событий глазами Бога: иными словами, в долгосрочной и цикличной перспективе. Здесь наибольшей интерес представляют геополитика, изменения в европейской идеологии и системе культурных ценностей после 1789 г., а также развитие мировых финансов и торговли. На другом полюсе располагается то, что может быть охарактеризовано как уровень червяка. Под этим имеются в виду каждодневные впечатления обыкновенных людей того времени. Сюда входят и такие немаловажные детали, как устройство кремневых замков и качество патронной бумаги, сказавшиеся на ненадежности российского огнестрельного оружия. Здесь же, например, можно найти описание событий, последовавших после 21 мая 1813 г., когда из-за ошибки маршала Мишеля Нея Наполеон не смог одержать решительную победу в битве при Баутцене и, возможно, тем самым упустил шанс добиться перелома в кампании 1813 г. и не дать Австрии вступить в войну. В диапазоне между уровнем Бога и червяка находятся все остальные проблемы, обычно затрагиваемые историками. Что касается настоящей книги, то таковыми проблемами будут тактика российских пехотных войск, состояние российской военной промышленности, а также отношение России к Австрии и Балканам. В моей книге рассмотрены все три уровня, поскольку все они важны для понимания того, как и почему Россия одержала победу над Наполеоном.
Повествование в книге выстроено по хронологическому принципу. Оно начинается с переговоров в Тильзите в 1807 г. и заканчивается вхождением русской армии в Париж в 1814 г. Причина, по которой был выбран именно этот подход, заключается в том, что любой другой подход погубил бы историю. И даже доктор исторических наук не имеет право сотворить подобное с одним из лучших эпизодов европейской истории. Однако другая причина, по которой в книге был использован метод нарративного изложения и хронологический подход, состоит в том, что обычно именно они являются наиболее правдоподобным способом объяснения того, что происходило в те годы. На поле сражения шанс выиграть битву, имевшийся у одного из противников в два часа пополудни, часто исчезал к четырем. Удача, неправильно понятый приказ и замешательство были причиной большей части происходивших событий. Решения имели последствия, которые сказывались на протяжении последующих дней и недель. В ряде случаев повествование в книге переключается с рассказа о текущем событии на объяснение того, что ему предшествовало. В Главе 7, например, я на время оставляю повествование о кампании 1812 г. для объяснения основных событий, происходивших в тылу русской армии.
Книга имеет следующую структуру. Глава 2 знакомит читателя с двумя главными «персонажами» книги — императором Александром I и его армией. В ней содержатся важные сведения о политическом устройстве России и природе международных отношений в эпоху наполеоновских войн. В конце ее рассматриваются мирные переговоры в Тильзите в 1807 г. и делается попытка объяснить образ мыслей российской стороны в ходе переговоров и заключения франко-русской «сделки» об устройстве дел в Европе и установления длительных взаимоотношений на мирных началах. Глава 3 повествует о франко-русских отношениях со времени заключения Тильзитского мира до вторжения Наполеона в Россию в июне 1812 г. Она большей частью, но ни в коей мере не всецело, посвящена дипломатии. Основным содержанием данной главы является обсуждение операций российской разведки, прежде всего в Париже, и того влияния, которое они оказали на дальнейшие события. Глава завершается попыткой рассмотреть франко-русские отношения в более широком мировом контексте. Именно в этой главе со всей очевидностью находит применение принцип повествования с использованием всех уровней объяснения — от Бога до червяка. В Главе 4 речь пойдет о том, как российская армия готовилась к войне и составляла планы будущих военных действий в период 1807–1812 гг.
Затем следуют четыре главы о 1812 г. и еще четыре — о 1813 г. Шесть из этих восьми глав, по существу, являются рассказом о ходе кампаний. Однако во всех шести значительное внимание уделяется тому, как армии снабжались едой и всем необходимым. Это сторона всегда имеет большое значение. В некоторые моменты на протяжении 1812–1813 гг. этот фактор становился решающим. В главах, посвященных описаниям событий 1812 — осени 1813 гг., в фокусе исследования находятся военные операции. С началом этих кампаний дипломатия отошла на второй план. Напротив, в первые восемь месяцев 1813 г. стратегия России во многом определялась необходимостью привлечь Пруссию и Австрию к военным действиям, если Александр I собирался достичь намеченных целей. Поэтому дипломатии отводится много места в Главе 9, посвященной кампании весны 1813 г. В двух из упомянутых восьми глав рассматривается работа тыла российской армии и то, каким образом происходила мобилизация ресурсов России в 1812 и 1813 г. Без этого невозможно понять военную деятельность и победу России. Главы 13 и 14 охватывают период кампании 1814 г. Они также представляют собой нарратив, хотя и сложный по своему характеру из-за необходимости связывать в единое целое военные операции, дипломатию, работу тыла и даже внутреннюю политику Франции, поскольку все эти четыре элемента были тесно взаимосвязаны и крайне важны для понимания политики России и окончательной победы коалиции.
