Полк российской армии иногда вместо готовой военной формы и сапог получал ткань и кожу, из которых собственными силами шили одежду и обувь. Порох, свинец и бумага доставлялись в полки, и уже там из них изготавливались патроны. Государство пользовалось бесплатным трудом не только солдат. Небольшое число рекрутов направлялось не в армию, а определялось для работы в шахтах. Еще важнее было то обстоятельство, что, когда Петр Великий построил чугунолитейные заводы, ставшие основой военной промышленности России, к ним были приписаны целые деревни, которые навечно обязывались снабжать их рабочей силой. То же самое было сделано в отношении ряда текстильных предприятий, созданных для пошива одежды для русской армии. Труд приписных крестьян обходился еще дешевле, поскольку семьи рабочих сохраняли свой земельный надел, с которого они должны были кормиться.
До тех пор пока армии всех европейских стран состояли из профессиональных военных, несших службу на протяжении длительного времени, военная система России составляла им превосходную конкуренцию. Система ежегодного набора рекрутов давала возможность российской армии оставаться крупнейшей и самой дешевой в Европе, не возлагая при этом непосильных тягот на население. Однако в 1793–1815 гг. сначала во Франции, затем в Пруссии начали происходить перемены, которые поставили под вопрос дальнейшую жизнеспособность российской армии. Революционная Франция начала ставить под ружье целые «классы» молодых людей в надежде на то, что с окончанием войны они вернутся к мирной жизни в качестве граждан новой республики. С 1798 г. эта система стала применяться на постоянной основе стараниями Луи Журдена, установившего в качестве обязательного шестилетний срок службы. Государство, на короткий срок призывавшее в ряды своей армии целую возрастную группу, единовременно могло выставить больше людей, чем Россия. Через некоторое время в его распоряжении оказывались подготовленные резервы, состоявшие из сравнительно молодых людей, прошедших военную службу. Если бы Россия попыталась скопировать эту систему, ее армия перестала быть отдельным сословием в государстве, и сама сущность царского режима и общества должна была бы претерпеть изменения. Состоящая из граждан армия едва ли была совместима с обществом, основанном на крепостном праве. Армия стала бы менее надежной силой при подавлении бунта внутри государства. Знатные землевладельцы оказались бы лицом к лицу с массой молодых людей, вернувшихся в свои родные деревни (при сохранении существовавшего законодательства), которые больше не были бы крепостными и имели военную подготовку.
На самом деле вызов в лице Наполеона, с которым столкнулась Россия, появился и миновал слишком быстро для того, чтобы эти угрозы могли в полной мере материализоваться. Для выхода из критического положения оказалось достаточно временных мер. В 1807 г. и снова в 1812–1814 гг. царский режим мобилизовал крупное ополчение, созванное исключительно на время войны, несмотря на то, что некоторые из возглавивших его лиц опасались, что этот шаг был бесполезен с военной точки зрения и мог также обернуться серьезной угрозой для социального порядка империи. Вопрос об ополчении был впервые поставлен на обсуждение зимой 1806–1807 гг. князем И.В. Лопухиным, одним из ближайших советников Александра I. Он предупреждал императора, что «в настоящее время в России ослабление уз, связующих крестьянина с помещиком, опаснее иностранного вторжения». Император изъявил желание пойти на риск, и его решение оказалось верным. Мобилизация живой силы посредством резкого увеличения численности регулярных войск и созыва ополчения оказалась достаточным средством для достижения победы над Наполеоном, не требующим коренных перемен в политическом строе России.
После живой силы следующим по значимости ресурсом были лошади, которых в России было больше, чем в любой другой стране мира. Огромные табуны паслись на степных просторах южной России и Сибири. Эти лошади были сильны, быстры и исключительно хорошо поддавались тренировке. Они также обходились совсем недорого. Один историк, занимающийся проблемами коневодства в России, назвал этих степных лошадей «огромным и неисчерпаемым резервом». Ближе всего к чистокровным степным скакунам были лошади в иррегулярных полках казаков, башкир и калмыков. Кони донских казаков были неказисты, малого роста, быстры и очень послушны. Они могли на протяжении многих дней покрывать большие расстояния в экстремальных погодных условиях, по пересеченной местности и при минимальном фураже, что было не под силу регулярной кавалерии. В домашних условиях казачьи лошади всегда находились на выпасе. В зимнее время они передними копытами выкапывали из-под снега и льда корни и стебли травы. Вступая в ряды действующей армии, казаки приводили своих лошадей, хотя в 1812–1814 гг. государство выделяло средства на покупку лошадей взамен тех, что были потеряны в ходе боевых действий. Превосходные разведчики, способные находить дорогу на любой местности в темное время суток, казаки также освобождали регулярные части российской кавалерии от многих обязанностей, которые истощали силы аналогичных родов войск в армиях других стран. Однако полки российских гусар, улан и конных стрелков также имели в своем распоряжении сильных, хорошо обученных, недорогих и быстрых лошадей со здоровой примесью степной крови.
Традиционно гораздо большей проблемой являлся подбор лошадей для средней (драгуны) и тяжелой (кирасиры) кавалерии. Действительно, к началу Семилетней войны в России не существовало боеспособных полков кирасир, и даже драгунские соединения пребывали в крайне плачевном состоянии. Однако к 1812 г. многое изменилось, прежде всего благодаря интенсивному развитию в России начиная со второй половины XVIII в. — коневодства. К 1800 г. в России действовало 250 частных конных заводов, и почти все они возникли в течение предшествовавших сорока лет. Они снабжали лошадьми большую часть кирасирских полков и некоторую — драгунских. Британские офицеры, служившие в русской армии в 1812–1814 гг., признавали, что тяжелая кавалерия в России была, по словам сэра Чарльза Стюарта, «несомненно, очень хороша». Сэр Роберт Вильсон писал, что лошади в русских полках тяжелой кавалерии «отличались бесподобным сочетанием роста, силы, энергичности и выносливости; выращенные преимущественно из породы британских ломовых лошадей, они обладают значительной примесью других кровей, что лишает их грубости и делает вдобавок такими покладистыми, что они сами приучаются к выездке и проходят в высшей степени отличную школу дрессировки».
