Пока большая часть русской армии в марте 1813 г. отдыхала, ее легкие подразделения вновь стяжали боевую славу. В числе их деяний была блистательная, хотя и некрупная победа 2 апреля при Люнебурге, где русские «летучие колонны» Чернышева и Дернберга объединили свои силы и уничтожили французскую дивизию генерала Морана.
Самыми впечатляющими достижениями легких армейских частей в марте и апреле было, однако, взятие Теттенборном Гамбурга и Любека, охваченных народным восстанием против французов. В этой области, процветание которой зависело от заморской торговли, люто ненавидели империю Наполеона и континентальную систему. Прибытие кавалерии и казаков Теттенборна было с восторгом встречено населением. Еще 31 января Теттенборн написал Александру, чтобы сообщить о том, что в северо-восточной Германии питают отвращение к французскому правлению и что он твердо уверен в том, что русские могут в короткие сроки создать здесь крупную армию. Теперь эти прогнозы, казалось, становились реальностью, а его рапорты Витгенштейну были преисполнены волнения и восторга. 21 марта, например, он докладывал, что, согласно его ожиданиям, у него получится сформировать крупный контингент пехоты из местных добровольцев. Два дня спустя он добавлял, что формирование частей из добровольцев идет «поразительно успешно».
В какой-то момент реальное положение дел несколько умерило оптимизм этого германского патриота. Добрые бюргеры Гамбурга вопреки его чаяниям не оказались германским эквивалентом испанского населения Сарагосы, которое желало видеть, как крыши их домов рухнут им на голову, а сами они стали бы отбивать среди руин попытки французов взять их родной город. Как только улеглись первые восторги, количество добровольцев резко сократилось. Противостоя в Саксонии значительно превосходящим силам противника, объединенный генеральный штаб союзников не мог выделить регулярные части русской или прусской армии для поддержки Теттенборна. Последняя надежда на спасение Гамбурга от контрнаступления маршала Даву возлагалась на шведский корпус Бернадота, первые отряды которого начали высаживаться в Штральзунде 18 марта. Однако, когда Бернадот отказался прийти на выручку Гамбургу, битва за город оказалось проигранной, и 30 мая Теттенборн покинул его вместе с крупной добычей.
Обстоятельства, при которых пал Гамбург, стали первой страницей «черной легенды», созданной германскими националистами и направленной против Бернадота. В 1813 г. появилось много других страниц. Поговаривали, что он не собирался всерьез драться с французами, поскольку желал завоевать их симпатии и сменить Наполеона на французском престоле. Более правдивы были обвинения, будто Бернадот не заботился о том, чтобы внести свой вклад в общее дело союзников, и берег шведские войска для единственной войны, имевшей для него значение и нацеленной на отвоевании Норвегии у Дании. Последнее обвинение имело под собой некоторые основания, и Бернадот, приводивший в ярость как французских, так и германских националистов, обычно испытывал очень сильное давление. Но даже один из главных его критиков сэр Чарльз Стюарт, бывший британским послом в Пруссии, писал в своих мемуарах о том, что Бернадот поступил правильно, не задействовав шведские силы в обороне Гамбурга.
Сам Бернадот объяснял свои действия посланникам Александра, генералам П.П. Сухтелену и К.О. Поццо ди Борго, следующим образом. Он заявил, что половина его войск и значительная часть багажа вследствие неблагоприятных ветров не смогли прибыть к тому моменту, когда из Гамбурга поступил призыв о помощи. Его людям предстояло столкнуться лоб в лоб с превосходящими силами Даву, имея у себя в тылу враждебно настроенных датчан. Признавая всю серьезность потери Гамбурга, Бернадот утверждал:
«…несмотря на все несчастья, которые может принести эта потеря, поражение шведской армии было бы в тысячу раз хуже, поскольку Гамбург в этом случае наверняка был бы захвачен, а датчане соединились с французами. Вместо этого я собираю силы, организуя войска и получаю ежедневные подкрепления из Швеции — тем самым я заставляю французов чувствовать мое присутствие и не допущу их переправы через Эльбу, если только силы их не будут слишком велики».
Хотя Гамбургская операция и принесла много разочарования германским патриотам, фактически она явилась крупным успехом с точки зрения объединенного генерального штаба союзников. Силами горстки казаков и кавалерии, лучший маршал Наполеона Даву и около 40 тыс. французских войск оказались запертыми в стратегическом тупике в тот момент, когда их присутствие на полях сражений в Саксонии могло бы изменить ход событий. Кроме того, беспорядки, учиненные на северо-западе Германии Теттенборном, Чернышевым и другими «партизанскими» предводителями нарушили торговлю лошадьми, которая в это время обычно велась в этих местах. Для французов это имело большое значение. Самой большой головной болью для Наполеона, стремившегося воссоздать Великую армию, была нехватка кавалерии; в России было потеряно 175 тыс. лошадей, и это оказалось более серьезной проблемой, чем гибель живой силы. В 1813 г. «Франция была так бедна лошадьми» (по мнению одного эксперта XIX в.), что даже реквизиции частных лошадей для кавалерии и другие чрезвычайные меры «смогли дать всего 29 тыс. голов лошадей, и даже они были не в состоянии сразу же поступить для службы в армии». Конные заводы в Польше и северо-восточной Германии были потеряны для Наполеона, а попытки приобрести лошадей у австрийцев отклонены. Расстройство торговли лошадьми в северо-западной Германии стало еще одним ударом, еще более отсрочившим подготовку и обучение французской кавалерии. Многие тысячи французских всадников в весеннюю кампанию 1813 г. оставались без лошадей, а недостаток кавалерии серьезным образом подрывал успех наполеоновских операций.
