Не тут-то было! Как только он направился к кустам, куда кот таскал рыбу, Тимошка молнией промелькнул между его ног и, скрывшись, фыркнул, а потом угрожающе зашипел. Борис не испугался его угроз и раздвинул кусты. Кот злобно заурчал и вцепился ему в сапог. Борис ногой отпихнул кота и шагнул дальше. Тогда кот выскочил из кустов и завопил благим матом.
Не обращая внимания на его вопли, Борис нагнулся и стал подбирать рыбу. Что тут сделалось с котом! Он брякнулся на песок, забился в судорогах и завыл таким истошным голосом, что нам стало не по себе.
— Оставь коту рыбу, — сказал я, — ты его до инфаркта доведешь!
— Инфарктов у котов не бывает, а от обжорства они дохнут, — вразумительно произнес Борис, — хватит с него и пары плотвиц.
Тимошка выл и валялся по песку. Борис бросил ему две рыбки. Кот вскочил, схватил их и помчался прочь.
К Борису он больше никогда не ласкался.
Уголек — котенок. У него нет еще богатого житейского опыта, как у Тимошки. Он недоверчив и вороват. Просить он не умеет, а предпочитает стащить исподтишка. В избе его оставлять без присмотра нельзя: обязательно проверит стол и очень ловко откроет лапой шкафчик, особенно если оттуда пахнет чем-нибудь соблазнительным.
Как-то я принес и повесил на палисаднике кукан окуней, а сам пошел в избу за ножом, чтобы почистить рыбу. Вернулся — рыбы нет. Стал искать — не нашел. Возле избы на завалинке сидел Борис
— Ты рыбу взял?
— А зачем мне она? Сегодня твоя очередь чистить.
Я так и не нашел рыбы. Пропала. Остались мы без ухи. Уже в Москве Борис показал мне фотоснимок. На нем Уголек выставил голову между тесинами палисадника рядом с окунями.
— Выходит, что ты видел, как кот стащил рыбу? — спросил я.
— А ты еще сомневался в этом?
— Почему же не отнял?
— Подумаешь, потеря — десяток окуней! Зато какой кадр!
— Ну, сделал снимок и прогнал бы!
— Коту тоже нужно чем-то компенсировать затрату энергии на позирование!
Надо было бы назвать этот отрывок «Знаменитый кот Митрофан».
Пожалуй, не так уж много было котов, чьи фотографии помещали в газетах; а вот редактор газеты «Кадр» (студия «Ленфильм») умудрился получить даже выговор за серию снимков, изображавших названного кота за машинкой.
Были у него напечатанные труды — под некоторыми моими рецензиями стояла скромная подпись «М. Трошин» (Митрофан, Митроша).
Мой друг, составитель знаменитой библиографии современной литературы М. Мацуев, узнав, кто в действительности написал ряд работ, упоминаемых в его труде, сперва ахнул, а потом философски заметил, что у него есть авторы и похлеще…
Митрофан был принесен в дом котенком еще в 1951 году в качестве защиты от вдруг нагрянувших явно охамевших крыс.
Сперва Митрофан крыс не замечал. Пущенный на ночь в кухню, он, видимо, мирно проспал до утра, и тетя Муся — Мария Ивановна не без сарказма говорила: «У нас, как у Дурова, — котята и крысята пьют из одного блюдца».
Но уже на следующую ночь у Митрофана (кстати, тогда его еще звали «Метро» из-за буквы «М», ясно очерченной на его сером лбу) проснулись охотничьи инстинкты.
И вошедшие на кухню утром увидели следы прошедшей битвы: на полу лежали две или три поверженные крысы, а небольшой серый котишка ходил с видом первого консула, уже метившего в императоры.
С тех пор крысы исчезли, и Митрофан был признан.
Ему давали лучшие куски мяса, его таскали из комнаты в комнату. И постепенно он понял, что является если не Наполеоном, то по меньшей мере ответственным съемщиком квартиры.
Он даже заговорил.
На тетю Мусю, приносящую продукты, он ворчливо покрикивал:
— Мяса мне, мяса!
А иногда беспардонным образом вмешивался в разговоры, создавая полную иллюзию, что понимает, о чем идет речь!
Вернувшись из геологической экспедиции, моя жена Леля спросила его:
— Заморили тебя, Митроша, тощий ты какой-то!
Кот произнес тоном профессионального нищего что-то невнятное и жалобное.
Тут выскочила из кухни Даша, наша домработница (тогда еще водились женщины этой благородной профессии, освобождающие работающих хозяек от очередей, готовки обедов и пр.). И, не взглянув на Митрошу, закричала: «Все врет, все врет!»
Я и сам был убежден, что Митрофан знает немало слов.
Но чувства юмора он был лишен. Если при нем начинали говорить о его хвосте (когда он вырос, хвост вытянулся, обузился и придавал его солидной фигуре что-то босяцкое), он поднимался и уходил с тем глупым видом, который всегда присущ обидчивым, лишенным чувства юмора людям.
Короче говоря, его перестали воспринимать как кота; он стал жильцом квартиры, не самым умным, но зато способным развеселить — своим человеком.
Когда я болел — это было не в первый и не в последний раз — у меня было много свободного времени, я обратил внимание, что взбудораженный Митроша произносит классическое «мяу-мяуч-мяу» как-то в ритме популярного ругательства «ма-тяу-ма».
И всеми способами — от ласки и уговоров до суровых угроз — выработал у кота удивительное умение ругаться.
Началось с того, что навестить меня пришли друзья — Сережа Владимиров в Александр Львович Дымшиц.
Было жарко — ведь мы жили под крышей, и летом у нас всегда было теплее, чем в других квартирах. Они поговорили со мной о том о сем, подсели к столу, и я поставил перед ним начатую бутылку «Столичной». Налили по рюмке. Чокнулись за мое здоровье.
В эту минуту Митрофан вскочил на стул с твердым намерением присоединиться к компании. И как разудалый выпивоха, он произнес свою фразу «ма-тяу-ма», прозвучавшую восторженно и недвусмысленно.
Александр Львович пристально посмотрел на кота, на меня и сказал: