Граф Ланжерон прибыл в Баутцен вместе с войсками Барклая де Толли всего за четыре дня до сражения. После падения Торна они двинулись форсированным маршем на выручку основных сил армии. В сражении при Баутцене корпус Ланжерона, находившийся под общим командованием Барклая, стоял на правом фланге линии войск коалиции, куда, как оказалось, Наполеон собирался направить главный удар своих сил под командованием маршала Нея. В своих мемуарах Ланжерон отмечал, что рельеф местности давал солидные преимущества оборонявшейся стороне, но, чтобы удержать эти позиции, нужно было иметь 25 тыс. человек, а у него имелось всего 8 тыс. Корпус Евгения Вюртембергского находился на левом фланге войск коалиции. Как и Ланжерон, он признавал, что решение принять бой при Баутцене было принято прежде всего по политическим мотивам. По мнению Вюртембергского, «учитывая, в сколь сильном меньшинстве мы были и сколь протяженные позиции мы удерживали, мы могли рассчитывать не на победу в сражении, а лишь на то, что нам удастся нанести урон неприятелю и провести организованное отступление под прикрытием нашей многочисленной кавалерии».
В случае сражения с лучшим генералом своего времени, имевшим двойной численный перевес, велика была вероятность, что союзники будут наголову разбиты. Даже очередной Фридланд, не говоря уже об Аустерлице, возможно, уничтожил бы эту коалицию, как это ранее происходило со многими другими. Если бы не ошибки маршала Нея, Наполеон 21 мая мог одержать победу, равную той, что он в свое время одержал под Фридландом.
План Наполеона был прост и нес в себе огромный разрушительный потенциал. 20 мая его ограниченные и ложные атаки должны были приковать основные силы союзников к оборонительной линии, тянувшейся от подножья Богемских гор на их левом фланге до Креквицких высот — на правом. Эти атаки должны были продолжаться 21 мая. Учитывая численность французов, было легко провести эти атаки очень убедительно и даже заставить союзников направить туда часть своих резервов, чтобы остановить французов. Но решающий удар предстояло нанести 21 мая корпусам Нея и Лористона по позициям Барклая, находившимся на правом краю позиций союзников близ Гляйна. Имея подавляющее численное превосходство, они должны были прорвать оборону Барклая и выйти в тыл коалиционных войск, отрезав все пути, по которым союзники могли бы организованно отступить на восток к Райхенбаху и Гёрлицу, грозя обратить врага в беспорядочное бегство на юг, через австрийскую границу. Этот план был абсолютно реалистичным, чему, несомненно, способствовало наличие у Александра навязчивой мысли о том, что основная угроза ожидалась на левом фланге в виде попыток Наполеона оттеснить союзников от границы с Богемией и тем самым похоронить их надежды на совместные действия с австрийцами. Напротив, Витгенштейн справедливо полагал, что главная опасность исходит с севера. Однако к тому времени Александр успел разувериться в Витгенштейне и действовал практически самостоятельно, являясь де факто главнокомандующим. Более того, Витгенштейн не облегчил положение, поведав императору, что Барклай командовал 15 тыс. человек, тогда как на самом деле у него была едва ли половина от этого количества.
20 мая сражение пошло по плану Наполеона. Вдоль всей линии фронта коалиции, вплоть до Креквицких высот, развернулись ожесточенные бои, и Александр направил часть своих резервов на левый фланг, туда, где видел угрозу. Тем временем солдаты Барклая всего лишь были потревожены немногочисленными перестрелками. На следующее утро сражение возобновилось на участке от предгорий Богемии до Креквица, но Ней и Лористон также вступили в бой.
На краю правого фланга сражение началось около девяти утра. Барклай быстро осознал всю безнадежность попыток остановить превосходящие силы противника, с которыми ему пришлось столкнуться. Он мог надеяться лишь на то, что ему удастся осуществить сдерживающие действия на высотах близ Гляйна и как можно дольше оборонять ключевые пути отступления. Ланжерон отмечал, что в особенности 28-й и 32-й егерские полки в то утро продемонстрировали умение и героизм, сдерживая французов до последней минуты и позволив русской артиллерии покинуть поле боя после того, как она нанесла противнику большие потери. Сам Барклай шел впереди своих егерей, вдохновляя их своими спокойствием и неустрашимостью в минуту крайней опасности. Несмотря на спокойствие русских и временную передышку, выигранную в результате контратаки прусских войск под командованием Клейста, положение становилось все более отчаянным по мере того, как росло давление со стороны Нея, часть корпуса Лористона грозила обогнуть правый фланг Барклая. Когда в три часа пополудни деревня Прайтиц наконец была взята французами, Лористон смог легко продвинуться вперед и отрезать жизненно важную линию отступления союзников по дороге на Вайсенбург.
Вместо этого, к счастью для русских, Ней позволил себе чересчур увлечься яростной схваткой, происходившей справа от него на Креквицких высотах, где Блюхер сдерживал натиск Сульта, в состав войск которого входили корпус Бертрана и наполеоновская гвардия. Вместо того чтобы пробиваться на юго-восток в сторону линии отступления союзников, Ней не только направил собственный корпус против Блюхера на юго-запад, но и отдал Лористону приказ оказать ему поддержку. Оказавшись лицом к лицу с превосходящими силами противника, старый Блюхер, по-прежнему призывавший своих людей сражаться подобно спартанцам при Фермопилах, был вынужден отступить — очень неохотно, но как раз вовремя — по дороге, которая все еще была открыта благодаря усилиям войск Барклая. Русская лейб-гвардия и тяжелая кавалерия получили приказ прикрывать отступающих.