Для российского государства XVIII столетие явилось эпохой побед. До правления Петра Великого (1689–1725) представители элиты различных европейских стран смотрели на русских как на варварский, чуждый и не представляющий для них большого интереса народ. Подобно туркам, они рассматривались в качестве аутсайдеров на европейском пространстве. В отличие от них, русские не пользовались даже той малой толикой уважения, которое порождал наводимый турками страх. Однако к моменту смерти Петра Великого отношение стало меняться. В ходе Великой Северной войны (1700–1721) Россия разгромила Швецию и пришла ей на смену в качестве наиболее могущественной державы в северо-западной части Европы. Во время Семилетней войны (1756–1763) Россия произвела еще большее впечатление на европейские умы. Ее армия заняла Восточную Пруссию, во многих сражениях одержала победу над войсками Фридриха II и даже на короткое время захватила Берлин. Только смерть императрицы Елизаветы в 1762 г. и решительный поворот политики России при ее преемнике Петре III спасли Пруссию от окончательного поражения.
Затем наступила эпоха Екатерины II (1762–1796), когда территория, мощь и международный статус России многократно возросли. К России отошли большая часть польских земель, а также огромные территории, которые в настоящее время являются южной и восточной Украиной, но тогда были известны под именем «Новороссия». Превратившись при Петре в ведущую державу на балтийском побережье, Россия теперь стала господствовать и на Черном море, а также отправлять свои флотилии в Средиземноморье. Просторы плодородных украинских земель, присоединенных Екатериной II, начали заполнять поселенцы. Поскольку экономика Новороссии процветала, на пути будущего господства России практически не оказывалось преград. Екатерина и наиболее знаменитый ее фаворит Г.А. Потемкин вынашивали планы восстановления Византийской империи и возведения на трон внука императрицы — великого князя Константина. Это был весьма амбициозный и даже фантастичный замысел, но таковыми же были не только жизнь самой Екатерины, но и небывалый подъем России в XVIII в.
Одним из последствий триумфа России был тот факт, что он сделал российскую элиту привычной к победам, питал ее гордость, самонадеянность и высокомерие. Это имело как свои положительные, так и отрицательные стороны, но в любом случае оказало влияние на характер военных действий России в 1812–1814 гг. Неизбежным следствием было также то, что победы способствовали росту легитимности династии Романовых и самодержавной формы правления. Россия поддерживала конституционные принципы в Швеции и Польше, осознавая, что они подрывали силы этих держав, являвшихся соседями и противниками России. Знаменательные победы России над Османской империей в период 1768–1792 гг. также во многом были обусловлены неспособностью слабых султанов осуществлять контроль над придворными группировками и сатрапами отдельных провинций. И российские цари, и османские султаны столкнулись с вызовом, связанным с отсталостью их вооруженных сил, которая препятствовала созданию современной армии европейского образца. Полки, состоявшие из стрельцов в России и янычар в Османской империи, представляли тем большую опасность, что располагались в столицах империй и были связаны с консервативно настроенными политическими и религиозными группировками, которые противились осуществлению серии назревших преобразований. Петр Великий упразднил стрелецкое войско в 1690-е гг. У османского султана только в 1820-е гг. нашлись власть и решимость, необходимые для уничтожения янычар. К тому времени Российская империя была уже гораздо могущественнее турок.
В основе этого могущества лежал политический союз, связавший монархию Романовых с классом крупных и мелких земельных собственников. В этом отношении Россия была похожа на остальные четыре европейские великие державы (Великобританию Францию, Австрию и Пруссию): везде существовал похожий союз между короной и земельной аристократией. В каждом случае этот союз имел ряд отличительных черт. В Великобритании, например, власть монарха была не абсолютна, а аристократия играла роль младшего партнера в коалиции, в состав которой входили также представители финансовой и торговой элиты.