Единственной проблемой, связанной с поступавшими в кирасирские полки лошадьми, являлась их высокая стоимость, по крайней мере в глазах Александра I. Даже официально лошади, предназначенные для тяжелой кавалерии, обходились в два с половиной раза дороже гусарских, а лошади для гвардейских кирасир — кавалергардов и лейб-гвардии Конного полка — стоили гораздо больше. Их прокорм и содержание обходились дороже по сравнению с лошадьми кавалерии, и, как это обычно бывает с более крупными лошадьми, они обладали меньшей выносливостью и стойкостью. Поскольку поступали они с конных заводов, их замена также была сопряжена с трудностями. Возможно, по перечисленным причинам русские кирасиры в 1813–1814 гг. часто использовались в качестве резервных войск и мало участвовали в сражениях. Александр пришел в неистовство, когда однажды австрийский генерал использовал их для несения сторожевой охраны и допустил невынужденные потери среди лошадей.
Военная промышленность России, как правило, могла, за рядом исключений, полагаться на отечественное сырье. Значительный объем селитры приходилось ввозить из-за границы; то же самое касалось свинца, что обернулось его удорожанием и опасным образом ослабило армию в 1807–1812 гг., когда континентальная блокада наложила ограничения на российскую внешнюю торговлю. Производство шерсти для военного обмундирования также было сопряжено с трудностями, поскольку Россия изготовляла только 4/5 требовавшегося ей объема. Ощущался недостаток шерстоткацких предприятий, связанный со стремительным увеличением численности армии после 1807 г. Однако самым необходимым сырьем являлись железо, медь и дерево, которых в России было в избытке. В начале царствования Александра I Россия все еще являлась мировым лидером по выплавке чугуна, а по производству меди уступала только Великобритании. Петр Великий основал первый крупный железоделательный завод в России для разработки огромных залежей железной руды и дерева в районе Урала — на границе Европы и Сибири. Хотя технология выплавки металла в России уже начинала заметно отставать от английской, в 1807–1814 гг. она все еще находилась на должном уровне, требовавшемся для удовлетворения военных потребностей. Уральский регион был значительно удален от основных оружейных заводов Петербурга и Тулы, расположенной в 194 км к югу от Москвы, но эффективная система водного сообщения связывала три региона воедино. Тем не менее доставка любого вида вооружения или амуниции, изготовленных на Урале, в расположение войск, находившихся на западных рубежах Российской империи, занимала более года.
Производилось два основных вида вооружения: артиллерия и огнестрельное оружие. Большинство русских железных пушек изготовлялось на Александровском пушечном заводе в Петрозаводске небольшом городе в Олонецкой губернии к северо-востоку от Петербурга. Эти орудия предназначались прежде всего для оснащения русских крепостей и комплектования осадной артиллерии. Большая часть полевых орудий поступала из Петербургского арсенала: за 1803–1818 гг. там было изготовлено 1255 новых пушек. Технология производства на обоих заводах находилось на современном уровне. В Петербургском арсенале в 1811 г. был установлен паровой двигатель, приводивший в движение все токарные и сверлильные станки. Меньшее количество орудий изготовлялось и ремонтировалось в крупных складах и мастерских в Брянске — городе, находившемся недалеко от границы современной России и Белоруссии. После реформы в области артиллерийского дела, завершенной А.А. Аракчеевым в 1805 г., российские орудия и лафеты стали соответствовать самым высоким международным стандартам. Число типов орудий было уменьшено, отдельные части стандартизированы и облегчены, большое внимание уделялось также тому, чтобы орудия и снаряжение были сообразны тем тактическим задачам, которые они должны были выполнять. Единственным слабым звеном оставались российские гаубицы, которые так и не удалось доработать до уровня французских моделей, вследствие чего российские орудия во время дуэлей с французскими не всегда могли достичь цели. С другой стороны, благодаря облегченной конструкции лафетов и силе тягловых лошадей русская артиллерия на полях сражений 1812–1814 гг. являлась самой мобильной и маневренной.
Что касается ручного огнестрельного оружия, то дела здесь обстояли гораздо менее благоприятным образом. Ружья производились на трех заводах. Ижевский оружейный завод в Вятской губернии (недалеко от Урала) в 1812–1814 гг. производил около 10% всего огнестрельного оружия. Гораздо меньшее его количество изготовлялось на Сестрорецком оружейном заводе, что в 35 км от Петербурга, хотя здесь ремонтировалось большее количество бывшего в употреблении оружия. Поэтому наиболее крупным производителем ружей в 1812–1814 гг. являлась Тула.
Тульский казенный оружейный завод был заложен Петром Великим в 1712 г., но заказы распределялись между ним и частными заводами. В 1812 г., несмотря на то что казенный завод изготовлял большую часть новых ружей, значительное их количество производилось силами шести частных предпринимателей. Однако последние не являлись хозяевами заводов. Они выполняли государственные заказы, отчасти полагаясь на собственные небольшие мастерские, но в основном передавая полученные заказы многочисленным искусным мастерам и ремесленникам, работавшим на дому. Военное министерство сетовало на то, что выполнение его заказов подобным образом вызывало перерасход времени, средств на транспортировку и топливо. Сам казенный завод представлял собой собранные на одной территории небольшие мастерские, в которых нередко использовался ручной труд. Все производство подразделялось на пять ремесленных процессов, в результате каждого из которых изготовлялся определенный тип продукции: ружейные стволы, деревянные части, ударный механизм, элементы холодного оружия и прочие принадлежности для ружей. Производство стволов являлось наиболее сложным процессом, именно с ним была связана большая часть задержек в выполнении заказов — отчасти потому, что ощущалась нехватка квалифицированного труда.
Как на казенном заводе, так и в частных мастерских самой серьезной проблемой являлась устаревшая технологии и не отвечавший современным требованиям парк станков. Паровые машины стали применяться только в самом конце наполеоновских войн, к тому же опыт их применения оказался неудачным в том числе и потому, что машины требовали дерева в качестве топлива, покупка которого в тульской губернии обходилась чрезвычайно дорого. Традиционным источником движущей силы являлась вода: в 1813 г. была произведена установка гораздо более эффективных машин, что позволило значительно сократить потребление воды и организовать равномерный производственный процесс с использованием механической тяги. Однако даже с появлением подобного оборудования, нехватка воды в весеннее время означала, что на несколько недель в году все машины на заводе прекращали работу. В 1813 г. также были установлены механические станки для высверливания ружейных стволов. Ранее эту работу выполняли вручную пятьсот человек, что серьезным образом тормозило производство. Один россиянин, посетивший аналогичный завод в Англии, отмечал, что там на каждой стадии производства использовались соответствующие механические станки. На тульском же заводе, напротив, отсутствовали многие типы специальных станков, особенно молоты и дрели; в частности, не было возможности приобрести качественные стальные механические станки. Порой русским ремесленникам приходилось орудовать лишь рубанком и стамеской.