Правый фланг и центр сил коалиции двигались по дороге на Райхенбах и Вайсенбург, левый — по параллельной дороге, которая вела через Лёбау на Хохкирх. Это отступление, по сути, являлось фланговым маршем через переднюю линию гораздо более многочисленных сил противника, который совершался после двухдневных изнурительных боев. Ланжерон писал: «Тем не менее маневр был завершен в величайшем порядке и без малейших потерь, как и все прочие отступления, которые провела за время войны эта превосходная русская армия благодаря своей безупречной дисциплине, умению повиноваться и прирожденной храбрости русских солдат и офицеров». Несомненно, Ланжерон был пристрастным очевидцем событий, но барон фон Оделебен, саксонский офицер в штабе Наполеона, наблюдал за русским арьергардом 21 мая и сделал запись, что «русские отступали очень упорядоченно» и «провели отступление, которое может считаться тактическим шедевром <…> хотя линии союзников были смяты по центру, французам так и не удалось ни отрезать часть армии противника, ни захватить неприятельскую артиллерию».
Для Наполеона исход сражения при Баутцене стал большим разочарованием. Вместо решительной победы он всего лишь оттеснил противника вдоль линии его отступления, потеряв 25 000 человек против 10 850 убитых и раненых в рядах русской и прусской армий. Преследование отступавших сил коалиции принесло ему не больше радости. 22 мая, на следующий день после Баутцена, французы нагнали русский арьергард при Райхенбахе. Отступлению последнего мешали заторы на улицах города, но это обстоятельство не тревожило командиров арьергарда — Милорадовича и Евгения Вюртембергского. Снова Оделебен наблюдал следующую картину:
«Распоряжения касательно обороны спорной высоты делают величайшую честь командиру русского арьергарда. Дорога на Райхенбах, спускающаяся с противоположной стороны холма, на выходе из города делает поворот. Русский генерал до самого конца сохранял преимущество, которое давала ему позиция, и его войска не отступали до тех пор, пока не подошли столь крупные силы французов, что сопротивление стало совершенно невозможно. Сразу после этого его видели защищавшим еще одну высоту между Райхенбахом и Маркерсдорфом, где он вновь остановил движение французов».
Именно «эшелонированное отступление» Вюртембергского, заставившее французов продвигаться черепашьими шагами, взбесило Наполеона и привело его в столь сильное нетерпение, что он взял командование авангардом на себя. В тот вечер русский арьергард занял очередную оборонительную позицию за деревней Маркерсдорф. Когда Наполеон с боем пробивался через деревню, первый же залп русской артиллерии смертельно ранил его гофмаршала и ближайшего друга — Жеро Дюрока. Спустя четыре дня при Хайнау прусская кавалерия устроила засаду на проявивший неосмотрительность французский авангард под командованием генерала Мэзона и наголову его разбила. Как это уже случалось, подвиги союзного арьергарда дали их товарищам время для организованного отступления, но в последние десять дней весенней кампании 1813 г. они фактически добились гораздо большего. Перед Наполеоном предстала кавалерия союзников, сильно превосходящая его собственную, и невозмутимые русские арьергарды, подобные тем, что он преследовал в предыдущем году до самой Москвы, но так и не смог добиться своего. Наполеон не был бы человеком, если бы не содрогнулся при мысли о том, что ему придется возобновить ту же игру в мае 1813 г., имея при этом гораздо более слабую кавалерию. Арьергарду же союзников удалось полностью скрыть от Наполеона глубокие разногласия и потенциальный беспорядок, имевшиеся тогда в главном штабе коалиционных сил.
Разногласия были вызваны прежде всего тем обстоятельством, что союзники оказались перед очень сложными стратегическими дилеммами. Если вмешательство Австрии было действительно неизбежно, тогда приоритетная задача, возможно, должна была состоять в том, чтобы держаться границы Силезии с Богемией и готовиться к соединению с наступавшими силами Габсбургов. Однако если австрийцы запаздывали с помощью или вовсе оказывались не в состоянии помочь, подобный шаг мог стать роковым. Прусско-русская армия легко могла оказаться в ситуации, когда Наполеон обходил бы ее с восточного фланга и прижимал к границе нейтрального государства. Попытки остаться возле границы между Силезией и Богемией были по меньшей мере чреваты трудностями по части нахождения провианта, а также ставили под угрозу коммуникации, соединявшие части русско-прусской армии с территорией Польши, откуда к ним поступало все необходимое и подходили подкрепления.
