Мухаммед-киши покачал головой.
— Не оскверняй зверей наших гор.
Мусеиб-муаллим был мягкий, добрый человек. Однажды дети разрушили в школе ласточкино гнездо, и он, обидевшись, два дня не приходил на занятия. Если при нем резали курицу, делали укол ребенку, он, отвернувшись, закрывал глаза и затыкал пальцами уши. Может быть, ему жалко волка, но почему тогда не жалко барана, не жаль трудов Мухаммеда-киши?
— Не смотри, что я учитель, волка я сам накажу.
Во дворе в это время стоял страшный галдеж. Все отталкивали друг друга, чтобы заглянуть в щели между досками двери. Мальчишка на крыше сообщал о каждом движении волка:
— Облизывает рот, язык какой здоровый. Спрятал язык. Ходит из угла в угол. Быстро ходит. Спина выгнута. Да у него хвоста-то нет. Есть, есть, к животу прижал.
Во двор вошел человек. Под мышкой он держал папку, из которой выглядывали бумаги, сколотые в обтрепанных, загнутых углах железной булавкой. В деревне его звали Десятка Гейдар. Поверх нагрудного кармана у него красовалось несколько значков. Один из них висел на цепочке. Изображенный на нем человек стрелял по круглым мишеням. Ячменное зерно насаживали на иглу, ставили в тридцати шагах, и Гейдар, едва прицелившись, сбивал его из своего дробовика. В первый же день войны он ушел на фронт, но вскоре вернулся. Рассказывал, что был там снайпером. Клал фашиста наповал каждой пулей. А одному генералу всадил ее в самый глаз. Но они вставляют глаза из стекла. Вскоре после возвращения Гейдара в село привезли кино. Показывали фашистов. У одного из них на глазах поблескивали круглые стекла, он смотрел через пенсне. Пронесся слух, что его так разукрасил Десятка Гейдар. Со стороны Десятка выглядел вполне здоровым. Но иногда у него случались припадки. Как-то на фронте он влез на сосну и стрелял оттуда. В этот момент в основание дерева угодил артиллерийский снаряд, и Гейдара откопали на следующий день. А сейчас он нашел себе занятие: собирал кожи, шкуры, разную утварь.
Когда Гейдар присел рядом с Мухаммедом-киши, тот уже придумал:
— Ты пришел кстати, Десятка.
— Значит, правду люди говорят?
— Все так и есть, как тебе сказали.
— Чего ж сидишь-то? Дай-ка шлепну его через дымоход, и дело с концом. Сдерем с него кожу, сдашь в нашу контору, и я выложу тебе пятьсот рублей на бочку.
Мухаммед-киши покачал головой.
— Нет, Десятка, я приготовил ему другое. Тебе нужна его шкура, а мне он сам.
— Ты меня слушай, старик. Пятьсот рублей на улице не валяются. Это десять кило хлеба.
— Я живу не ради куска хлеба. Собери-ка ты молодежь, схватим волка.
Каждый взял палку. Первым в овчарню вошел сам Мухаммед-киши. Волк ощетинился, как кошка, испугавшаяся собаки. Шерсть у него была грубая, свалявшаяся, светло-серого цвета. Он не ворчал, стиснул челюсти. Словно хотел сказать, что не виноват — во всем, что произошло, виноваты эти зубы. Волк стал пятиться. Это еще больше расхрабрило людей, и на волка посыпались удары. Мухаммед-киши, улучив момент, приставил рогатину палки к горлу волка.
— Эй, ребята, хватит. Десятка, подержи-ка палку.
Десятка схватился за палку. Мухаммед-киши нашел колокольчик, лежавший среди останков барана, и, подойдя к волку, привязал ему на шею.
— Эй, ребята, хватайте-ка его за ноги — и в мешок!
Волка запихали в мешок. Каждый ухватился за него, и мешок вынесли во двор. Мухаммед-киши привел лошадь, и, когда волка взваливали на седло, Гашга, видимо, почуяла. Стала тревожно бить копытами. Хозяин ее, натянув узду, сказал:
— Спокойно, Гашга, мы его связали.
Взойдя на пригорок, группа остановилась.
— Давайте-ка спустим его.
— Чего няньчиться-то? Скинь его, и все тут.
— Нет, вы еще дети, не понимаете ничего. Осторожненько кладите его на землю.
Мешок стянули, и волк с завязанными ногами остался на земле.
Лошадь, увидев его, отпрянула, поднялась на дыбы и, вырвав узду из рук Мусеиб-муаллима, понеслась в сторону деревни. Мухаммед-киши ногой столкнул волка вниз по склону. Волк покатился кубарем, звеня колокольчиком. Остановившись далеко внизу, он вскочил на ноги и помчался, яростно крутя головой, пытаясь схватить колокольчик зубами, избавиться от него, но не доставал. Десятка Гейдар бил себя по колену рукой и, хохоча, приговаривал:
— Ай да дядя Мухаммед! Теперь я понял, что ты задумал.
— Слушай, Гейдар. У нас окромя тебя охотников нет. Убьешь его — тогда на меня не обижайся…
В эту ночь Мухаммед-киши опять спал под стогом. Во сне он снова увидел горы, увидел Рашида один на один с рыжим, очкастым, жилистым немцем. Оба они обливались потом. Вдруг он услышал звон колокольчика. Вскрикнув, он хотел предупредить Рашида, кричал, звал его, но сын не слышал. Фашист же услышал звон колокольчика. Хотел было убежать, но то был волк. Волк схватил Рашида за ногу и потащил…
И старик проснулся. Гашга тянулась мордой к траве и натягивала повод, намотанный на руку Мухаммед-киши. Он взобрался в седло и поехал в деревню. Уже светало. Пастух Сартиб гнал скотину. Остановившись у дома старухи Машараф, он что-то рассказывал ей.
— Вдруг слышу — колокольчик звенит. Коровы стали, рога опустили. Только это я подбегаю, гляжу — а на пригорке сидит волк дяди Мухаммеда. Подлизывается, как кошка, увидевшая мясо. Не выйдет, братец, думаю, никто тебе больше не поможет.
Мухаммед-киши слышал его слова.
— Чей волк, говоришь?
— Вру, что ли? Услужил ты божьей твари и выпустил на волю. Однажды этот несчастный примкнул к волчьей стае. Так они его в тот же день прогнали, сказали, ты ступай, мол, себе, позванивай колокольчиком…
Его слова были для Мухаммеда-киши, как масло по сердцу.
— Бог про волка знать не знает. Как и про дурной глаз.
Старуха Машараф поняла, в чей огород этот камушек, и, ворча, удалилась к себе во двор.
— Чтоб ослепнуть дурному глазу!
— Слышь-ка, Сартиб, ты погляди за волком-то, чего он делать станет.
— А чего ему делать: к какой животине ни подкрадется, та враз и убегает.
Мухаммед-киши отправился домой. У него оставались еще четыре овцы и два молоденьких барашка. Погибшего барана он держал отдельно от них, чтобы тот не исхудал. Через неделю от Рашида пришло письмо. Он писал о том, что порезал ножом палец, когда чистил картошку. Товарищи стали над ним подтрунивать. Мол, у всех раны боевые, а у него — кухонные. И он попросился на передовую. Поступок сына обрадовал отца, но мать забеспокоилась.
— Место мужчины — в бою. Знал бы я раньше, что он картошку чистит, вернул бы его назад. У людей дети вон какие герои, а мой поваром работает.