Учитывая трудности, с которыми столкнулась российская военная промышленность, можно сказать, что в эпоху наполеоновских войн, она творила чудеса. Несмотря на громадный рост вооруженных сил, происходивший в эти годы, и потерю значительной части вооружения в 1812–1814 гг., большинство русских солдат все-таки получили ружья, большая часть которых была изготовлена на Тульском заводе. Эти ружья стоили в четыре раза дешевле английских аналогов. С другой стороны, без 101 тыс. ружей, ввезенных из Великобритании в 1812–1813 гг., Россия не смогла бы вооружить свои резервные подразделения, которые она использовала для усиления действующей армии в 1813 г. Кроме того, недостатки в работе русских механических станков и острая необходимость наращивания темпов производства и объемов выпускаемой продукции неизбежно приводили к тому, что некоторая часть изготовленных ружей не отвечала необходимым требованиям. Например, в 1808 г. один английский источник весьма критично отзывался о качестве тульских ружей. С другой стороны, проведенные французам испытания ударных механизмов продемонстрировали большую надежность русских образцов по сравнению с французскими, хотя они и уступали, причем значительно, английским и австрийским ружьям в надежности. Следует иметь в виду, что ненадежность и несовершенство конструкции являлись отличительными чертами всех ружей того времени. При этом русские образцы были, несомненно, хуже английских и, возможно, часто уступали по качеству ружьям, имевшимся на вооружении у армий других европейских государств. Кроме того, несмотря на громадные объемы производства в 1812–1814 гг., российская военная промышленность постоянно оказывалась не в состоянии поставлять такое количество ружей нового образца, чтобы обеспечить всех солдат в батальоне огнестрельным оружием одинакового типа и калибра, хотя следует еще раз отметить тот факт, что в России проблемы, свойственные армиям всех континентальных держав, проявились наиболее остро.
Вероятно, качество стрелкового оружия сказалось на тактике российской армии. Оптимистом был бы русский генерал, полагавший, что вооруженные подобными ружьями люди могли действовать так же, как пехотинцы Веллингтона, которые выстраивались в два ряда и огнем своих ружей сдерживали наступавшие колонны противника. Недостатки российского огнестрельного оружия, возможно, явились дополнительной причиной того, что российская пехота сражалась плотным строем при мощной поддержке артиллерии, количество которой в расчете на одного пехотинца превышало показатели любой европейской армии. Однако, хотя дефекты русских ружей, возможно, и оказывали влияние на тактику российской армии, они точно не сказывались на ее боеспособности на поле сражения. Эпоха наполеоновских войн сильно отличалась от периода Крымской войны, к началу которой промышленная революция обусловила кардинальные изменения в области вооружений, а превосходство английских и французских нарезных ружей над русским гладкоствольным оружием сделало жизнь русского пехотинца невыносимой.
Государственные доходы являлись четвертым — фискальным элементом, питавшим силы России. Статус великой державы в Европе XVIII в. был сопряжен с очень крупными расходами, которые многократно увеличивались в военное время. Военные расходы могли спровоцировать не только финансовый, но и политический кризис в государстве. Самым известным примером подобного рода является падение режима Бурбонов во Франции в 1789 г., ставшего следствием банкротства государства, в свою очередь, вызванного чрезмерными расходами на участие Франции в войне за независимость США. Финансовый кризис подрывал позиции также других великих держав. Например, в середине Семилетней войны он заставил Габсбургов значительно сократить размер своей армии.
Влияние состояния финансов на дипломатию и военную политику сохранялось и в эпоху наполеоновских войн. В 1805–1806 гг. политика Пруссии была подорвана нехваткой денежных средств, которые позволяли содержать мобилизованную армию, представлявшую постоянную угрозу для Наполеона. Аналогичным образом Австрия в 1809 г. оказалась перед выбором: немедленно начать военные действия против Наполеона или сократить численность своей армии, поскольку государство было не в состоянии поддерживать существовавший на тот момент уровень военных расходов. Австрийцы решили драться, потерпели поражение и были обложены контрибуцией, на долгие годы ослабившей военный потенциал Австрии. Еще более тяжкая контрибуция была наложена в 1807 г. на Пруссию. В 1789 г. Россия имела больший размер внешней задолженности, чем Австрия или Пруссия. Войны 1798–1814 гг. с неизбежностью привели к значительному увеличению российских долговых обязательств. В отличие от Австрии или Пруссии, России в 1807 г. не пришлось выплачивать контрибуций, которыми были обложены поверженные Наполеоном государства. Однако проиграй она в 1812 г., история пошла бы по совсем иному сценарию.
Даже не выплачивая военную контрибуцию в 1807–1814 гг., Россия находилась в состоянии финансового кризиса. Начиная с первой войны, проведенной Екатериной II против Османской империи (1768–1774) расходная статья государственного бюджета постоянно оказывалась выше доходной. Изначально Россия частично покрыла возникший дефицит за счет займа, взятого у голландских банкиров. К концу XVIII в. получение денег подобным образом стало невозможным: проценты по займу тяжелым бременем ложились на российское казначейство. В любом случае Нидерланды были захвачены французами, а финансовые рынки страны закрыты для иностранных держав. Вплоть до 1800 г. в России большая часть бюджетного дефицита покрывалась за счет выпуска бумажных ассигнаций. К 1796 г. ценность бумажного рубля составляла две трети его серебряного эквивалента. Непрестанные военные действия после 1805 г. вызвали стремительный рост государственных расходов. Единственным способом их покрытия становился выпуск все новых и новых ассигнаций. К 1812 г. стоимость бумажных денег Российской империи составляла лишь четверть от их «реальной» (в серебряном эквиваленте) ценности. Инфляция спровоцировала резкое увеличение государственных расходов, которые далеко не в последнюю очередь коснулись вооружения, материальной части и продовольственного снабжения армии. Добиться увеличения доходов, достаточных для покрытия расходной части бюджета, не представлялось возможным. Тем временем министерство финансов жило в постоянном страхе перед безудержной инфляцией и полной потерей доверия населения к бумажной валюте. Даже если бы этого не произошло, зависимость российской армии от обесценивающейся бумажной валюты ставила под вопрос возможность ведения военных действий за рубежом. Часть провизии и другие необходимые вещи должны были приобретаться в непосредственной близости от театра военных действий, прежде всего во время пребывания армии на территории союзников, однако ни один иностранец не был бы готов предоставить товары и услуги в обмен на бумажные рубли.