Это стало проклятием для Барклая де Толли, 29 мая сменившего Витгенштейна на посту главнокомандующего. Многомесячные бои в сочетании с неумелым управлением Витгенштейна довели русскую армию до состояния замешательства, при котором корпуса, дивизии и даже полки были расстроены и изуродованы в результате переформирований и исполнения специальных заданий. Витгенштейн не знал даже точного местоположения своих боевых подразделений, не говоря уже об их численности. К концу мая в люди начали голодать. Чтобы решить все эти проблемы, Барклай избрал отступление за Одер в Польшу с целью реорганизации армии. Он обещал завершить эту реорганизацию в течение шести недель. Отступив к собственным базам снабжения, русские могли быстро решить задачу обеспечения армии продовольствием и восстановления ее структуры. Кроме того, в тот период времени на театр военных действий прибывали многотысячные подкрепления. В их числе были грозные дивизии Ф.В. Остен-Сакена, укомплектованные большим числом ветеранов, чем любые другие армейские части за исключением лейб-гвардии; превосходная 27-я дивизия Д.П. Неверовского; кавалерия П.П. Палена; а также многочисленные резервы, сформированные в России зимой 1812–1813 гг., счет которым шел на десятки тысяч. Многие тысячи бойцов должны были вот-вот снова вернуться в строй из госпиталей, и им требовалась некоторая передышка, чтобы вновь втянуться в ритм полковой жизни.
Однако, если принятое Барклаем решение и имело смысл в плоскости узко военных интересов России, то с политической точки зрения оно таило в себе взрывной потенциал. Для Пруссии этот шаг означал оставить Силезию и предоставить Наполеону возможность направить часть войск для отвоевания Берлина и Бранденбурга. Это решение могло бы сорвать планы вступления в войну Австрии — со всей очевидностью на ближайшее будущее, а вероятно, и навсегда. 31 мая, после того как известия о Баутцене дошли до Вены, ганноверский посол писал:
«…опасения императора [т. е. Франца I] относительно вторжения французов растут день ото дня. Возможно, они усиливаются вследствие беспокойства о том, как бы российский император не вышел из игры. Люди столь сильно напуганы, что боятся того, что если союзники будут оттеснены к Висле, через несколько месяцев Бонапарт получит подкрепление в виде новобранцев 1814 г., оставит 100-тысячный наблюдательный корпус напротив коалиции и обрушится с остальными силами на Австрию. Поговаривают, что для того, чтобы избежать этой беды, Австрия должна предпринять скорейшие шаги к началу мирных переговоров».
Несмотря на все красивые слова Меттерниха о том, что военные события не влияют на политику Австрии, Стадион ужаснулся при виде того, какое воздействие на поведение австрийцев оказало отступление коалиционной армии в Польшу, и имел для этого все основания.
Первоначально Александр уступил Пруссии, нуждавшейся в том, чтобы держаться границы с Богемией и находиться в тесном взаимодействии с австрийцами. Армия получила приказ отклониться к югу от линии отступления в направлении Польши и занять позицию близ Швейдница и старинных укреплений в Бунзельвице, где Фридрих II разбил австрийцев во время Семилетней войны. Посовещавшись с прусской стороной, Александр пришел к выводу, что в случае необходимости союзники смогут сражаться здесь с Наполеоном, имея тактическое преимущество. Однако вскоре по прибытии стало ясно, что местные чиновники не сделали ничего для того, чтобы исполнить приказания Фридриха Вильгельма по части перестройки старых оборонительных укреплений, и что единственная подходящая позиция, имевшаяся поблизости, могла быть удержана силами не менее чем 100 тыс. человек. Силезский ландвер, присутствие которого, как предполагалось, должно было усилить армию, так и не удалось обнаружить. Кроме того, вскоре со всей остротой дали о себе знать трудности, связанные с продовольственным снабжением армии.
Основная причина этого, как уже было отмечено, заключалась в том, что регион Верхней Силезии даже в мирное время зависел от поставок продовольствия из Польши и не мог моментально прокормить всю коалиционную армию, собранную в одном месте, как это должно было произойти в ближайшем будущем. Хотя Кутузов еще в апреле умолял Штейна создать продовольственные склады в восточной Саксонии, ничего так и не было сделано, это явилось всего лишь одним из элементов полного провала Штейна, обязанного эффективно мобилизовать ресурсы Саксонии в то время, пока союзники занимали территорию королевства. Барклай частично возлагал вину на Витгенштейна, открыто указывая в письме к нему на то, что, когда тот принял на себя верховное командование армиями и вник в проблему продовольственного снабжения, ему стало ясно, что никаких подготовительных мер для создания запасов продовольствия принято не было. Барклай отмечал, что, пока ранее войска находились в герцогстве Варшавском и Саксонии, они питались исключительно за счет реквизиций, проводимых в пределах территорий, на которых они были размещены или через которые продвигались, и реквизиции велись только в присутствии войск. В тылу армии практически не было создано резервных магазинов. Когда армия начала испытывать недостаток продовольствия, жалобы неизбежно последовали и со стороны Г.Ф. Канкрина. 4 июня он отправил Барклаю исполненный горечи ответ, в котором утверждал, что пруссаки не предоставили в его распоряжение практически ничего, и что на прусской территории он не мог производить реквизиции продовольствия или отправлять какую-либо власть. Канкрин сетовал, что никто не спросил его о возможности продовольственного снабжения войск, когда принималось решение идти на Швейдниц.
По мере того как армия начинала голодать, а времени для вмешательства Австрии оставалось все меньше, на русско-прусском совете, состоявшемся 2 июня, было решено отступить в направлении Одера. П.М. Волконский к тому времени уже отдал приказ о перемещении армейской казны обратно в Калиш и о начале подготовительных работ по уничтожению мостов через Одер, которые следовало разрушить сразу после прохода армии. Тем временем в правящих кругах Пруссии началось брожение, так как все их усилия по освобождению собственной страны как никогда были близки к провалу.