Хотя в теории все четыре континентальные монархии были абсолютными, никто из них не сомневался, что российский император обладал большей полнотой власти, чем глава верховной власти во Франции, Австрии или Пруссии. Он мог издавать законы и облагать свой народ налогом без согласия последнего, и ни один закон не мог защитить даже самых именитых подданных императора от прихотей монаршей воли. Напротив, особенно во Франции и Австрии, аристократические собрания и судебные институты, унаследованные от эпохи средневекового феодализма, ограничивали власть монарха так же, как это делали нормы, принятые среди высших слоев общества и распространявшиеся порой на самих монархов и членов их семей. Другие факторы также способствовали укреплению власти российского самодержца. Например, в протестантской Европе некогда громадные земельные владения католической церкви в ходе Реформации оказались в руках аристократии. В католической Европе XVIII в. большая часть этих земель все еще принадлежала церкви. В России же монархия к 1760-м гг. секуляризировала несметные богатства православной церкви и в значительной мере определила их в свое пользование. Это явилось одной из основных причин того, что к 1790-м гг. более 40% всего крепостного населения «принадлежало» не помещикам, а государству.
Широчайшая и деспотическая власть самодержца была обыденным явлением российской политики и управления. Решающее значение имели проводимая самодержцем политика, а также умение управлять как правительственным аппаратом, так и настроениями родовитой знати. Но российский монарх был одновременно и всемогущим, и сильно ограниченным — в некоторых отношениях — монархом. Даже европейская часть России по площади значительно превосходила любую другую европейскую великую державу. До 1750-х гг. численность ее населения не превышала количество жителей Франции, но и в правление Александра I плотность населения в России оставалась крайне низкой по европейским стандартам. Система наземного сообщения была развита слабо, а во время весенней и осенней распутицы дороги покрывались непролазной грязью. Правительственная бюрократия была малочисленна, коррумпированна и некомпетентна. В 1763 г. в России было лишь немногим больше чиновников, чем в Пруссии, хотя последняя по размеру составляла одну сотую часть территории европейской России. Прусский монарх имел возможность вести набор чиновников, имевших специальные навыки в области юриспруденции и управления, из выпускников многочисленных германских университетов, некоторые из которых были основаны еще в средние века. Когда Александр I занял российский престол в 1801 г., в России существовал всего один университет, открытый в Москве в 1755 г. После проведенной в 1775 г. губернской реформы государственный аппарат на местах начал расти, однако в большинстве случаев новые чиновники назначались, а нередко избирались из числа поместного дворянства. Очень часто эти люди по нескольку лет служили в армии в офицерском звании, прежде чем вернуться в родную губернию для того, чтобы жениться и наследовать свои небольшие поместья. Расширение местной администрации, следовательно, укрепляло взаимозависимость монархии и землевладельческого сословия.
С одной стороны, Романовы не могли обойтись без дворянства, которое один император назвал вынужденным сборщиком податей и наборщиками рекрутов по деревням. В равной степени государство не могло существовать без службы дворян в бюрократическом аппарате империи, и прежде всего — в качестве офицеров в армии. Однако и дворянство отчаянно нуждалось в государстве. Служба в качестве офицеров или чиновников являлась существенной статьей дополнительных доходов. Государство также обеспечивало безопасность помещиков в случае крестьянского неповиновения или бунта. В 1773 г. восстание казаков и крестьян во главе с Е.И. Пугачевым охватило обширную территорию Приуралья и нижнего течения Волги. Потребовались многие месяцы боевых действий и многотысячная армия для подавления восстания, стоившего дворянам многих жизней и оставившего глубокий след в сознании правящих кругов России. Для небольшого, но все же значительного числа мелкопоместных дворян служба в армии и даже в бюрократическом аппарате являлась способом пополнить ряды аристократической элиты и тем самым нажить состояние. Непрестанные войны, которые Россия вела в XVIII в., предоставляли молодым людям много возможностей проявить себя.
Помимо Романовых, в числе тех, кто оказался в наибольшем выигрыше от растущего в XVIII в. благосостояния России, была узкая группа семей, занимавших в то время ведущее положение при дворе, в правительстве и армии и являвшихся аристократической элитой империи. Некоторые из этих семей были древнее Романовых, другие возвысились совсем недавно, но ко времени правления Александра I из них сформировался костяк единой аристократической элиты, связанной материальными и семейными узами. Богатство, социальный статус и положение этих семей в правящих кругах давали им огромную власть. Созданные ими отношения патронажа пронизывали правительственный аппарат России и ее армии. Сами Романовы были выходцами из этого аристократического слоя. Впоследствии имперский статус возвысил их над массой аристократии, и монархи взяли за правило сохранять автономное положение и никогда не позволяли себе стать орудием какой бы то ни было аристократической клики. Тем не менее подобно другим европейским монархам они стали рассматривать аристократических магнатов как своих естественных союзников и партнеров, как оплот естественного порядка и иерархического устройства эффективно управляемого общества.