На момент смерти Екатерины II в 1796 г. годовой доход Российской империи составлял 73 млн. руб., или 11,7 млн. ф. ст.; за вычетом процентов по займам он равнялся 8,93 млн. ф. ст., а в действительности был еще ниже, если учесть падение курса бумажного рубля. Приблизительно того же порядка была доходная часть бюджетов Австрии или Пруссии: например, в 1800 г. суммарные поступления в бюджет Пруссии составили 8,65 млн. ф. ст.; в 1788 г. аналогичный показатель для Австрии равнялся 8,75 млн. ф. ст. Даже в 1789 г., несмотря на кризисное состояние финансов, годовой доход французской короны был намного выше, составляя 475 млн. франков, или 19 млн. ф. ст. Вне конкуренции вновь оказалась Великобритания: благодаря новым налогам, введенным в 1797–1799 гг., объем годовых поступлений возрос с 23 до 35 млн. ф. ст.
Тем не менее Россия оставалась великой державой с огромной территорией, и объяснение этому следует искать в том, что сравнение европейских стран по уровню валового дохода имеет множество недостатков. Кроме того, как было показано в настоящей главе, стоимость основных ресурсов, необходимых для ведения войны, в России была гораздо ниже, чем, например, в Великобритании. Даже в мирное время российское государство едва ли оплачивало стоимость некоторых видов работ и товаров. Властям удалось переложить на плечи крестьянства часть расходов по содержанию армии, которая на протяжении большей части года квартировала по деревням. В 1812 г. этот принцип был доведен до крайности, следствием чего стали массовые реквизиции и еще большие добровольные пожертвования. Одна из ключевых причин, по которой в XVIII в. победы давались России малой кровью, заключалась в том, что все свои войны она вела на территории противника и в значительной мере за счет других держав. То же самое произошло в 1813–1814 гг.
В 1812–1814 гг. Россия одержала победу над Наполеоном лишь с небольшим перевесом и ценой неимоверного напряжения всех сил. Но даже при всем при этом Россия никогда не смогла бы сокрушить Наполеона собственными силами. Для этого потребовались усилия крупной коалиции европейских держав. Создание, сохранение и в определенной степени руководство действиями этой коалиции явились величайшим достижением Александра I. На этом пути Александру пришлось столкнуться с многочисленными препятствиями. Понимание того, почему эти препятствия возникали и как они преодолевались, требует некоторого знания международных отношений того времени.
Во второй половине XVIII в. в Европе насчитывалось пять великих держав. Две из них — Великобритания и Франция — являлись заклятыми врагами; то же самое касалось Австрии и Пруссии. Россия была единственной из пяти великих держав, не имевшей ненавистного противника, и это обстоятельство существенным образом играло в ее пользу. В целом Россия приняла сторону Великобритании в конфликте последней с Францией. Так случилось прежде всего потому, что Франция традиционно оказывала покровительство шведам, полякам и туркам, которые являлись ближайшими соседями и противниками России. Великобритания также представляла собой крупнейший рынок для сбыта российских товаров. Тем не менее отношения между двумя державами порой бывали натянутыми. Как и другие европейские страны, Россию возмущало своеволие Великобритании в вопросах нейтральной торговли в военное время. В годы американской войны за независимость, когда английский морской флот был сильно ослаблен, Россия оказалась во главе коалиции прибалтийских государств, вставшей на защиту права нейтральной торговли. В 1787–1791 гг. внутренний кризис французского государства, казалось, подорвал силы страны, что дало английский дипломатии больший простор для маневра. Приблизительно в это самое время русская армия теснила турок и продвигалась в глубь Балканского полуострова. На горизонте замаячила первая тень «большой игры», которая в викторианскую эпоху велась между Великобританией и Россией за господство в Азии. Премьер-министр Великобритании Уильям Питт взял на себя миссию спасителя Турции от России, тщетно пытаясь вынудить Екатерину II отказаться от части российских завоеваний. Вскоре французская экспансия отодвинула эти заботы на второй план, и на протяжении жизни целого поколения европейских дипломатов они оставались на периферии внимания. Однако действия Питта не были забыты в Петербурге.
Еще большую пользу Россия могла извлечь из австро-прусского соперничества. Урок, вынесенный Габсбургами и Гогенцоллернами из событий Семилетней войны, состоял в том, что их безопасность, не говоря уже о будущей экспансии, зависели от доброй воли России. Екатерина II умело провела своеобразный аукцион на получение поддержки России. К 1770-м гг. она пришла к правильному выводу о том, что наибольшие территориальные приращения ожидали Россию на южном направлении — в борьбе против Османской империи. С этой точки зрения Австрия представляла для России гораздо больший интерес, чем Пруссия. Тогда императрица милостиво позволила Вене выиграть аукцион на получение поддержки России. В обмен на нее австрийцам пришлось заплатить высокую цену. В 1788 г. они оказались втянутыми в дорогостоящую войну против Османской империи, которая отвечала русским, а не австрийским интересам.
Уже к началу наполеоновских войн многие спорные вопросы, из-за которых Австрия пошла войной против России в 1914 г., стали причиной возникновения разногласий между двумя империями. Прежде остальных следует назвать страх Австрии перед неуклонно растущей мощью России. К 1790-м гг., например, российский флот не просто господствовал на Черном море: мощная его группировка действовала в Адриатическом море, т. е. на задворках империи Габсбургов. В ходе трех войн России против Османской империи в период 1768–1812 гг. российская армия временно занимала территорию нынешней Румынии. Присоединение этих земель к России являлось весьма реальной перспективой, представлявшей серьезную угрозу для австрийских интересов. Мощь России и ее победы над турецкими султанами способствовали появлению многочисленных сторонников России среди христианского населения Балкан. К тому же эти христиане были православными, как и сами русские. В 1804–1812 гг. сербы подняли восстание против османских правителей и с надеждой смотрели в сторону России, ожидая поддержки. В той манере, которая хорошо известна историкам, изучающим внешнюю политику России накануне 1914 г., российские дипломаты колебались между желанием заполучить сербов в качестве лояльного сателлита и опасением, что их честолюбивые замыслы втянут Россию в разрушительный конфликт с империей Габсбургов. С австрийской точки зрения, хуже было то, что Россия получала все новых сторонников в рядах православного населения Австрийской империи, которое во второй половине XVIII в. тысячами эмигрировало в степные районы юга России и на Украину.