Пылкий по натуре генерал Лесток, военный наместник в Берлине 30 мая рапортовал канцлеру Гарденбургу о том, что французы направлялись к переправам через Одер «с тем, чтобы устремиться в Польшу и возбудить там восстание. Невообразимая терпимость, продемонстрированная в Варшаве, довольно хорошо подготовила для этого почву». Попытка превратить Силезию в еще одну Испанию и поднять здесь восстание против вторгавшихся в нее французов окончилась разочарованием. Если бы население все же ополчилось против французов, Лесток полагал, что ландштурм (ополчение) мог поглотить силы многих тысяч солдат неприятеля. Фактически ничего подобного не произошло. Лесток отмечал, что «дворянство Силезии ничего не хотело делать с ополчением, что делает легко объяснимым прискорбные факты увиливания от своих обязанностей и выхода ополченцев из повиновения», добавляя при этом, что командира ополчения «должно было судить как изменника родины и немедленно расстрелять». Между тем на совете 2 июня Блюхер и Йорк утверждали, что, если бы русские отошли за Одер, прусская армия должна была от них отделиться и защитить то, что оставалось от территории Пруссии.
В течение недели острого кризиса, когда вся стратегия Александра грозила развалиться, сам он демонстрировал выдающиеся лидерские качества. Посреди австрийского виляния, прусской истерии и стенаний своих собственных генералов он проявил достойные восхищения спокойствие, благоразумие и оптимистичный взгляд на перспективы окончательной победы. Как и в сентябре 1812 г., его спокойное мужество частично укреплялось верой в волю Всевышнего и его милосердие. В конце апреля он взял однодневную передышку от войны и нанес необъявленный визит в общину моравских братье в Гернгуте, где без сопровождения в течение двух часов вел глубокие беседы с братьями. Его душевные силы подкрепила также пасхальная служба в Дрездене, после которой он писал А.Н. Голицыну: «…мне трудно выразить чувства, которые я испытывал, размышляя обо всем, что случилось за прошедший год, и о том, куда привело нас Божественное Провидение».
Чудесным образом оптимизм Александра был вознагражден, когда Наполеон склонился в пользу предложений Австрии и согласился на перемирие, которое продлилось до 20 июля и сопровождалось мирными переговорами. Первоначальный замысел Наполеона состоял в том, чтобы попытаться начать переговоры напрямую с русскими. Только когда Александр отверг эти попытки, Наполеон согласился на посредничество Австрии и приказал своим доверенным лицам подписать 4 июня перемирие. Впоследствии он напишет, что это было одним из худших решений в его жизни.
Причина, по которой Наполеон пошел на перемирие, заключалась в необходимости привести в порядок французскую кавалерию и предпринять меры против возможного вмешательства Австрии. Он мог бы привести и другие веские аргументы. Наполеоновские войска были истощены, число заболевших достигло тревожной отметки, и эта цифра, несомненно, возросла бы в случае вторжения в Польшу. Французские коммуникации растянулись, что делало их более уязвимыми перед вылазками отрядов коалиции. Фактически накануне перемирия крупные силы под командованием А.И. Чернышева и Михаила Воронцова были близки к тому, чтобы захватить Лейпциг, находившийся в глубоком тылу Наполеона, вместе со всем его гарнизоном и обширными складами. Для французского императора это стало напоминанием о необходимости создания укрепленных и надежных баз для будущей кампании. Тем не менее, сколь бы вескими не были все эти причины, они не перевешивали тех огромных преимуществ, которые получил бы Наполеон, вторгшись в пределы Польши, разделив силы русской и прусской армий и отпугнув собиравшихся вмешаться австрийцев. Последующая самокритика Наполеона была справедлива. По всей вероятности, если бы он продлил весеннюю кампанию 1813 г. всего на несколько недель, он обеспечил бы себе мир на очень выгодных условиях.
Барклай не мог поверить в свою удачу. Он просил о шести неделях для восстановления своей армии, и Наполеон дал их ему; при этом Барклаю не нужно было рисковать разрывом с Пруссией или Австрией или же проводить преобразования внутри своих войск в разгар военных операций. Когда Ланжерон получил сообщение о перемирии, то «отправился в штаб Барклая, и он встретил меня шумным хохотом: столь бурное проявление радости было вовсе не типично для Барклая. Он всегда был холоден, серьезен и строг как по духу, так и по манерам. Мы оба смеялись над Наполеоном. Барклай, все генералы и наши монархи были пьяны от радости и имели на то все основания».
За время летнего перемирия 1813 г. русская армия преобразилась. К началу осенней кампании она не только успела отдохнуть, хорошо подкормиться и пройти реорганизацию, но и значительно увеличила свою численность по сравнению с маем. Чтобы понять, как это произошло, нам потребуется двинуться в несколько ином направлении посмотреть, что же происходило в тылу российской армии. Отчасти это предполагает понимание сложного процесса воспитания, подготовки и экипировки сотен тысяч рекрутов, пополнивших ряды полевых армий в 1812–1814 гг. Одно перемещение всех этих подразделений из внутренних районов России в Германию было трудновыполнимой задачей. Осенью 1812 г. главный полигон для подготовки резервных армий находился в Нижегородской губернии, в 1840 км от российской границы с герцогством Варшавским. По подсчетам военного министерства, чтобы покрыть это расстояние, войска должны были идти маршем в течение пятнадцати недель.
