— Я больше не могу так жить, — сказала мама, — у меня голова пухнет, как подумаю, чем вас кормить. Люди ходят в деревню, выменивают даже сало. А мы уже забыли, как оно пахнет.
И мама начала собираться в дорогу. На последние выменяла несколько пакетиков сахарина, краски, дрожжей. Мама достала из шкафа Витины штанишки, рубашечки, мои старые платья. Все перестирала, выгладила, чтоб выглядело поновей…
Лёдзе, нашей соседке, кто-то сказал, будто в деревне чуть ли не даром можно достать хлеб и сало. Лёдзя откуда-то раздобыла документ, аусвайс, где было написано, что она, Леокадия Нечипорович, работает на бирже в Минске и едет в Барановичи в гости к родственникам. С таким документом можно было смело отправляться в дорогу.
Я попросила маму и меня взять с собой:
— Тебе тяжело будет тащить продукты из деревни.
Лёдзины девочки остались у нас. А мы втроем тронулись в путь.
С тех пор как Минск был оккупирован, я впервые вышла из города. Мы шли к Брестскому шоссе.
Был уже конец сентября. Рожь убрали. Опустевшее поле наводило уныние. По обе стороны дороги валялись разбитые, заржавевшие машины, пушки без колес. На взгорке виднелись могилы с крестами и немецкими касками. Значит, тут был бой. После боя дорогу, видно, расчистили: разбитые машины и орудия сбросили в кювет.
Березки стояли голые, и только на дубках еще держались желтые и красноватые листья. Ветер рвал их, теребил, но они держались стойко, точно хотели сказать: «Мы ведь не какие-нибудь листья, мы листья дуба».
Идти было не холодно. Но когда мы останавливались, чтобы передохнуть, ветер насквозь продувал наши тоненькие курточки. Приходилось спасаться от ветра за деревьями на опушке леса.
Мы боялись, как бы ночь не застала нас в дороге: в темноте трудно увидеть деревню, в окнах, как прежде, не светится огонь. Да и кто откроет дверь ночью? А мне не терпелось быстрее зайти в какую-нибудь хату, хотелось вволю поесть. Я представила себе, как одна съем целый чугунок картошки с салом и запью молоком. Молоко буду пить маленькими глотками, чтобы растянуть удовольствие и надолго запомнить его вкус.
И когда в стороне от дороги вдали показались хатки, мы обрадовались, будто нас там уже ждали с горячими пирогами на столе. Во дворе крайней хатки, возле приземистого сарайчика, стояла странная тачка: небольшая, с двумя огромными колесами. И я вспомнила разбитую, без колес пушку, валявшуюся у дороги.
Мы постучали в дверь одной хатки. Нам открыли.
— Может, пустите переночевать? Весь день в дороге, притомились.
— Ну, что ж, почему не пустить добрых людей?
— Мы добрые, добрые, — сказала мама, входя в хату.
Мы с Лёдзей тоже переступили порог.
В хате жила старушка с дочкой. Хата была небольшая, в одну комнату, почти четвертую часть ее занимала большая печь. От нее исходило тепло. Я прижалась к печи. Старушка сказала мне:
— Залезай на печь, погрейся, пока картошка сварится.
До чего широкая и просторная была печь! Там лежало ватное одеяло и подушка. На стенке висели вязанки лука, какие-то мешочки с травами. Запах трав, убаюкивающее тепло нагретого кирпича обволакивали меня. Я только успела подумать: «Зачем им столько лука?» И тут же уснула.
Ужинали без меня. Перед сном я выпила чашку молока, даже не почувствовав его вкуса.
Деревня, где мы ночевали, была маленькая, и наши гостеприимные хозяева посоветовали нам пойти в Городзею.
— Завтра воскресенье, там рынок будет.
Мы оставили немножко сахарина, наш общий гостинец, попрощались и пошли дальше.
До Городзеи добрались без особых приключений.
На рынке мама выменивала наше поношенное барахлишко на муку, яйца, сало. На все это я смотрела голодными глазами, и мне хотелось запастись едой надолго.
Мы шли домой с узлами за плечами. Я была счастлива: за спиной у меня лежала мука в мешочке и кусочек сала, просоленного, с черными точечками тмина. Я шла, вдыхая ароматный запах сала.
Спустя часа два я почувствовала: узел мой не только вкусно пахнет, но и весит изрядно. Чем дольше мы шли, тем тяжелее становился узел. Мы останавливались, садились на сырые пеньки. Ночью прошел дождь. И теперь небо, как назло, заволокло темными, низкими тучами. Мама боялась, как бы мука не намокла.
Мы шли по тропе вдоль дороги. Навстречу нам по дороге промчалась машина с оккупантами. Солдаты что-то кричали нам из кузова. А мне хотелось плюнуть им вслед или хотя бы кулак показать. Но у них автоматы.
— Ты устала, доченька, дай-ка мне свой узел, — говорит мама.
Лицо ее покраснело, лоб покрылся испариной.
— Нет, мне не тяжело, я сама.
И я иду быстрее. Каждый шаг приближает нас к дому. А там… Мы все сядем за стол, Витя спросит: «Чем это так вкусно пахнет?» Я развяжу свой узел, достану сало. И скажу: «Это от тмина такой запах. Видишь черные точечки?»
Впереди темнел лес.
Лёдзя всю дорогу молчит. Мы тоже молчим, не тратим силы на разговоры. Да и говорить-то не о чем. Главное — поскорее добраться домой, принести целыми наши узлы.
Сзади послышалось фырканье лошадей. Я оглянулась. По обочине дороги ехали подводы. На телегах сидели фрицы, а лошадей погоняли деревенские мужики. Когда подводы поравнялись с нами, фрицы приказали нам остановиться и проверили документы.
— О-о! Минск? Битте, подвезем.
Мы сложили на телеги наши узлы, потом уселись сами. Возница, старый дядька с длинной седой бородой, хлестнул в воздухе кнутом, причмокнул губами. Конь недовольно фыркнул, но тронулся с места. Колеса мягко покатились по утоптанной дороге. А я глазела на солдат. Они улыбались нам и что-то говорили по-своему. На другой телеге, где сидела Лёдзя, солдаты смеялись, и я подумала: не все немцы — фашисты, есть среди них люди, такие, как эти, сами предложили подвезти нас.
Лес приближался. Уже видны были кусты на опушке, первые невысокие деревца.
И вдруг на телегах смех оборвался, стало тихо-тихо. Я оглянулась — солдат не видно. На подводах сидели только мужики-возницы, я с мамой и Лёдзя. А солдаты прилегли на возах, уткнувшись в сено, спрятавшись за нашими спинами. «Они чего-то боятся, — подумала я, — значит, им что-то угрожает. Тогда почему мы сидим? И нам надо прятаться».
— Мама, давай приляжем, — зашептала я.
Фриц, лежавший за моей спиной, только что улыбавшийся мне, вдруг закричал:
— Но-но. Сидеть! — И схватился за автомат.
Только теперь мы поняли: враги боялись ехать через лес, боялись засады партизан. Они посадили нас на подводы, чтобы спрятаться за наши спины. Не станут же партизаны стрелять в своих! Я вертела головой то в одну, то в другую сторону, дрожа от страха, в ожидании: вот-вот начнется стрельба. Мама сидела бледная. Лёдзя закрыла лицо руками…