Однако, если не считать кавалерии, усилия Наполеона по восстановлению армии зимой 1812–1813 гг. были очень успешны. Природа этой новой Великой армии порой понимается неверно. Вопреки легенде, она возникла вовсе не в результате соединения 25 тыс. человек, которые перебрались обратно через Неман в декабре 1812 г., с толпой «марилуизеров», другими словами, молодыми новобранцами из различных сословий, призванными в армию в 1813 и 1814 г. Уже в начале января 1813 г. в наличии имелись свежие войска, отправленные для усиления остатков старой Великой армии под командованием Эжена де Богарне: прежде всего сюда входили 27 тыс. человек из дивизий Гренье и Лагранжа, не участвовавшие в российской кампании. Кроме того, к этим войскам относились упомянутые выше французские гарнизоны в Пруссии, которые зимой 1812–1813 гг. вызывали опасения Фридриха Вильгельма III.
Армии, принимавшие участие в кампании, обычно оставляли часть кадрового состава в депо или вдоль линий коммуникаций, откуда в случае необходимости ее можно было направить на восстановление полков. Например, наполеоновская гвардия к началу кампании 1812 г. теоретически насчитывала 56 тыс. человек. Вошедшие в Россию гвардейские части номинально состояли из 38 тыс. человек, при переправе через Неман они фактически имели в своих рядах 27 тыс. человек. Полки Молодой гвардии, вторгшиеся в Россию, были практически полностью истреблены, но два ее батальона в 1812 г. остались в Париже, а еще два — в Германии. На основе этих, а также четырех полных полков Молодой гвардии, находившихся в Испании, могло быть создано новое грозное войско.
Во Франции располагались резервные батальоны полков, несших службу в Испании и в еще более отдаленных районах империи. В своем исследовании, посвященном Великой армии в 1813 г., Камиль Руссе (Camille Rousset) упоминает об этих батальонах, но не приводит сведений об их численности. В истории кампании, вышедшей из недр генерального штаба Пруссии, упоминается о предположительно 10 тыс. человек. Данные французских и прусских источников также разнятся на предмет того, сколько человек было отозвано из Испании. По самым скромным оценкам, речь шла о 20 тыс. солдат, но все источники сходятся на том, что призванные из Испании части составляли элиту размещенного там воинского контингента. Помимо этого во французских портах размещалось 12 тыс. хороших солдат морской артиллерии, теперь включенных в состав Великой армии. Даже первая волна новобранцев — 75 тыс. человек, объединенных в так называемые когорты, — к началу 1813 г. находилась в боевом строю уже девять месяцев. Именно на основе этого кадрового состава были сформированы части настоящих «марилуизеров». Этим молодым людям обычно доставало и храбрости, и преданности, их главным слабым местом была неспособность переносить лишения, когда они оказывались в суровых условиях наполеоновских кампаний. Тем не менее, когда части новой наполеоновской армии собрались у Майна, они представляли собой внушительную силу. Поначалу более 200 тыс. человек, состоявшим под командованием Наполеона, противостояли едва 110 тыс. солдат союзников. Если в рядах русской и прусской армий было значительно больше ветеранов, баланс сил с французской стороны выравнивался за счет присутствия самого Наполеона.
Пока Наполеон проводил мобилизацию и концентрацию своей новой армии, Кутузов находился в главном штабе в Калише, обдумывая встречные стратегические решения. Сразу после подписания 28 февраля русско-прусского союза, генерал-лейтенант Герхард фон Шарнхорст прибыл в расположение русского главного штаба в Калише с целью составления плана совместных действий для предстоящей кампании. Однако не вызывало сомнения, что Россия в этом союзе занимает позицию старшего партнера, или что Кутузов как фельдмаршал и главнокомандующий будет иметь решающее слово при выборе стратегии. Как тогда, так и впоследствии Кутузова критиковали с двух диаметрально противоположных позиций.
Представители одной школы утверждали, что силам союзников в марте и начале апреля 1813 г. следует провести решительное наступление через территорию Германии. Некоторые прусские генералы тогда и немецкие историки несколько позднее были главными выразителями этой точки зрения, но Витгенштейн также жаждал продолжить преследование вице-короля Эжена де Богарне за Эльбой. Как те, кто подобно Витгенштейну хотел атаковать Богарне при Магдебурге, так и те, кто стремился пробиться дальше на юг и тем самым сорвать запланированное Наполеоном наступление, полагали, что это даст союзникам возможность получить мощную поддержку со стороны населения Германии и, возможно, германских князей. Представители другой школы (почти все они были русскими) порой обвиняли Кутузова в том, что он слишком далеко отошел от своих баз, находившихся в России, и противились любым планам, которые предусматривали переправу через Эльбу и продвижение во внутренние районы Саксонии до прибытия подкреплений из России.