Оказавшись в Польше и Германии, части русской армии сразу же должны были озаботиться вопросом пропитания и обеспечения себя всем необходимым на время действий на столь значительном отдалении от собственных баз снабжения. Масштабность этой задачи легче представить, если помнить, что в 1813–1814 гг. за пределами Российской империи служило более полумиллиона русских солдат, и что происходило это в Европе, где всего лишь два города имели население свыше 500 тыс. человек. Равным образом полезно вспомнить об опыте, приобретенном Россией в ходе Семилетней войны (1756–1763), когда русские войска действовали в тех же самых районах Германии, что ив 1813 г. Тогда их усилия были серьезно подорваны необходимостью каждую весну отходить на сотни километров в восточном направлении, поскольку они не могли получить все необходимое на территории Пруссии. Для русских в 1813–1814 гг. победить Наполеона было лишь полдела. Не менее сложной задачей и их достижением было то, что они сумели привести с собой крупные армии, способные воевать с Наполеоном.
В соответствии с приказом по полевым армиям, изданным М.Б. Барклаем де Толли в январе 1812 г., по мере наступления русских войск на запад по территории Восточной и Центральной Европы была создана сеть военных дорог. Она брала свое начало в глубинах Российской империи и тянулась до самой границы. По этим дорогам шло перемещение большей части подкреплений, боеприпасов и прочих необходимых вещей, обеспечивавших силу и боеспособность русской армии. Вдоль этих дорог на равном удалении друг от друга были организованы госпитали, а также назначены коменданты городов. В распоряжении комендантов имелось до сотни кавалеристов из числа башкир и калмыков, которые при должном присмотре представляли собой грозную военную полицию. Комендант был обязан убедиться в том, что дороги и мосты находятся в исправном состоянии, а госпитали и склады снабжаются и управляются надлежащим образом. Он отмечал прибытие и отправку всех воинских подразделений на своем участке дороги, каждые десять дней донося в главный штаб обо всех передвижениях. Военные дороги значительно облегчили процедуру контроля над перемещением войск к границе, их прокормлением и снабжением их всем необходимым. Эта система также препятствовала дезертирству и мародерству.
В законе об армии, изданном в январе 1812 г. (по ст. ст.), также довольно подробно говорилось, как следует снабжать и кормить солдат, служивших за границей. Четкая грань проводилась между действиями на союзных территориях, где все подобные вопросы регулировались на основе соглашений между странами, принимавшими участие в действиях, и ведением кампании на землях неприятеля. В законе не оговаривалось положение нейтральных держав: на их территории следовало вести себя так же, как если бы она принадлежала противнику. На враждебной или нейтральной территории армия должна была обеспечивать себя всем необходимым посредством реквизиций. Ее ежедневное содержание переставало быть заботой российского казначейства. Однако реквизиции следовало проводить упорядочение, с целью сохранения дисциплины в войсках и защиты местного населения и хозяйства. Везде, где это было возможно, данная задача возлагалась на местные власти, которые должны были работать под присмотром официальных лиц из интендантской части армии. Генерал-интендант полевой армии являлся — по должности генерал-губернатором всех занятых территорий, и все чиновники были обязаны подчиняться его приказам под угрозой суровых наказаний за неповиновение. За всю полученную еду и прочее довольство предполагалось выдавать расписки с целью пресечения беспорядков и предоставления местным властям возможности уравнять тяготы посредством выплаты денег держателям этих расписок из налоговых поступлений.
В первой половине 1813 г. русские армии действовали прежде всего в Пруссии и Польше. Задолго до подписания союзного договора с Фридрихом Вильгельмом Александр согласился расплатиться за реквизиции, произведенные в Пруссии. Одну пятую причитавшейся суммы предполагалось уплатить тотчас же в российских бумажных рублях, остальное — позднее, в обмен на расписки. Автором этой идеи выступил Штейн, исходивший из политических соображений, а также полагая, что не имеет смысла разорять население будущего союзника, чьи скудные ресурсы вскоре должны были в полном объеме пойти на нужды военной экономики. Впоследствии, когда русские войска действовали на территории Саксонии и Франции, подобная уступка Пруссии больше не делалась.
Как только был подписан русско-прусский союзный договор, правительства обеих держав пришли к соглашению о постое частей русских армий на территории Пруссии. Приставленные к русским корпусам прусские комиссары должны были проводить реквизиции необходимого количества провизии в обмен на расписки. Вслед за этим комиссары распоряжались поставками продовольствия и расквартированием войск среди местного населения. Щедрыми были условия, на которых определялась общая сумма платежей за постой русских войск на землях Пруссии. Цены на продовольствие рассчитывались исходя из средних полугодовых показателей по всей Пруссии, а не на основе цен, подвергшихся сильной инфляции в местах действия крупных скоплений войск. Три восьмых части платежей от общего итога предполагалось внести в форме поставок зерна из России в порты Пруссии, что русские в любом случае планировали сделать для нужд собственной армии. Еще три восьмых части платежей подлежали покрытию по распискам после окончания войны. Остальные две части следовало внести в бумажных рублях. Расплачиваться дефицитной на тот момент серебряной и золотой монетой от русских не потребовали вовсе.