Для сохранения своего влияния аристократия пользовалась целым набором действенных средств. В XVIII в. ее представители с детства записывали своих сыновей в полки лейб-гвардии. Достигнув двадцатилетнего возраста, аристократические отпрыски использовали накопленное за долгие годы «превосходство в ранге» и привилегированное положение гвардейцев для получения звания полковников в линейных полках. Павел I, сын Екатерины Великой, правивший с 1796 по 1801 г., положил конец этой уловке, однако очень многие представители знати, занимавшие в 1812–1814 гг. высокие посты, успели ею воспользоваться. Еще большее значение имело положение знати при императорском дворе. Хотя придворные звания большей частью являлись почетными, они позволяли молодым камер-юнкерам и камергерам занимать более высокие посты на службе по сравнению с гражданскими чинами того же класса.
В контексте европейской истории XVIII в. в этом не было ничего особенно примечательного. Юные английские аристократы с помощью денег прокладывали себе путь наверх в военной иерархии, заседали в парламенте потому, что у их отцов были тугие кошельки, и порой получали звание пэров в весьма нежном возрасте. В отличие от Великобритании, русские аристократы не контролировали правительство через парламент. Однако император, проводивший неумелую политику или вызывавший чрезмерное раздражение столичной элиты, мог быть свергнут и убит. Павел I как-то заметил, что в России нет «важных персон», включая тех, кто имел возможность вести личную беседу с императором, поскольку они находились в таком положении лишь до тех пор, пока император изъявлял желание продолжать разговор. Он был наполовину прав: российские магнаты проявляли большее раболепие и были менее независимы, чем представители знати в Лондоне или Вене. Но Павел оказался наполовину не прав, и в 1801 г. поплатился за свой просчет жизнью, будучи убит группой аристократов во главе с генерал-губернатором графом П.А. Паленом, недовольных его деспотическим правлением.
Крупное и мелкопоместное дворянство составляло основу правящей элиты и офицерского корпуса Российской империи. Но Романовы стояли во главе многонационального государства. Они вступили в союз с проживавшими на территории их империи аристократическими группировками нерусского происхождения и привлекали их к придворной и гражданской службе. Наибольшего успеха удалось достичь немецким помещикам из прибалтийских губерний. Согласно одной скромной оценке, 7% всех генералов русской армии в 1812 г. были выходцами из немецких дворянских родов прибалтийских губерний. Обитатели балтийского побережья своему успеху были обязаны тем фактом, что благодаря усилиям лютеранской церкви и просвещению, охватившему в XVIII в. европейские страны, они были гораздо лучше образованными по сравнению со среднестатистическим русским провинциальным дворянином.
В то время не было ничего необычного в том, что империей управляла разнообразная и иноплеменная элита. В эпоху расцвета Османской империи ее правящий класс составляли обращенные в мусульманство христианские рабы. Империя Цин и империя Великих Моголов управлялись элитой, пришедшей из-за пределов Китая или Индостана. По этим меркам империя Романовых была очень русской. Даже по европейским стандартам российское государство не было уникальным явлением. Очень многие выдающиеся полководцы и государственные деятели Австрийской империи были выходцами из земель, не принадлежавших Габсбургам. Из трех величайших героев Пруссии 1812–1814 гг. — Блюхер, Шарнхорст и Гнейзенау ни один не родился прусским подданным и не начинал военную карьеру в прусской армии.
В российской армии, возможно, было больше выходцев из других стран, чем в австрийской или прусской. В Петербурге европейские иммигранты также выделялись более отчетливо на фоне местного общества, чем это было в Берлине или Вене. В XVIII в. многие солдаты и чиновники из Европы поступили на российскую службу в поисках лучшего жалования и из соображений карьерного роста. В годы правления Александра I к ним присоединились лица, бежавшие от французской революции и Наполеона. Главным образом иммигранты из Европы заполняли собой пробел, появившийся в результате медленного развития в России профессионального образования и среднего класса профессиональных работников. Одной из групп, входивших в этот класс, были врачи. Даже в 1812 г. русская армия едва насчитывала 800 докторов, многие из которых по происхождению были немцами. Ощущалась также нехватка военных инженеров. В XVIII в. русские инженерные войска находились на положении младшего брата артиллерии и действовали под началом артиллерийского ведомства. Хотя при Александре I они получили независимость, квалифицированных офицеров все равно было слишком мало, а круг их обязанностей — слишком широк. По этой причине Россия по-прежнему подыскивала иностранных специалистов, которых можно было бы привлечь к себе на службу. Накануне 1812 г. двумя главными российскими военными инженерами были голландец П.К. Сухтелен и немец К.И. Опперман.