В одном важном письме к своему кузену, адмиралу Л.И. Голенищеву-Кутузову, главнокомандующий русской армией объяснял, почему русским пришлось зайти так далеко вглубь Германии:
«Отдаление наше от границ наших, а с тем вместе и от способов может показаться нерасчетливым, особливо если исчислить расстояние от Немана к Эльбе и расстояние от Эльбы к Рейну. Большие силы неприятельские могут нас встретить прежде, нежели мы усилимся прибывающими из России резервами <…> Но ежели войти в обстоятельства и действия наши подробнее, то увидишь, что мы действуем за Эльбою легкими отрядами, из которых (по качеству наших легких войск) ни один не пропадет. Берлин занять было надобно, чтобы отнять у неприятеля сообщение с Польшею. Мекленбург и ганзейские города прибавляют нам способов. Я согласен, что отдаление от границ отдаляет нас от подкреплений наших, но ежели бы мы остались за Вислою, тогда бы должны были вести войну, какую вели в [1]807 г. С Пруссиею бы союзу не было, вся немецкая землю служила бы неприятелю людьми и всеми способами, в том числе и Австрия».
Ответ тем, кто высказывался в пользу быстрого наступления через Германию, содержался в многочисленных письмах Кутузова к находившимся в его подчинении генералам — Винцингероде и Витгенштейну. Главнокомандующий признавал существование ряда преимуществ в плане, который предполагал занять возможно большую территорию Германии с целью мобилизации ее ресурсов, поднятия морального духа немцев и создания трудностей Наполеону в реализации его планов. Но чем дальше наступали союзники, тем слабее становились их силы, и тем более уязвимы они оказывались для сокрушительного контрудара гораздо более крупной армии, которую Наполеон наращивал в юго-западной Германии. Поражение имело бы отнюдь не только военные последствия: «Будьте уверены, что любая наша неудача нанесет большой урон престижу России в Германии».
А.И. Михайловский-Данилевский, служивший в то время в штабе Кутузова, вспоминал, что в марте и апреле 1813 г. чувствовалось постоянное напряжение в отношениях между главным штабом и Витгенштейном, которое нарастало по мере того, как Кутузов делал попытки привлечь внимание своих подчиненных к южному направлению, на котором концентрировались основные силы наполеоновской армии, и особенно к линии Эрфурт-Лейпциг-Дрезден, вдоль которой ожидалось наступление противника. Витгенштейн, напротив, прежде всего заботился о том, чтобы защитить Берлин и внутренние районы Пруссии, которые были освобождены его корпусом, и на границах которых он в основном базировался в марте 1813 г. Кутузов и начальник его штаба П.М. Волконский были крайне обеспокоены тем, что, до тех пор пока не было начато наступление Витгенштейна на юго-запад вглубь Саксонии, велик был шанс, что наступление Наполеона вобьет клин между ним и основными силами союзников, и что враг тем самым получит возможность отрезать и разбить сначала одну, а затем и другую армию союзников.
В тех обстоятельствах правыми в целом оказывались Кутузов и Волконский. Учитывая острую нехватку войск, союзникам приходилось концентрировать силы в районе Дрезден — Лейпциг для того, чтобы остановить продвижение Наполеона на восток вдоль австрийской границы в направлении Польши. Но и беспокойство Витгенштейна и начальника его штаба Довре на предмет необходимости защиты Берлина и Бранденбурга также было закономерно и разделялось большей частью высшего генералитета Пруссии. Если бы Наполеон вновь овладел этими территориями, мобилизация живой силы и материальной части в Пруссии была бы сильно затруднена. Главной проблемой, стоявшей перед союзниками весной 1813 г., было то, что им приходилось оборонять как внутренние районы Пруссии вокруг Берлина, так и юг Саксонии. К сожалению, они не располагали для этого необходимыми ресурсами. Напряженность, вызванная разногласиями относительно стратегии, а также нехваткой живой силы для выполнения поставленных задач, сохранялась в ходе всей весенней кампании.
Клаузевиц предлагает реалистичный взгляд на положение сил союзников, который конечной своей целью имел оправдание стратегической линии, в итоге выбранной согласованно Кутузовым и Шарнхорстом и одобренной русским и прусским монархами. По мнению Клаузевица, предложение Витгенштейна атаковать Эжена де Богарне при Магдебурге не имело смысла: вице-король в случае столкновения с превосходящими силами противника просто отступил бы и увел силы союзников с ключевой линии боевых действий Лейпциг — Дрезден, от которой зависела связь союзников с Австрией и складами и подкреплениям русской армии в Польше. Нанесение упредительного удара в Тюрингии, как то предлагали некоторые прусские генералы, также было бессмысленно. К апрелю наступавшие силы союзников столкнулись бы с сильно превосходящим их противником вблизи наполеоновских баз.
Однако, к сожалению, сугубо оборонительная стратегия, в основе которой лежала защита Эльбы, и в пользу которой выступали некоторые русские генералы, также едва ли могла сработать, учитывая численное превосходство сил Наполеона и тот факт, что под его контролем находились практически все укрепленные переправы через реку. Встав на Эльбе вместо того, чтобы продвинуться дальше на запад, союзники просто подарили бы Наполеону дополнительное время, в котором они сами отчаянно нуждались для того, чтобы привлечь на свою сторону австрийцев и подвести русские подкрепления. Хотя Клаузевиц и одобрял стратегию союзников, направленную на то, чтобы перейти через Эльбу и пытаться оттянуть время, предлагая Наполеону сражение близ Лейпцига, он ясно представлял себе шансы союзников на успех в этом сражении, учитывая численное превосходство французов. Неожиданность в сочетании с большим количеством ветеранов в рядах войск союзников и превосходством их кавалерии, давали им некоторую надежду на победу, но не более того.