Изначально Французская революция и последующая экспансия Франции заботили Россию меньше, чем любое другое европейское государство. Екатерина отрицательно относилась к революции и заключила под стражу ряд российских деятелей, придерживавшихся иных взглядов. Она сокрушила «якобинство» в Польше, использовав его в качестве благовидного предлога для уничтожения остатков польской государственности. Однако ни один здравомыслящий человек не стал бы опасаться революции в России по французскому сценарию. В России не было «третьего сословия». В той форме, в какой оно существовало, оно представляло собой средний класс профессиональных работников, большая часть которых имела иностранное происхождение и находилась на государственной службе. Русские купцы и ремесленники, за редким исключением, были глубоко традиционны, являясь православными по мировоззрению и преданными монархии людьми. Передовое общественное мнение, по-прежнему представленное почти исключительно выходцами из дворян, рассматривало монархию как наиболее просвещенную силу в России и видело в ней источник модернизации и европеизации империи. В стране, пережившей Пугачевское восстание, идея массовой революции являлась анафемой для любого образованного или имевшего земельную собственность российского подданного.
Что касается территориальной экспансии Франции, то поначалу Россия имела возможность спокойно наблюдать за ней со стороны. Франция находилась на другом конце Европы. Ей было необходимо расширить свои границы, прежде чем она могла бросить вызов интересам России. Напротив, любое продвижение французских войск означало бы их вступление на территорию Рейнланда и Бельгии и затрагивало коренные интересы монархии Габсбургов и Великобритании. Поскольку на другом конце Европе переплетались интересы Великобритании, Франции, Австрии и, вероятно, даже Пруссии, Россия могла не опасаться за свою безопасность и продолжать уверенно отстаивать свои собственные интересы, в сферу которых не в последнюю очередь входила Польша.
К концу 1790-х гг. Россия более не могла позволить себе столь же спокойно взирать на происходящее. Действительно, захват Францией Рейнланда, Швейцарии, Нидерландов и части Италии означал усиление французской мощи, которое начинало вызывать беспокойство. По мере того как направление экспансии французского императора смещалось в сторону восточного Средиземноморья и даже Египта, принадлежавшего Османской империи, у Павла I появлялись основания для присоединения ко Второй коалиции. Однако то, каким образом он это сделал, свидетельствовало о том, что он рассматривал Россию как вспомогательную силу в войне, на переднем крае которой находились Австрия и Великобритания. Более того, в тот самый год, когда российская армия вступила в войну, Павел I рассорился со своими союзниками. К последнему году своего правления Павел полностью изменил свою позицию. Россия вышла из коалиции, прервала торговые отношения с Великобританией, встала во главе нового союза государств в защиту морских прав нейтральных государств и даже отправила казачий корпус в невообразимую экспедицию в направлении Индии. К моменту убийства Павла I в марте 1801 г. Россия по большинству своих целей и замыслов стала союзником Франции в войне последней против Великобритании.
Новый российский император Александр I немедленно возобновил добрые отношения с Англией, однако его основным приоритетом с самого начала было стремление держаться в стороне от затруднительных ситуаций, возникающих в сфере международных отношений, и посвятить себя внутренним преобразованиям. Только в 1804 г. русско-французские отношения начали сползать к войне. Главная причина этого заключалась в том, что геополитические соображения, сподвигшие Россию примкнуть ко Второй коалиции, вновь стали актуальными, только в еще более острой форме. Франция заметно усилилась по сравнению с 1798 г. Под давлением Франции Священная Римская империя начала разрушаться, а границы Германии перекраивались без учета интересов России. Провозгласив себя королем Италии в 1804 г., Наполеон не просто утверждал свое господство на Аппенинском полуострове: он также закладывал основы французской экспансии в направлении восточного Средиземноморья, Балкан и Константинополя. Эти существенные соображения дополнялись реакцией, вызванной аморальным поступком Наполеона, когда тот арестовал, а затем приказал расстрелять герцога Энгиенского — младшего члена находившейся в изгнании королевской семьи, которого Наполеон выкрал с территории, принадлежавшей тестю Александра I. Многие французские роялисты, бежавшие из страны, проживали в Петербурге, и российская знать в убийстве герцога Энгиенского увидела подтверждение того, что Наполеон являлся прямым продолжателем якобинского террора. Сам Александр в гораздо меньшей степени разделял взгляды легитимистов, чем это было свойственно высшему свету Петербурга, однако случай с герцогом Энгиенским был отнюдь не единственным примером, демонстрировавшим презрение главы французского государства к международным соглашениям и нормам.
Все эти факторы способствовали вступлению России в войну в 1805 г. На сей раз Россия приняла более деятельное участие в событиях, чем это было в 1798 г. Тем не менее Александр I рассматривал Австрию, Великобританию и Пруссию как своих соперников, которые находились на передовой, и которым Россия оказывала бескорыстную помощь, хотя ее собственные интересы непосредственно затронуты не были. Раздражение, вызванное нежеланием Пруссии исполнить свои обязательства, подтолкнуло Александра к мысли разработать план, нацеленный на то, чтобы вынудить Берлин примкнуть к коалиции. Хотя Александр тщательно следил за тем, чтобы соблюдались интересы России, в его голове также роились грандиозные замыслы по установлению на длительный срок мира и безопасности в Европе. Дитя эпохи Просвещения, он любил говорить об этом и видеть себя в подобном свете. Однако свойственная ему временами манера в духе Вудро Вильсона провозглашать основополагающие принципы мирового порядка также коренилась в ощущении, столь же характерном для американцев, согласно которому Россия как страна, обладающая огромной мощью и руководствующаяся соображениями геополитической безопасности, могла позволить себе возвыситься над массой других государств и установить правила для общего блага.
Война 1805–1807 гг. окончилась для России катастрофой. Вместо того чтобы ждать подхода русских войск во главе с М.И. Кутузовым, часть австрийской армии в начале кампании 1805 г. повела наступление в Баварии, была отрезана и вынуждена капитулировать. Кутузов вывел свою армию из потенциальной западни и очень умело отступил на восток в направлении Моравии. Русские войска проявляли свои обычные дисциплину и выдержку и смогли сдержать французов в ходе нескольких тяжелых арьергардных сражений. Самым выдающимся был бой при Шёнграбене 16 ноября 1805 г., увековеченный Л.Н. Толстым в романе «Война и мир». В этом сражении русские находились под командованием пылкого и харизматичного П.И. Багратиона. К началу декабря перевес в кампании оказался на стороне союзных сил. Коммуникации Наполеона были очень растянуты, а Пруссия, казалось, должна была вот-вот примкнуть к Австрии и России. Однако Александр I пренебрег советом Кутузова и бросил союзную армию в наступление, которое закончилось катастрофой при Аустерлице 2 декабря. В результате Австрия подписала мирное соглашение, а российская армия вернулась домой. В течение практически всего следующего года наблюдался странный перерыв, во время которого русские и французы не заключали мира, но и не вели боевых действий друг против друга. Конец этому был положен в октябре 1806 г., когда между Наполеоном и Пруссией вспыхнула война. В предшествующее десятилетие Пруссия пыталась обезопасить себя и расширить свою территорию, сохраняя нейтралитет и балансируя между Францией и ее противниками. Однако к осени 1805 г. ситуация, создавшаяся в результате господства Франции в Германии, стала подталкивать Пруссию в направлении союзников. Однако берлинский кабинет слишком долго придерживался политики лавирования, и после победы Наполеона при Аустерлице Пруссия оказалась в его власти. В последующие месяцы она узнала, сколь унизительна была роль сателлита французского императора. Осенью 1806 г. Пруссия вступила в войну с целью возвратить утраченные позиции гордой и независимой великой державы. Но вместо того чтобы держать оборону на реке Эльба и ожидать помощи русских, прусская армия пошла в наступление и была разбита в сражениях при Йене и Ауэрштедте 14 октября 1806 г.