Гораздо больше иностранцев находилось в свите Его Императорского Величества по квартирмейстерской части, выполнявших функции офицеров Главного штаба. Почти что каждый пятый «русский» штабной офицер в сражении при Бородино даже не был подданным российского императора. Менее половины носили славянские фамилии. Главный штаб частично был сформирован из кадров Картографического депо — очень специализированного ведомства, для работы в котором требовались хорошие математические способности. Это являлось гарантией того, что в Главном штабе должны были преобладать иностранцы и нерусские подданные. По мере роста численности армии и усложнения ее структуры в эпоху наполеоновских войн штаб начинал играть ключевую роль. Тот факт, что столь значительная часть штабных офицеров носила нерусские фамилии, был причиной растущего недовольства многих русских. Кроме того, вторжение Наполеона в 1812 г. вызвало волну ксенофобии в России, которая временами обращалась против «иностранцев» в русской армии, не делая большого различия между истинными иностранцами и теми подданными российского императора, которые не являлись этническими русскими. Однако без штабных офицеров нерусского происхождения Россия никогда не смогла бы одержать победу в кампании 1812–1814 гг. Более того, большинство этих людей были лояльны по отношению к российскому государству, а их семьи со временем становились частью российского общества. Иностранные инженеры и штабные офицеры также помогали в воспитании нового поколения молодых русских офицеров, которое должно было прийти им на смену.
Для российского государства, как и для остальных великих держав, самым серьезным вызовом эпохи наполеоновских войн стала мобилизация ресурсов для ведения войны. Существовало четыре основных элемента, которые можно описать как движущие силы могущества России: люди, лошади, военная промышленность и финансы. Пока не будет получено представление о сильных и слабых сторонах каждого из этих четырех элементов, невозможно будет понять, как именно Россия сражалась в этих войнах или почему она вышла из них победительницей.
Людская сила была тогда одним из наиболее очевидных ресурсов любого государства. Сразу после смерти Екатерины II в 1797 г. население Российской империи составляло порядка 40 млн. человек. Эта цифра сопоставима с 29 млн. французских подданных накануне Великой французской революции и, возможно, с 22 млн. обитателей владений Габсбургов в тот же период. В Пруссии даже в 1806 г. проживало всего лишь 10,7 млн. человек. Великобритания находилась где-то между Пруссией и более крупными континентальными державами. Ее население вместе с ирландцами насчитывало около 15 млн. человек в 1815 г., при том что людские ресурсы Индии только начинали становиться фактором мирового могущества Великобритании. Таким образом, по европейским меркам население России было значительным, но ненамного превосходило численность населения ее каждого отдельно взятого соперника времен старого режима и заметно уступало размерам людских резервов, имевшихся в распоряжении Наполеона. В 1812 г. численность населения Французской империи, иными словами, всех территорий, управляемых непосредственно из Парижа, составляла 43,7 млн. человек. Однако Наполеон являлся также королем Италии с населением 6,5 млн. человек и протектором Рейнского союза, на территории которого проживало 14 млн. человек. В его распоряжении находились и некоторые другие территории: с точки зрения России, наибольшее значение имело Великое герцогство Варшавское с населением 3,8 млн. человек, которое внесло непропорционально большой вклад в военную деятельность Наполеона в 1812–1814 гг. Простое перечисление этих цифр кое-что говорит о том вызове, перед которым в рассматриваемые годы оказалась Россия.
С государственной точки зрения, важным аспектом мобилизации населения России являлся тот факт, что не только само население было многочисленно, но и что процесс его постановки в ряды армии обходился недорого. Рядовой в армии Веллингтона едва ли жил королевской жизнью, однако его годовое жалованье было в одиннадцать раз больше, чем у русского солдата — даже в том случае, если последний получал его в серебряных копейках. На деле же жалованье рядовым русской армии в 1812 г. гораздо чаще выплачивалось в бумажных деньгах, действительная стоимость которых равнялась одной четверти номинальной. Сравнение цен и доходов всегда сопряжено с трудностями, поскольку часто не ясно, указывалась ли в источниках стоимость в серебряных или бумажных деньгах, да и в любом случае разница между прожиточным минимумом в России и других странах (прежде всего в Великобритании) была велика. Более показательным является тот факт, что даже в мирное время британский солдат получал не только хлеб, но также рис, мясо, горох и сыр. Русскому рядовому давали только муку и крупу, хотя в военное время рацион пополнялся за счет мяса и водки. Солдаты варили из крупы кашу, являвшуюся их основным продуктом питания.