16 марта 1813 г. прусский корпус Блюхера пересек границу Силезии и двинулся в Саксонию. На следующий день Пруссия объявила войну Франции. За Блюхером шел авангард армии Кутузова под командованием Винцингероде, который подчинялся приказам прусского генерала. Столица Саксонии Дрезден сдалась Винцингероде 27 марта, после чего русские и прусские войска рассредоточились по территории Саксонии и двинулись к Лейпцигу. Помимо стратегических соображений, которыми руководствовались при занятии Саксонии, свою роль сыграли соображения материально-технического обеспечения. Силезия и Лаузиц (восточная Саксония) являлись преимущественно промышленными районами, которые даже в нормальных условиях зависели от импорта зерна из Польши. Эти провинции могли прокормить проходящие через них войска, но долговременное пребывание армий союзников к востоку от Эльбы было бы сопряжено с неизбежными трудностями и препятствовало мобилизации ресурсов Силезии для военной экономики Пруссии.
По-прежнему решительно настроенный Блюхер грезил о том, чтобы направиться в Тюрингию и Франконию для нанесения удара по не успевшим как следует подготовиться основным силам наполеоновской армии. Он знал, что не мог сделать этого своими силами, но его попытки убедить Витгенштейна организовать совместное наступление были безрезультатны. На самом деле даже Блюхер начал сомневаться в разумности подобного шага. Подобно всем главам союзных государств, Блюхер устремлял взоры на Австрию и особенно на Франца I. Как и у них, воспоминания о 1805 г. прочно отпечатались в сознании Блюхера: в тот год планы возможного вмешательства Пруссии в войну были похоронены в результате преждевременной атаки союзников при Аустерлице. Он замечал Витгенштейну, что все вокруг предупреждали его о возможных параллелях между теми событиями и нынешней ситуацией и что, быть может, на этот раз было бы лучше как можно дольше откладывать принятие решения.
Тем временем Кутузов вместе с основными силами своей армии по-прежнему находился в Калише, к вящему раздражению Пруссии. Фельдмаршал не видел причин к тому, чтобы прерывать отдых своих людей. Заняв Саксонию, он не хотел вести дальнейшее наступление, а рапорты, получаемые им в марте от разведывательной службы, содержали справедливые заключения, что Наполеон еще не готов к нападению. 2 апреля Фридрих Вильгельм прибыл в Калиш и провел смотр русских войск. Гвардейцы, одетые в новую форму, смотрелись роскошно, но король был потрясен малочисленностью сил русских. Пруссаки начинали понимать, как дорого обошлась русским прошлогодняя кампания и сколь большие усилия потребуются от Пруссии для достижения победы. Через пять дней после парада Александр, Кутузов и лейб-гвардия наконец направились в Саксонию.
В пути, во время прохода через Лигниц, батарея русской лейб-гвардии штабс-капитана Жиркевича подверглась еще одной, совсем иной проверке со стороны Фридриха Вильгельма. Вести о том, что король находится в городе и желает приветствовать русские войска, дошли до Жиркевича совсем незадолго до прибытия. Все приготовления русского командира обернулись затем полным замешательством, когда скромный Фридрих Вильгельм неожиданно появился на ступенях ничем не примечательного небольшого дома — первого, мимо которого прошла батарея при въезде в город. Град посыпавшихся команд более или менее придал колонне, въехавшей на узкую улицу, некоторый вид парадного порядка, но охватившее солдат возбуждение перекинулось и на стаи уток, гусей и кур, которые взгромоздились верхом на зарядные ящики и внесли свою долю какофонии в военную музыку. За орудийными лафетами и зарядными ящиками брело стадо овец, телят и коров. Они создали дополнительную сумятицу не только своими криками, но и тем, что также попытались построиться парадным порядком. Замешательство Жиркевича усиливалось и от того, что все эти животные были «позаимствованы» из провинции Силезия, принадлежавшей самому королю; однако Фридрих Вильгельм лишь улыбнулся и сказал русскому военачальнику, что ему отрадно видеть столь приглядные и неунывающие войска. Король мог быть угрюмым, холодным и неучтивым человеком, но в глубине души был порядочен и исполнен благих намерений. Он также говорил и читал по-русски, хотя и не идеально, и ему нравились русские. Жиркевичу повезло, что нелепое поведение находившихся под его началом людей открылось сначала взору Фридриха Вильгельма, а не Александра или великого князя Константина. Последний отнесся бы крайне скептически к непринужденности лейб-гвардии во время парада перед правителем союзного государства.