В течение оставшихся восьми месяцев войны русские обнаружили, что борются против Наполеона в Польше и Восточной Пруссии практически в одиночку, поскольку к тому моменту удалось уцелеть лишь небольшой части прусской армии. В эти месяцы российская армия хорошо воевала, и французы понесли тяжелые потери, особенно в закончившейся вничью битве при Прёйсиш-Эйлау в феврале 1807 г. Русские сражались под командованием генерала Л.Л. Беннигсена, способного стратега и умелого тактика, который оставил родной Ганновер, будучи молодым офицером, и перешел на службу к российскому императору. Однако, как всегда, перевес сил был не в пользу русских. Под контролем Наполеона находилась большая часть Западной Европы, Германия и Польша. Коалиция, опиравшаяся на ресурсы одной России и небольшой части Восточной Пруссии, была обречена на поражение. В любом случае Россия не собиралась и не была готова собственными силами вести борьбу не на жизнь, а на смерть против Наполеона. Ресурсы империи были мобилизованы далеко не полностью.
Зимой 1806–1807 гг. многие тысячи русских солдат заболели или дезертировали по причине нехватки продовольствия. Российское интендантское ведомство было печально известно своей медлительностью и продажностью. Беннигсен лучше разбирался в тактике, чем в логистике. Он чрезмерно полагался на местные подрядные организации в Пруссии и не справился с задачей создания транспортного сообщения, коммуникаций и баз снабжения в тылу армии. Однако в оправдание Беннигсена можно сказать, что русские были втянуты в зимнюю кампанию без всякого предупреждения. Литва и Белоруссия — территории, лежавшие в непосредственном тылу российской армии, были гораздо более бедными землями с низкой плотностью населения по сравнению с центральными губерниями или богатыми земледельческими губерниями юга России и Украины, не говоря уже о Германии, Богемии или Франции. Плохие урожаи были частым явлением и делали продовольственное обеспечение людей и лошадей вдвойне трудной задачей. Доставка еды и фуража из России была делом сложным и обходилась дорого из-за плохой системы коммуникаций. Кроме того, возникала проблема с валютой. В самой России бумажный рубль имел хождение практически на всей ее территории. В западных пограничных областях империи операций с бумажным рублем или вовсе избегали, или принимали его по гораздо более низкому курсу по сравнению с серебряным рублем. Поэтому содержание армии в этих областях обходилось чрезвычайно дорого.
Причины триумфа Наполеона в 1805–1807 гг. надо искать прежде всего в области политики и географии. Три великие державы на востоке не заключили против него союз: в 1805 г. нейтралитет сохраняла Пруссия, в 1806 г. — Австрия. В действительности на протяжении всего периода против Наполеона не выдвигались объединенные силы даже двух держав, находившихся к востоку от Франции. К тому моменту, когда войска России прибыли на театр военных действий, армии союзников уже были разгромлены. В какой-то мере это явилось следствием непродуманной стратегии Австрии и Пруссии, однако плохую услугу оказала союзникам география местности. В 1805 г. ни с финансовой точки зрения, ни с точки зрения материально-технического обеспечения войск, не представлялось возможным сконцентрировать силы французской армии в окрестностях Булони и использовать эти территории в качестве военной базы в ходе предстоявшего конфликта с Австрией. По той же причине было немыслимо на протяжении нескольких недель, не говоря уже о месяцах, держать наготове российскую армию где-либо рядом с австрийской или прусской границей. Даже если бы такая возможность и представилась, это, вероятно, мало что могло бы изменить. Расстояние от Ла-Манша до баварско-австрийской границы было гораздо короче, чем от пограничных территорий России. Более того, французы имели возможность пройти маршем по плодородной местности, по пути реквизируя все необходимое для нужд армии. Армия, попытавшаяся двигаться с той же скоростью в приграничных районах России и Австрии, страдала бы от недостатка провизии и надлежащего взаимодействия между отдельными частями. Австрийцы и русские смогли сделать так, что войска Кутузова в 1805 г. действовали очень оперативно; несмотря на это, отчасти благодаря Маку, они прибыли слишком поздно.
В 1806 г. затруднительное, с точки зрения географии, положение, в котором оказались союзники, усугубилось, поскольку в распоряжении Наполеона оказался ряд опорных пунктов и союзников в западной и южной Германии. По сравнению с русскими войска французского императора находились гораздо ближе к Берлину и центральным районам Пруссии. Возможно, прусская армия и могла сдерживать Наполеона на Эльбе какое-то время до прибытия русских, однако это далеко не факт. Если бы этого не произошло, наследникам Фридриха II едва ли удалось бы избежать решающего сражения: им пришлось бы оставить большую часть Пруссии и отступить к Одеру в ожидании подкрепления из России. Основной урок событий 1805–1807 гг. заключался не в том, что три восточноевропейские монархии должны были действовать сообща, а в том, что к началу военных действий российская армия должна была находиться в Центральной Европе. Это наконец произошло в 1813 г., но при столь исключительных обстоятельствах, которые никто не мог предвидеть.
Политика и география явились более важными причинами катастрофы 1805–1807 гг., чем любые провалы в действиях российской армии. Даже в 1805 г. она во многих отношениях представляла собой грозную силу. Прежде всего потому, что в совсем недавнем прошлом она славилась легендарной храбростью, стойкостью и лояльностью своего рядового состава. Чувство этнической сплоченности служило источником ее силы. Большинство солдат были русскими, хотя белорусы и украинцы и составляли весомое меньшинство. Особенно часто украинцы встречались в кавалерии, что было весьма логично, поскольку среднестатистический украинец с гораздо большей долей вероятности знал, как обращаться с лошадью, чем крестьянин из северных или центральных губерний России. В ту эпоху, однако, первостепенную роль играли сословное положение и религия. Поэтому действительно важным было то, что эти люди являлись крестьянами и православными. В любом случае в этнолингвистическом отношении русские, украинцы и белорусы были, пожалуй, ближе, чем солдаты одного и того же французского полка, набранные из провинций Бретань, Лоррэнь и Аквитания.
