— А пойдем в курилку, — сказал, хорошенько пораскинув мозгами, — там и нет никого, и тихо.
— Шурочка, вы подождите здесь, пожалуйста. Мы ненадолго.
Девушка надула губки, что–то хотела возразить, но, видимо, вспомнила инструкции и покорно присела на стульчик.
— Не трогай здесь ничего, дочка, — предупредил ее Иванов, ревниво оглядывая станок. — Полезешь — насмерть вдарит.
Я угостил Геннадия Ивановича московской сигаретой. Прежде чем задымить, он бережно повертел ее в пальцах, понюхал:
— Ява. У нас такие же продают, только местного изготовления. Не то, конечно. Федот, да не тот… Слушаю вас, товарищ…
— Виктор.
— Слушаю, Виктор. Весь, как говорится, внимание.
Его глаза желто светились под цвет усов, алые свежие молодые губы приоткрылись в легкой усмешке. Ни любопытства, ни беспокойства — вежливый привет.
— Я, скорее всего, зря у вас отнимаю время, Геннадий Иванович. Уж тогда простите.
— Давай, Витя, давай, не тушуйся. Ты из Москвы, что ли?
— Ага.
— Значит, по прибору опять.
— С вами что же, уже беседовали?
— Со мной — нет. Не клеится там у вас чего–то?
— Трудно понять, Геннадий Иванович. Прибор вылизали до последнего волосика и ничего не нашли. И в том узле, который вы поставляете, ничего не нашли. Но подозрение на него падает. Как хотите, а на него.
— Подозрение?
— Подозрение, Геннадий Иванович. Какой–то параметр не выдерживается.
— Параметр?
— Скорее всего.
Иванов насупился.
— Так это тебе к начальству надо обратиться, Виктор. К Капитанову лучше всего.
— Обращался. И не я один.
— Да-а. Прямо не знаю, что сказать. Если, к примеру, меня имеешь в виду, так я все по чертежу делаю. Пойдем, проверишь.
— А станок?
— Станок — первый сорт. Я и не мечтал на таком работать. На станок и грешить нечего. Подходящий станок, побольше бы таких. А он один у нас и есть. Мне доверили, потому что другие боятся. Дорогая, скажу тебе, штука. Правда, я слыхал, теперь и наши начали делать. Но я не видел, врать не стану. А этот станок — экстра–класса. Лучший в мире. Финны, правда, я слыхал, еще лучше делают. Да куда уж лучше! Сам увидишь.
— Ничего я не увижу, Геннадий Иванович. И вообще, дело мое швах.
— Чего так? Обидел кто?
В его вопросе не было подвоха, я понимал. Честный, простодушный человек со мной разговаривал. Спроси я у него сейчас тридцатку взаймы — помнется, поднатужится — и даст. А я обман держал в кармане, как кастет.
— Вы давно здесь работаете, Геннадий Иванович?
— Давно, Витя. С самого начала. До войны пришел.
— Воевали?
— А как же. Все воевали, кто мог.
Он докурил сигарету до фильтра и с младенческим любопытством следил, как сизым дымком тлеет вата.
— Значит, когда Никорука назначили директором, вы уже здесь работали?
— Федор Николаевич ко мне советоваться приходил. Да. Уж поверь. Было время. Это теперь он далеко, аж на шестом этаже. А было время советовался. Так–то.
Нехотя сделал я следующий шажок:
— Что же, так он сильно изменился?
Иванов поглядел на меня пристальнее, что–то хотел, видимо, разглядеть, только мои жалюзи наглухо закрыты, и замок на них пудовый. Вот это и не понравилось старику.
— Какой он, Витя, это нас не касается. Это вопросы высшего порядка. Да и тебе–то зачем?
И еще я сделал шажок, может, и лишний. За бровку вышел.
— Говорят, хорошая премия за узел вам светит? Слыхали, Геннадий Иванович?
— Пошли, Виктор, засиделись. Кончился перекур. Айда! — Встав, добавил назидательно: — Тебе тоже не посоветую одну за одной смолить. Легкие ссыхаются и чернеют.
Шура Порецкая — ангел сероглазый — терпеливо дожидалась, стерегла импортный станок. Но уже не одна. Около нее и даже как–то сверху тряс волосьями статный паренек, парил орел над случайной добычей.