Для русских войск марш через Силезию и Саксонию был своего рода приятным времяпрепровождением. Стояла великолепная погода, и русских солдат повсеместно встречали как союзников и освободителей, особенно в Силезии. Хотя поляки также обычно обходились с русскими учтиво, русские офицеры им редко полностью доверяли. Большая часть польского населения была бедной и в лучшие времена, и проход через населенные поляками территории в 1812–1813 гг. не улучшил их положения. Силезия, напротив, была богатой областью, а Саксония — еще богаче. Русские офицеры дивились богатству, убранству домов и образу жизни саксонских крестьян. На светловолосых и полногрудых немецких женщин было приятно смотреть, хотя немецкая «водка» показалась им ужасно разбавленной и слабой. В то же время по мере приближения к Эльбе, они могли видеть по левую руку романтичные лесистые склоны гор, отделявшие Саксонию от Богемии Габсбургов.
24 апреля Александр и русская лейб-гвардия вошли в Дрезден, где им предстояло встретить православную Пасху. Для подавляющего большинства русских солдат в Дрездене и других частях Саксонии, пасхальная служба оказалась волнующим действом, которое способствовало духовному подъему. Сергей Григорьевич Волконский, брат князя Репнина-Волконского и шурин П.М. Волконского, был прекрасно образованным, владевшим французским языком офицером кавалергардов. Он вспоминал, как священники выходили из церквей, чтобы провозгласить «теплую для каждого христианского сердца молитву: “Христос воскресе”, а для нас, русских, еще более горячую, ибо она для нас и религиозная, и отечественная. Просто по обоим чувствам, для всех присутствующих русских это была минута восторженности». Однако время молитв и приятного времяпрепровождения подходило к концу. В тот самый день, когда Александр вошел в Дрезден, Наполеон перенес свою ставку вперед из Майнца в Эрфурт, готовясь к наступлению в Саксонии.
Тем временем болезнь вынудила Кутузова покинуть армию на пути к Дрездену. Старый фельдмаршал умер в Бунцлау 28 апреля. Смерть Кутузова никак не сказалась на стратегии союзников, по-прежнему нацеленной на то, чтобы остановить продвижение Наполеона через Саксонию. Александр назначил новым главнокомандующим Витгенштейна. По многим причинам он был самой подходящей кандидатурой на этот пост. Ни один другой генерал не одержал столько же побед в 1812 г., а слава Витгенштейна только умножилась в результате победоносной кампании по освобождению Пруссии в 1813 г. Витгенштейн владел немецким и французским языками и поэтому легко мог объясняться с союзниками России. Кроме того, его заботы об обороне Берлина и внутренних районов Пруссии возвысили его в глазах пруссаков и дали ему возможность проникнуться их переживаниями. Единственная проблема, связанная с назначением Витгенштейна, заключалась в том, что он был младше по званию, чем Милорадович, Тормасов и Барклай. Последний все еще находился вне расположения основных сил армии, ведя осаду Торна, но два других полных генерала были глубоко оскорблены этим назначением. Тормасов отбыл в Россию, но эта потеря была невелика. Милорадович остался, и Александр успокаивал его ежедневными сообщениями, выражавшими монаршьи поддержку и благоволение.
Все это не имело бы большого значения, если бы Витгенштейн одержал победу над Наполеоном. Поражение при Лютцене дало пищу для злых языков. Будучи и до этого готов вмешаться в ход военных операций, Александр стал еще больше склоняться в пользу того, чтобы это сделать по мере того, как росла волна критики в адрес нового главнокомандующего. К сожалению, критика эта зачастую была оправданной. Пост главнокомандующего оказался Витгенштейну не по плечу. Храбрый, энергичный, щедрый и даже рыцарственный, Витгенштейн был замечательным корпусным командиром, но он не справлялся с гораздо более сложными требованиями, которые предъявляла организация главного штаба, где приказы не всегда отдавались лично главнокомандующим, и где для руководства действиями крупного воинского контингента было необходимо вести скрупулезную административную и штабную работу. По мнению Михайловского-Данилевского, деятельность главного штаба Витгенштейна была хаотичной, а заполнившие штаб многочисленные прихлебатели слабо дисциплинированны и плохо обеспечивали элементарную военную безопасность.
В последние дни апреля, когда Наполеон двигался из Эрфурта к Лейпцигу, союзники расположились немного к югу от линии движения французов близ города Лютцена. Они должны были либо попытаться устроить Наполеону засаду, либо быстро отступить с тем, чтобы он не смог дойти до Дрездена раньше них и отрезать им отступление через Эльбу. Выбор не был трудным, поскольку отступление без боя при первом столкновении с Наполеоном повредило бы моральному духу войск и авторитету союзников в Германии и Австрии. Неожиданная атака, заставшая противника во время марша, могла его опрокинуть или по меньшей мере замедлить продвижение.
План действий союзников был разработан Дибичем. Он намеревался застать часть неприятельской армии во время марша, когда она была растянута, и уничтожить до подхода им на выручку остальных корпусов Наполеона. По общему мнению, план был хорош, но его исполнение недостаточно продуманным. Это не удивительно. Витгенштейн привел с собой свой собственный штаб. Почти все лица, занимавшие высшие должности в главном штабе, были заменены накануне сражения. Взять хотя бы один пример: Ермолов был заменен на посту начальника артиллерии князем Яшвилем, который ранее стоял во главе артиллерии корпуса Витгенштейна. Ермолов попал в немилость из-за того, что не смог своевременно пополнить артиллерийский парк боеприпасами, однако в результате неожиданной передачи полномочий Яшвилю новому начальнику артиллерии не было известно местоположение даже тех боеприпасов, которые предстояло доставить. Дальнейшая неразбериха была вызвана тем, что именно тогда русская и прусская армия впервые сражались бок о бок.