Условия несения военной службы являлись самым важным фактором сплоченности войск. Военные историки подчеркивают, что на войне наибольшее значение имеет не верность стране или идеологии, а та преданность, которая возникает у солдат из чувства привязанности к своим товарищам и воинским подразделениям. Для армии Александра I этот тип преданности был характерен в наибольшей степени. В течение десяти лет, предшествовавших 1812 г., средний возраст рекрутов составлял менее 22 лет, а солдаты несли службу на протяжении 25 лет. Учитывая уровень смертности населения даже в мирное время, следует сказать, что для многих солдат служба в армии являлась пожизненным приговором. Лишь немногие новобранцы владели грамотой и могли поддерживать связь с домом посредством переписки. Формулярные списки полков свидетельствуют о том, что большинство унтер-офицеров никогда не брали отпуск для поездок домой. Большинство солдат не возвращались в родные деревни даже после увольнения из армии. Их родителей к тому моменту уже не было в живых, а родные братья и сестры, вполне вероятно, не слишком бы обрадовались появлению в семье лишнего рта. Особенно в помещичьих имениях рекрутчина порой использовалась как средство избавления общины от неугомонных молодых крестьян и часто проводилась несправедливо. Ни помещик, ни крестьянская община не горели желанием снова увидеть пожилого человека, вероятно, не способного заниматься сельскохозяйственными работами и, возможно, затаившего обиду на тех, кто много лет назад изгнал его, определив в рекруты. Помещик имел право запретить вышедшему в отставку солдату вернуться в его родную деревню.
Тем временем как только новобранец поступал на военную службу, его полк мог стать для него новым домом. Однополчане в какой-то мере заменяли ему семью. Если солдат умирал, его имущество переходило к его товарищам. У каждой роты солдат имелась своя собственная артель, куда каждый солдат отдавал часть своего жалования, половину всех заработков на стороне и большую часть денег, полученных в качестве награды за исправную службу. Общий фонд полковой артели мог составлять не одну тысячу рублей, что было особенно характерно для гвардейских полков. Эти деньги использовались солдатами для приобретения «предметов роскоши», способных дополнить их скудный паек, состоявший из хлеба и каши, а также шли на оптовую закупку еды, котелков, средств передвижения и других предметов, что делалось из соображений экономии. В идеале солдат служил в одном и том же полку на протяжении всей своей жизни, и во многих случаях это было именно так. Даже когда солдата переводили в другой полк, он обычно перемещался вместе со всей ротой, так что во многом чувство верности коллективу и сплоченность сохранялись.
Герцог Евгений Вюртембергский, двоюродный брат императора Александра I, в российской армии командовал в 1807–1814 гг. сначала бригадой, затем дивизией и, наконец, корпусом. Он восхищался своими солдатами и был известен не только тем, что храбро вел их в бой, но и тем, что «братался» с солдатами, забывая о своем титуле. Его мемуары представляют, возможно, наибольшую ценность среди всех произведений, написанных русскими генералами эпохи наполеоновских войн. Он вспоминал, что «молодой рекрут, как правило, имел хорошую выдержку, охотно учился и смирялся с выпавшим ему жребием более охотно, чем военнослужащие других стран, призванные по системе всеобщей воинской обязанности… Со временем полк становится его новым домом, и чтобы понять ту привязанность, которую русский солдат питает к этому дому, вы должны увидеть это собственными глазами. Не удивительно поэтому, что, исполненный подобного чувства, русский солдат так хорошо сражается».
Александр I осознавал силу полкового единства и стремился сохранить его, стараясь сделать так, чтобы офицеры до получения нового звания по возможности оставались в одном и том же полку. Подобные попытки порой оканчивались неудачей, поскольку офицер мог иметь сильную личную мотивацию для перевода в другой полк. Родственники любили служить вместе. Старший брат или дядя в полку мог оказать солдату немаловажное покровительство. Особенно в условиях военного времени служебная необходимость порой требовала перевода офицеров на вакантные должности в других полках. К тому же подвигало и значительное увеличение численности армии в годы правления Александра I. Только в 1801–1807 гг. были основаны семнадцать новых полков, для их комплектации требовались опытные офицеры. В подобных условиях удивительным представляется тот факт, что более половины всех офицеров в звании от прапорщика до капитана, а также многие офицеры старше по званию на протяжении всей службы не меняли полка. Особенно в старых полках — таких как Лейб-гренадерский, Брянский или Курский пехотные полки, или Псковский драгунский — число офицеров вплоть до чина майора, всю жизнь прослуживших в своем полку, было особенно велико. Как и следовало полагать, Преображенский лейб-гвардии полк, один из старейших в российской армии, представлял собой исключительное явление, поскольку почти все его офицеры продвигались по службе внутри данного полка. Прибавим к этому, что подавляющее большинство русских офицеров не были женаты, и сила их привязанности к своим полкам станет очевидной.
Однако истинными носителями духа полкового единства и полковых традиций были унтер-офицеры. В полках, появившихся в правление Александра I, старшие унтер-офицеры несли службу с момента образования этих полков и до своего выхода в отставку. В старых полках имелись сильные унтер-офицерские кадры, прослужившие на одном и том же месте свыше двадцати лет. В ряде исключительных случаев, как это было в Брянском пехотном и Нарвском драгунском полках, служба каждого фельдфебеля (вахмистра), старшего и младшего унтер-офицера проходила в одном и том же полку. В российской армии проводилась четкая грань между унтер-офицерами дворянского происхождения (фельдфебелями в пехоте и вахмистрами в кавалерии) — с одной стороны, и в десятки раз более многочисленными старшими и младшими унтер-офицерами — с другой. Старшие и младшие унтер-офицеры были преимущественно выходцами из нижних сословий. Они получали унтер-офицерский чин как ветераны, зарекомендовавшие себя надежными, непьющими и умелыми служаками в мирное время и выказавшие отвагу на полях сражений. Как и основная масса рекрутов, большинство их были неграмотными.