Положение в герцогстве Варшавском было в корне отличным, поскольку здесь речь шла о захваченной территории противника. Польское продовольствие имело решающее значение для военной экономики России в 1813 г. Без него русская армия не смогла бы остаться в строю летом и осенью этого года. Тот факт, что все продовольствие было реквизировано бесплатно, был также крайне важен для русского казначейства. Хотя точный подсчет невозможен, вклад герцогства Варшавского в прокорм и содержание полевой и резервной армии русских, расквартированных на польской территории с весны 1813 г., исчислялся десятками миллионов рублей.
Однако политика России в Польше была противоречива. С одной стороны, для поддержания военной экономики России из польского населения требовалось выжать все соки. С другой стороны, император заботился о том, чтобы добиться расположения поляков, которых он желал в будущем сделать своими подданными. В прокламации Кутузова к созданию польского временного Совета, которая была издана в марте 1813 г., этому органу предписывалось действовать так, чтобы «все состояния восчувствовали попечение об них его императорского величества и сим самым, равно как и прекращением всякого набора рекрут, удостоверились, сколь велико различие между отеческим управлением и таким, которое принуждено грабить, дабы удовлетворить ненасытной жадности властелинов, называющих себя союзниками». Подавляющее большинство чиновников герцогства Варшавского остались на службе, так как им пообещали сохранение жалования в полном размере, полную защиту личных прав и имущества и пригрозили строгим наказанием в случае неподобающего поведения, которое должно было быть приведено в действие русскими войсками. Это обстоятельство было очень на руку русским, которые собственными силами не могли и близко решить задачу подбора кадров для управления Польшей. Однако это означало и то, что большинство польских чиновников стали бы энергично проводить реквизиции в пользу русских лишь в том случае, если на кону действительно стояли их собственные жизни и карьеры.
Временный Совет возглавили двое русских: пост вице-президента занял старый друг Александра H.H. Новосильцев, проницательный и тактичный политический деятель, чье назначение явилось лишним свидетельством того, сколь важно для императора было склонить поляков на свою сторону. Президентом совета и одновременно генерал-губернатором герцогства стал бывший генерал-интендант армии Кутузова В.С. Ланской, на место которого был назначен Е.Ф. Канкрин. Назначение Ланского еще яснее обозначило намерения России использовать Польшу для прокормления своей армии, хотя большинство генералов вскоре уверились в том, что Ланской «переметнулся к своим» и начал служить скорее польским, чем российским интересам. Для русских, однако, серьезной проблемой являлась не Варшава, а положение дел на губернском уровне. Вопреки сказанному в законе об армии, перегруженное обязанностями интендантство русской армии было не в состоянии выделить из своего состава чиновников для наблюдения за польскими властями на местах. Не было возможности поручить это и армейским офицерам. Вместо этого Кутузов просил Александра направить для этой цели чиновников из внутренних районов России, и это было сделано. Но численность и уровень подготовки этих чиновников были гораздо ниже того, что требовалось.
В целом с января по середину мая 1813 г. продовольственное снабжение войск шло гладко, а конфликты на этой почве были редкостью. Это в особенности касалось Пруссии и прусских поселений на территории герцогства Варшавского, население которых ненавидело Наполеона и видело в русских освободителей. Даже в районах, населенных поляками, дела обычно шли достаточно хорошо, хотя авангард Кутузова, проходивший через центр герцогства Варшавского большую часть января держался на сухарях и получил мясо и водку, полагавшиеся ему в военное время, лишь в начале февраля. Поляки, несомненно, пострадали, но не так сильно, как гражданское население в местностях, захваченных Наполеоном или Фридрихом Великим в годы Семилетней войны. Русские не объявляли воинского призыва и не накладывали военной контрибуции. Их военачальники не без успеха пытались поддерживать дисциплину и защищать гражданское население. Например, 18 февраля Канкрин издал инструкции о продовольственном снабжении русских войск из польских складов или за счет хозяйств, в которых они были расквартированы. Озвучив точный размер продовольственного обеспечения войск, которое для солдат, несших службу за границей, предусматривало выдачу мяса и водки три раза в неделю, он призывал местное население докладывать обо всех чрезмерных требованиях, предъявляемых военными. Учитывая истощенность солдат и традиционно недоверчивое отношение к полякам, только усилившееся в после событий 1812 г., можно сказать, что регулярные части армии вели себя на удивление хорошо. 23 марта Кутузов писал жене из Калиша: «…поведение наших войск здесь всех удивляет, и моральность в солдатах такая, что и меня удивляет».