План Дибича предполагал, что колонны двинутся в ночное время и займут позиции для атаки к 6 утра 2 мая. Как и ожидалось, возникла путаница, колонны натыкались одна на другую, и даже первая линия союзных войск оказалась на месте не ранее, чем через пять часов после намеченного срока. Не облегчало положение и то, что планы обычно доставлялись очень поздно, а также то, что они были подробны, но не всегда точны. В какой-то мере, однако, задержка могла даже сыграть на руку союзникам. За истекшие пять часов Наполеон и основные силы его армии отошли от поля предполагаемого сражения в направлении Лейпцига, будучи уверены в том, что в тот день сражение не состоится. Кроме того, если бы сражение при Лютцене началось на рассвете, в распоряжении Наполеона имелся бы полный летний день для того, чтобы сосредоточить все свои силы на поле боя, что, вероятно, могло иметь серьезные последствия для оказывавшихся в меньшинстве союзников.
Первоначальной целью коалиционной армии был корпус Нея, стоявший особняком у деревень Гроссгёршен и Штарзидель. Витгенштейну помогло то, что Ней расположил пять дивизий своего корпуса в рассыпном порядке и не принял должных мер предосторожности. Первая атака пруссаков под началом Блюхера застала противника врасплох. Однако в не меньшей растерянности оказалось верховное командование коалиции, которая была вызвана тем, что корпус Мармона был размещен таким образом, чтобы оказать поддержку Нею, а также особенностями рельефа местности, на которой разворачивалось сражение. Это означало, что, несмотря на превосходство в кавалерии, рекогносцировка была проведена коалиционными силами не лучшим образом. Георг Каткарт, сын британского посла в России, находился в главном штабе Витгенштейна. Он отмечал, что из-за волнообразной, распаханной земли из главного штаба коалиции не было возможности видеть то, что находилось за ближайшей возвышенностью, где располагались позиции противника. Первая атака пруссаков на Гроссгёршен была успешна, «но Гроссгёршен — всего лишь одна из горстки стоявших практически вплотную деревень, перемежающихся прудами, бассейнами лесопильных заводов, садами и т. д., что превращает их в хорошую оборонительную позицию». В деревнях, оказавшихся в эпицентре сражения, «располагались каменные дома, мощеные улочки и сады, обнесенные каменными стенами».
Впервые коалиционные войска столкнулись с фундаментальным отличием полей сражения в Саксонии и России. В последней деревянные строения не были подспорьем для оборонявшихся. Совсем иное дело — прочные каменные стены и строения в Саксонии, которые порой можно было превратить в небольшие крепости. Войска Нея были неопытны, но храбры. Прусская пехота также продемонстрировала выдающуюся отвагу, кроме того ее подгоняли офицеры, отчаянно пытавшиеся смыть с себя позор, который постиг их при Йене. В результате завязалась жестокая битва, верх попеременно одерживала то одна, то другая сторона по мере того, как деревни доставались противнику и вновь захватывались силами свежих, упорядоченных резервов, быстрые контратаки которых заставали неприятеля тогда, когда он еще не успевал перевести дыхание и перестроиться для обороны своих недавних завоеваний. Основная тяжесть сражения выпала на долю прусской пехоты, тогда как русские пришли ей на подмогу далеко за полдень. С этого момента особенно активное участие в сражении принял корпус Евгения Вюртембергского, который понес немалые потери, сначала отбивая деревни, а впоследствии сдерживая растущую угрозу на правом фланге сил коалиции.
Ключевым моментом сражения, однако, явилось то, что солдатам Нея и Мармона удалось сдерживать атаки сил коалиции достаточно долго для того, чтобы к полю бою успели подтянуться остальные французские корпуса. Положение союзников не облегчало и то, что вследствие плохого планирования и рекогносцировки корпус Милорадовича так и не вступил в бой, находясь всего в нескольких километрах от места сражения. Однако, даже если бы Милорадович оказался на месте, это не изменило бы исхода боя. Учитывая значительный численный перевес французов в пехоте и умение Наполеона этим воспользоваться, как только вся французская армия собралась на поле боя, ее победа стала очевидной. К концу дня, когда Макдональд грозил обогнуть силы коалиции справа, а Бертран слева, Витгенштейн был вынужден задействовать свои резервы в тот момент, когда в распоряжении Наполеона вскоре должно было оказаться большое количество свежих войск.
Клаузевиц утверждал, что Лютцен скорее был сражением, окончившимся вничью, чем поражением коалиции. В конце дня союзники все еще сражались на поле боя и нанесли неприятелю большие потери, чем понесли сами. К отступлению их вынудило не поражение, а подавляющее численное превосходство противника. По мнению Клаузевица, если бы сражения при Лютцене не было, нехватка живой силы все равно заставила бы силы коалиции отступить, при этом даже не замедлив продвижения французов в той мере, как это было достигнуто в результате сражения при Лютцене. В этом объяснении есть доля правды, но также заметны следы явного заступничества. Правда, Лютцен не стал серьезным поражением, но он вполне мог стать таковым, если бы в распоряжении сторон оказалось еще пару часов светового дня.