Фельдфебели и вахмистры, напротив, в большинстве случаев владели грамотой, хотя иногда, особенно в военное время, некоторые неграмотные унтер-офицеры, проявившие отвагу и командирские способности, могли быть повышены до звания фельдфебеля или вахмистра. Многие из них были детьми священников, прежде всего дьяконов и других низших слоев церковнослужителей, выполнявших вспомогательные функции при совершении православной службы. Большая часть поповских детей владела грамотой, а поскольку в церковной иерархии не было места для каждого из них, именно они заполняли собой основную брешь в кадровом составе российской армии, становясь унтер-офицерами. Однако крупнейшим источником формирования унтер-офицерского корпуса были солдатские дети, считавшиеся наследственными членами военного сословия. В государстве для этих мальчиков имелись специальные школы, посещение которых являлось обязательным: в 1800 г. в них обучалось почти 17 тыс. воспитанников. Только в 1805 г. на службу в армию поступило 1893 солдатских сына. В школах давалось лишь начальное образование и поддерживалась суровая дисциплина, но именно здесь для армии готовились многочисленные кадры барабанщиков и других музыкантов, а также некоторое количество полковых писарей. Кроме того, школы выпускали грамотных старших унтер-офицеров, с малолетства усвоивших военную дисциплину и соответствующую систему ценностей. Как и подобает старшему унтер-офицеру старейшего полка российской армии, Федор Карнеев, в 1807 г. бывший старшим унтер-офицером Преображенского полка, являлся образцовым профессиональным солдатом: солдатский сын с 24-летним стажем службы в полку, незапятнанным послужным списком и георгиевским крестом за отвагу, проявленную на поле боя.
Хотя основополагающие элементы российской армии были чрезвычайно прочны, ее слабым звеном были недочеты, допущенные при проведении тактической и прочей подготовки войск в 1805 г. За исключением легкой кавалерии, по всем остальным параметрам российская армия в целом уступала французской. Основная причина этого заключалась в том, что французская армия в 1792–1805 гг. вела практически непрерывные боевые действия против вооруженных сил других великих держав. За исключением индийского и швейцарского походов 1799–1800 гг., в которых была задействована лишь малая часть ее полков, российская армия не имела сколько-нибудь сопоставимого боевого опыта. В его отсутствие военная муштра на плацу преобладала над настоящей военной подготовкой, а педантизм и безудержное рвение порой достигали абсурдных размеров. Отчасти поэтому ружья и навык ведения перестрелки у русских были хуже, чем у французов. Применение тактики массовой штыковой атаки с целью обращения в бегство французских стрелков в цепи стоило российской армии больших потерь и было неэффективным. В 1805–1806 гг. батареи российской артиллерии часто оказывались плохо прикрытыми от ружейного огня неприятельских стрелков.
Самые больные вопросы российской армии были связаны с координацией действий на уровне выше полкового. В 1805 г. полк являлся самой крупной тактической единицей. При Аустерлице собранные вместе в последний момент колонны российской и австрийской армий действовали гораздо менее эффективно, чем постоянные дивизии французской армии. В 1806 г. русские сформировали собственные дивизии, но согласованность их действий на поле боя все еще оставалась слабым звеном. Пришлось бы приложить очень много усилий, чтобы российская кавалерия сработала так же, как кавалерия Мюрата во время своего массированного наступления при Прёйсиш-Эйлау. И уж конечно, российская артиллерия не могла концентрироваться и маневрировать так же хорошо, как это делали батареи французского генерала А.А. Сенармона в битве под Фридландом.
Однако самое большое значение имела слабость верховного командования армии, прежде всего высшего генералитета и верховных главнокомандующих. В этом русские неизбежно уступали французам. Никто не мог сравниться с императором, одновременно являвшимся военным гением. Правда, надо отметить, что хотя успехам российской армии мешало соперничество между отдельными ее генералами, французские маршалы в отсутствие Наполеона также действовали не лучшим образом. Когда накануне Аустерлица Александр I взял из рук Кутузова бразды эффективного управления армией, это окончилось катастрофой. Жестоко поплатившись за свою инициативу, Александр в 1806–1807 гг. держался в стороне от военных действий. Это решило одну проблему, но породило другую. В отсутствие монарха верховный главнокомандующий должен был являться фигурой, способной добиваться повиновения как своим личным авторитетом, так и положением в армейской иерархии, в которой он должен был стоять определенно выше любого другого генерала. К концу 1806 г., однако, все великие полководцы екатерининской эпохи отошли в мир иной. М.И. Кутузов был лучшим из тех, кто на тот момент оставался в живых, но со времени Аустерлица он находился в немилости. Поэтому Александр назначил верховным главнокомандующим генерал-фельдмаршала М.Ф. Каменского, полагаясь на его высокий чин, опыт и относительно неплохой послужной список. Оказавшись в армии, Каменский вскоре ужаснул подчиненных своими сбивающими с толку и просто-напросто старческими выходками. Один молодой генерал, граф И.А. Ливен, накануне первых крупных сражений с французами как-то спросил: «Неужели этот сумасшедший поведет нас против Наполеона?»
Каменский вскоре покинул армию и удалился в тыл. Он получил от Александра I приказ выйти в отставку и отправиться в свое поместье, где некоторое время спустя был убит собственными крестьянами. В отсутствие Каменского Л.Л. Беннигсен, более молодой из двух командиров корпуса, в большей или меньшей степени добился контроля над армией, укрепив свои позиции тем, что в донесениях императору преувеличил успехи российских войск в арьергардных боях при Голымине и Пултуске. Друзья Беннигсена в Петербурге нашептывали Александру о его способностях и достижениях. В ответ Александр, невзирая на участие Беннигсена в убийстве его венценосного отца, назначил его на пост главнокомандующего, наградил орденами и пожаловал некоторую сумму денег. В оправдание Беннигсена следует сказать, что он, несомненно, являлся лучшей заменой Каменскому, к тому же кто-то должен был быстро взять ситуацию под контроль. Доверие также вызывали его действия, направленные на вывод армии из затруднительного положения, в котором она оказалась в начале кампании. Но и это не привело к прекращению интриг в среде высшего генералитета. Другой командир корпуса, И.Ф. Буксгевден, ненавидел Беннигсена, отказывался сотрудничать с ним и вызывал его на дуэль. Сам Александр послал генерала Б.Ф. Кнорринга присматривать за своим главнокомандующим.
Особенно острые противоречия возникли в начале весенней кампании 1807 г. между Беннигсеном и его старшим командиром дивизии, генерал-лейтенантом бароном Ф.В. Остен-Сакеном — еще одним прибалтийским немцем. Борьба, развернувшаяся между этими двумя людьми, достойна внимания не только потому, что являлась симптомом серьезной и имевшей давнюю историю болезни высшего армейского командования, но и потому, что упомянутым лицам суждено было сыграть ключевую роль в событиях 1812–1814 гг.