В течение шести недель с середины мая 1813 г. армия, однако, столкнулась с продовольственным кризисом. В ключевой записке, подготовленной для Александра, Барклай излагал причины этого кризиса. Он утверждал, что возникшие в армии проблемы являлись следствием того, что на протяжении целого года она с боями перемещалась по огромной территории, чего до этого никто и никогда в истории не делал. Неурядицы были неизбежны. Армия ушла далеко вперед от запасов продовольствия, заготовленных в России, а войска израсходовали практически всю имевшуюся у них с собой еду. По условиям подписанной конвенции, предполагалось, что власти Пруссии будут обеспечивать продовольствием русские войска, находившиеся на прусских землях. В Силезии, однако, провиант на прусских складах имелся в количестве, недостаточном даже для прокормления собственных войск в мае 1813 г. кое-что можно было бы поправить, если бы войска могли купить продовольствие за серебро, но походная казна была почти пуста. Таким образом, армия в 1813 г. получила менее четверти денег, которые ей полагались по росписи министерства финансов. На более длительном временно м отрезке, однако, ответом на нужды армии было не использование для продовольственных закупок денежных средств, имевшихся в России в ограниченном количестве, а проведение вместо этого эффективных реквизиций в герцогстве Варшавском. Основная цель записки Барклая состояла в том, чтобы донести до Александра мысль о необходимости заставить министра финансов Д.А. Гурьева немедленно выделить требуемые средства и принудить варшавского генерал-губернатора В.С. Ланского выполнить план армии по проведению массовых реквизиций на территории герцогства. В заключение Барклай делал вывод: до тех пор пока Александр этого не сделает, он не может поручиться за то, что русская армия не столкнется с катастрофическими последствиями, которые роковым образом скажутся на русских солдатах и военных операциях России.
В своем рапорте Александру Барклай писал, что в начале июня от голода солдат спасло только счастливое прибытие подвижного армейского магазина бывшей Дунайской армии Чичагова. Привезенный им крупный запас сухарей позволил войскам продержаться несколько недель. Первоначально магазин был сформирован в Подолье и Волыни летом 1812 г., и 2340 телегам, оставшимся в его составе, пришлось пробираться по снегу и грязи более тысячи километров, несмотря на то, что тяжелогруженые крестьянские телеги, как считалось, могли преодолеть не более ста пятидесяти километров. Многие телеги были наспех построены из невыдержанной древесины. Большинство имело облегченную конструкцию, и все — низкую посадку и маленькие колеса. Во время осенней и весенней распутицы лошади тащили их с очень большим трудом. По сравнению с австрийскими повозками, отмечал впоследствии командир магазина, русские телеги, позаимствованные у гражданского населения и находившиеся в его обозе, везли меньше багажа, быстрее ломались и требовали большего количества лошадей.
Положение дел не облегчало и то, что вначале многие телеги тянул рогатый скот. Из-за неуемного аппетита этих животных запряженный ими обоз не мог перемещаться в зимнее время. Следовательно, в январе и феврале 1813 г. подвижной армейский магазин прекратил движение, а рогатый скот был пущен на мясо. С наступлением весны подгоняемый Кутузовым подвижной магазин снова двинулся в путь, рогатый скот сменили реквизированные лошади, но причудливый внешний вид этой процессии подчеркивал тот факт, что большинству лошадей приходилось тянуть телеги с упряжью, которая первоначально предназначалась для рогатого скота. Многие возницы никогда прежде не имели дела с лошадьми, не получали жалования с момента отправления и в ряде случаев являли собой тип крестьянина, от которого стремился избавиться помещик. В подобных условиях чудом было уже то, что магазин вообще достиг пункта назначения.
Прибытие подвижного магазина дало Пруссии достаточно времени для того, чтобы привести в порядок свою систему, предназначенную для снабжения русской армии. Как только стало ясно, что перемирие продлится несколько недель, появилась возможность разместить солдат и офицеров по квартирам. Командующие русской кавалерией всегда проявляли исключительную заботу о надлежащем питании своих лошадей, теперь же кавалерийские полки можно было перебросить в тыл, где овес имелся в изобилии. Тем временем власти Пруссии помогли Канкрину заключить подряд с частными прусскими поставщиками, которые предложили 55 тыс. суточных рационов муки и хлеба, частично в кредит и частично в обмен на бумажные рубли. На местах боевых действий большим дефицитом были телеги. Поэтому прибытие в середине июля 4 тыс. телег в составе главного подвижного армейского магазина было особенно ценно. Канкрин разбил часть телег магазина на эшелоны, которые должны были поэтапно доставлять продовольствие из Польши. Остальные телеги использовали для сбора продуктов, которые были куплены или позаимствованы у прусского населения и которые ранее не было возможности перевезти.
Ко времени прибытия главного подвижного армейского магазина Александр уже успел эффективно откликнуться на просьбу Барклая по поводу денег. Он незамедлительно направил в главный штаб армии 2,5 млн. бумажных рублей, которые были изъяты из фондов министерства финансов, хранившихся в Германии, и повелел Гурьеву выделить остаток суммы без промедления, заметив, что он лично засвидетельствовал, сколь неотложными были нужды армии. Получив прямой наказ от императора, Гурьев 13 июля писал Барклаю, что он уже направил к нему 4,8 млн. серебряных и 4 млн. бумажных рублей, и что дополнительные средства готовятся к отправке.
С точки зрения главного штаба, проволочка Гурьева с отправкой денег, уже согласованных в военном бюджете, не имела оправдания. Разумеется, министр финансов придерживался на сей счет иного мнения. Еще до наполеоновского вторжения бюджетный дефицит мог быть покрыт исключительно за счет выпуска бумажных денег, а боязнь финансового краха была обычным явлением. Из-за войны расходная часть бюджета быстро росла, а доходная сокращалась. В 1812 г. была недополучена почти четверть ожидавшегося государственного дохода. В первом квартале 1813 г. положение дел еще ухудшилось: к концу апреля было получено лишь 54% ожидавшегося дохода. Гурьев возлагал вину на «всеобщее потрясение <…> когда народ, сверх обыкновенных прежних и вновь в 1812 г. установленных налогов, ополчениями, наборами, воинскими требованиями, нарядами и пожертвованиями, по весьма умеренному исчислению пресыщающими 200 тыс. руб., истощил все свои способы». Перед лицом грядущего крупного бюджетного дефицита все, что мог сделать Гурьев, это по возможности сократить расходы и восполнить недостающие средства за счет выпуска дополнительных бумажных денег. В апреле 1813 г. он предрекал, что в том случае, если война продолжится в 1814 г., а объем ее финансирования останется на прежнем уровне, то это грозит «осушением самых источников произрождения государственных богатств».