После сражения войска коалиции организованно отступили через территорию Саксонии, снова переправились через Эльбу и 12 мая достигли Баутцена в восточной Саксонии. На протяжении большей части пути Милорадович командовал арьергардом и делал это очень умело. Это позволили остальной армии отступить без спешки, в спокойной обстановке. При Баутцене союзники получили почти недельную передышку, пока войска Наполеона их окончательно не нагнали. К тому моменту русским не было равных в том, что касалось арьергардных боев и отступлений. Чтобы им помешать, потребовалась бы гораздо лучшая кавалерия, чем та, что была у Наполеона в 1813 г. Однако в результате сражения при Лютцене король Саксонии, на протяжении двух месяцев занимавший выжидательную позицию, снова примкнул к наполеоновскому лагерю. Саксонскому гарнизону в Торгау, последней укрепленной переправе через Эльбу, находившейся в руках французов, был отдан приказ открыть ворота Наполеону. Командир гарнизона генерал-лейтенант Тильман оттягивал время столько, сколько это было возможно, а затем вместе с начальником своего штаба бежал в расположение коалиционных сил. Неясность относительно возможного вхождения Саксонии в коалицию затруднила проведение реквизиций в апреле. К тому моменту, когда позиция короля Фридриха Августа определилась, у союзников уже не было времени для того, чтобы воспользоваться богатыми ресурсами королевства, которые в течение последующих шести месяцев шли на поддержание военной экономики наполеоновской Франции.
Повествование о ходе военных операций в апреле и мае 1813 г. это в лучшем случае лишь половина истории. Одновременно с ними шли напряженные дипломатические переговоры австрийцев с обеими противоборствующими сторонами. Это обстоятельство сильно повлияло на стратегию России. В письме к Бернадоту Александр писал, что все сражения, имевшие место в Саксонии в апреле и мае, были даны с целью задержать Наполеона и выиграть время для Австрии, которая непрестанно заявляла о том, что собирается вмешаться. В тот самый момент, когда Наполеон начал движение по территории Саксонии, австрийцы повели свое собственное наступление. Объявив обеим сторонам о своем намерении выступить в качестве посредника, Меттерних отправил к Наполеону графа Л.Ф. Бубну, а в главный штаб коалиции — графа И.Ф. Стадиона, чтобы те узнали условия, которые готовы были предложить противоборствующие стороны. Одновременно Австрия наращивала собственную армию в Богемии, чтобы использовать угрозу военного вмешательства в качестве дополнительного стимула к достижению соглашения.
К тому времени Австрия решительно склонялась на сторону сил коалиции. Три месяца переговоров с Францией и Россией однозначно продемонстрировали, что Наполеон оставался врагом Австрии на пути к достижению ее главных целей — возвращение утраченных территорий и восстановление некоторого подобия баланса сил в Европе. По этим коренным вопросам русская и прусская стороны вполне искренне поддерживали позицию Австрии. Если Вена действительно хотела положить конец господству Франции в Европе, она могла сделать это лишь союзе с Петербургом и Берлином, и, вероятно, только в результате военных действий. Чисто гипотетически простая угроза австрийского вмешательства на стороне сил коалиции заставила бы Наполеона пойти на уступки, достаточные для удовлетворения венского кабинета. Некоторые австрийцы надеялись на это, а Россия и Пруссия этого опасались. В конце весны и в течение лета 1813 г. вокруг этого ключевого вопроса развернулись дипломатические переговоры между Австрией, Францией и представителями коалиции.
29 апреля, за три дня до сражения при Лютцене, Меттерних отправил два важных письма барону Лебцельтерну, своему представителю в главном штабе коалиции. Министр иностранных дел Австрии отметил продолжавшееся недоверие союзников по отношению к венскому кабинету и намеревался объяснить, почему годы финансового кризиса, начавшегося в 1809 г., так сильно задержали военные приготовления. Меттерних писал, что недавние заявления Австрии, адресованные Наполеону, не должны были оставить у него сомнений относительно позиции венского кабинета. По прибытии в главный штаб союзников Стадион должен был изложить условия мира, выдвигаемые Австрией Наполеону, и заверить русских и пруссаков в твердом намерении Австрии выступить на их стороне, как только будет готова ее армия. В своем первом письме австрийский министр иностранных дел писал: «К 24 мая на территории Богемии у нас будет свыше 60 тыс. человек; всего в нашем распоряжении окажутся две мобилизованных полевых армии численностью от 125 до 130 тыс. человек и резерв, насчитывающий по меньшей мере 50 тыс. солдат». Во втором письме, стремясь развеять опасения союзников по поводу того, что их наступление в Саксонии было слишком рискованным мероприятием, он добавлял:
«Если Наполеон выиграет сражение, это не принесет ему пользы, потому как австрийские армии почти что наверняка не позволят ему развить успех: если он проиграет, его участь будет решена <…> император тем не менее желает сообщить их императорском величествам России и Пруссии о том, что им не следует сомневаться в том, что наша Богемская армия вмешается в дело, что, повторюсь, остановит любое наступление, которое могут предпринять французы в случае своей победы; на этот счет им не стоит беспокоиться ни при каких обстоятельствах».
Инструкции для Стадиона были даны 7 мая. В них говорилось, что даже минимальные условия, предлагаемые Австрией Наполеону, включали пункты о возвращении Австрии и Пруссии большей части их бывших территорий, упразднении Варшавского герцогства и всех владений Франции на территории Германии к востоку от Рейна и отмене или по меньшей мере видоизменении Рейнского союза. Австрия обязалась выяснить до конца мая, готов ли Наполеон принять эти условия и прислушаться к голосу посреднической стороны. Меттерних утверждал, что требования Австрии должны были специально носить умеренный характер, поскольку она стремилась к длительному миру в Европе, который единственно мог быть построен на согласии всех великих держав. Стадион должен был заверить входивших в коалицию монархов в том, что позицию Австрии не могут изменить ни победы Наполеона, ни его поражения на поле боя. Ему предстояло выяснить мирные условия союзников, но также создать основу для военного сотрудничества на тот случай, если бы перспектива военного посредничества Австрии не поколебала решимости Наполеона.
И.Ф. Стадион добрался до главного штаба коалиции в девять часов утра 13 мая, одиннадцать дней спустя после сражения под Лютценом и за неделю до сражения под Баутценом. В тот день он дважды встречался с Нессельроде. 13 мая в своем рапорте к Александру Нессельроде резюмировал позицию Австрии в том виде, в каком ее изложил Стадион. Венский кабинет собирался настаивать на возвращении земель, утраченных Австрией в 1805 и 1809 г. Он также поддерживал идею восстановления территории Пруссии в том формате, как это оговаривалось в русско-прусском союзном договоре. Австрия требовала упразднения Варшавского герцогства, всех владений Франции к востоку от Рейна и самого Рейнского союза. Если Наполеон не принял бы этих условий к 1 июня, Австрия должна была вступить в войну, независимо от того, что произошло бы на поле боя к тому времени. Стадиону предстояло согласовать с союзниками основные положения плана совместных военных операций. Нессельроде справедливо отмечал, что, «безусловно, вышеперечисленные условия никогда не будут приняты Францией». Он добавлял: «Г-н граф Стадион официально обещает от имени своего двора, что никакая отговорка или уклончивый ответ со стороны императора Наполеона не заставят Вену отодвинуть срок выполнения плана операций, который будет согласован между Австрией и союзными дворами».
Нессельроде был очень сдержанным и опытным дипломатом. Немыслимо, чтобы он мог неправильно — намеренно или каким-либо иным образом — понять Стадиона в столь важном деле. Сам Стадион был бывшим министром иностранных дел Австрии. При всей ненависти к Наполеону и Французской империи в Германии он никогда не стал бы намеренно вводить русских в заблуждение. Действовать подобным образом было очень рискованно, как с военной точки зрения, так и учитывая влияние этих действий на австро-русские отношения. Возможно, рвение Стадиона позволило ему несколько вольно толковать полученные инструкции, хотя невозможно узнать, о чем говорили Меттерних и Стадион перед отъездом последнего в главный штаб коалиции. Кто бы ни был виноват, однако нет сомнений в том, что сказанное Стадионом Нессельроде не отражало истинное положение дел в Вене.
Прежде всего не было никакой уверенности в том, что Франц I будет следовать намеченной Стадионом бескомпромиссной линии в том случае, если Наполеон отвергнет какое-либо из минимальных условий, предложенных Австрией, будет тянуть время или одерживать военные победы над союзниками. Кроме того, когда Нессельроде три недели спустя наконец удалось встретиться с фельдмаршалом Шварценбергом и генералом Радецким, главными военачальниками Богемской армии, они заверили его, что австрийская армия никогда не могла и помыслить о том, чтобы пересечь границу с Богемией ранее 20 июня. Замешательство и подозрения со стороны России были неизбежны. Говорил ли Стадион от имени Меттерниха? Каковы были истинные взгляды уклончивого министра иностранных дел, и говорил ли он от имени Франца I? Понимал ли (не говоря уже о том, чтобы контролировать), кто-либо из государственных деятелей Австрии, что именно делалось в армии для ее подготовки к войне?
Категорические заверения в поддержке, исходившие от австрийской стороны, для войск коалиции были серьезным дополнительным основанием к тому, чтобы прекратить отступление от Баутцена и попытать счастья в еще одном сражении с Наполеоном. Тем не менее при наличии основательных причин для того, чтобы попытаться выиграть время и замедлить продвижение Наполеона это решение было очень рискованным. В сражении при Баутцене 20–21 мая союзники могли выставить только 96 тыс. человек: к концу сражения у Наполеона было вдвое больше войск, а что касается пехоты, то его превосходство было еще значительнее, что могло иметь решающее значение на поле боя. На карте местность в районе Баутцена, казалось, располагала к тому, чтобы занять прочную оборону. Когда русские войска прибыли на место, они по своему обыкновению сразу же начали рыть рвы и возводить укрепления. Хотя отдельные оборонительные пункты были очень сильно укреплены, позиция в целом была разделена ручьями и оврагами на несколько участков. Координация обороны или перемещение резервов с одного участка на другой были сопряжены с трудностями. Кроме того, позиции союзников были слишком растянуты для столь небольшого количества войск. Русские имели в четыре раза меньше людей на километр, чем под Бородино.