Хотя Гурьев опасался гиперинфляции в России, он склонялся в пользу той точки зрения, что высокий уровень экономической активности, связанной с необходимостью восстановления разрушенного в результате наполеоновского нашествия, поглотит значительную часть заново напечатанных бумажных денег. Ту же роль он отводил внешней торговле России сразу после снятия континентальной блокады и впредь. Действительно сильное беспокойство вызывал у министра финансов тот факт, что полевая армия тратила крупные суммы русских бумажных денег за границей. Ни один иностранец не пожелал бы связываться с этими деньгами, равно как не стали бы частные лица использовать их в качестве уплаты за товары и услуги, предоставленные другими немцами. Таким образом, велика была вероятность того, что все уплаченные средства были бы возвращены России для перерасчета, что могло пагубно сказаться на курсе рубля по отношению к валюте других стран.
Гурьев предупреждал о том, что в случае обрушения курса бумажного рубля, финансирование полевой армии станет невозможным. Чтобы этого избежать, он затягивал вопрос о передаче денежных средств в Главный штаб армии и вынудил Комитет министров согласиться с рядом внесенных им предложений, включая вопрос о выплате находившимся за границей офицерам и солдатам лишь половины жалованья, тогда как другую половину предполагалось выдавать по возвращении их в Россию. Отчасти справедливый довод Гурьева состоял в том, что служившие за границей солдаты и офицеры в значительной мере жили за счет доходов с земли и не нуждались в большом количестве наличных денег. Тем не менее, если бы эта мера была принята, ее влияние на моральное состояние войск легко представить: по европейским стандартам, личный состав русской армии и без того получал очень мало, принимая участие в изнурительной кампании на чужой земле, цели которой многим офицерам были не ясны.
Ввиду безоговорочного приказа от императора, Гурьеву пришлось выделить средства для армии независимо от обстоятельств, но в том же направлении подтолкнули его известия о намечавшейся крупной субсидии со стороны Великобритании, на которую он уже перестал было надеяться. Отчасти это был вопрос самолюбия. Кроме того, когда война шла на территории России, министр финансов мог без большого труда обойтись собственными средствами. Возможно, именно по этой причине лишь через много месяцев после восстановления дипломатических отношений с Великобританией Александр удосужился назначить российского посла в Лондоне. Однако как только русская армия вышла за пределы империи, это дело приобрело неотложный характер: император назначил послом X.А. Ливена и в январе 1813 г. направил его в Лондон со следующим посланием, адресованным британскому правительству: «В нынешних условиях всякая посылка войск за границу потребует от меня очень больших затрат. Она связана с выплатой денег в звонкой монете, что может окончательно подорвать наш денежный курс. Это тяжело сказалось бы на финансах, и в конце концов они могли бы не выдержать подобного бремени, так как доходы государства должны в этом году значительно сократиться в результате полного разорения опустошенных врагом провинций». Ливену было приказано просить субсидию и представить британскому правительству проект «союзных бумажных денег». Эти бумаги должны были приносить проценты и подлежали выкупу сразу после войны. Они гарантировались правительствами Великобритании, России и Пруссии и предназначались для оплаты части военных расходов России и Пруссии. Проект был разработан в Петербурге при участии, в числе прочих, не только Штейна, но и английского экономиста сэра Фрэнсиса д'Ивернуа.
Принимая во внимание упорное нежелание Великобритании выдавать субсидии в 1806–1807 гг., Александр имел все основания ожидать напряженных переговоров в Лондоне. В действительности же Ливен выяснил, что англичане собирались предложить России в качестве субсидии 1,33 млн. ф. ст., и что еще 3,3 млн. будут выданы в обмен на долю участия англичан в проекте «союзных бумаг». В сравнении с общим объемом заграничных выплат и субсидий Великобритании указанные суммы были относительно скромными. Война на Пиренейском полуострове в 1811 г. обошлась англичанам в 11 млн. ф. ст., а общий размер субсидий составлял менее 8% стоимости собственных вооруженных сил Великобритании. Однако при пересчете на бумажные рубли 4,6 млн. ф. ст. являлись внушительной суммой, которая в принципе должна была покрыть почти все намеченные Россией расходы на ведение кампании в Германии в остававшиеся семь месяцев 1813 г. Конечно, получение наличных денег требовало времени, операции по обмену и дисконту имели свои негативные последствия, и лишь некоторые прогнозы относительно предстоявших расходов внушали оптимизм, но английские субсидии в некоторой степени развеяли опасения Гурьева, по крайней мере на некоторое время.
Если приказания, отданные Александром Гурьеву, не допускали возражений, то инструкции, полученные от императора варшавским генерал-губернатором В.С. Ланским, были поистине жесткими.