— Куда ты пойдешь босая?
— Надень, доченька, мои бурки, — говорит мама.
Мама болеет, уже несколько дней не встает с постели.
Я научилась ставить банки, как настоящая медсестра. Маме стало немного легче, но ходить ей мы еще не разрешаем.
Я обуваю мамины бурки и бегу догонять отца.
В сарайчике отец начинает копаться в разной рухляди, сваленной в углу, как раз на том месте, где находился Витин тайник. Я боялась: вдруг отец обнаружит тайник? Отец вытаскивает из кучи старый ботинок, сгибает подошву, она тут же с треском ломается. Отец бросает ее обратно в кучу.
— Откуда здесь накопилось столько барахла? — удивляется он.
— Это мы с Витей натаскали. Может, пригодится.
— Барахольщики, — добродушно говорит отец.
Наконец он отыскивает большой ботинок с крепкой подошвой. Мы покидаем сарайчик. Я рада: отец не обнаружил Витин тайник!
Сегодня Толе исполнилось семнадцать лет. Моя мама говорит о нем:
— Еще совсем ребенок. Бедные дети!
А мне Толя кажется взрослым. Я тоже хочу поскорее стать взрослой.
Только… только пусть сначала кончится война. Я думаю, что подарить Толе, и вдруг вспоминаю: у Вити есть компас. А Толе компас просто необходим, чтобы не заблудиться в лесу и не попасть в лапы фашистов. А у Вити, наверно, есть еще. Ведь он когда-то собирался подарить этот компас Славке.
Я вышла из дома раньше Вити, а то, чего доброго, скажет: «Мала еще по гостям ходить».
У Полозовых я увидела незнакомых ребят и смутилась, тайком отдала Толе компас и тихо сказала:
— Поздравляю.
Он посмотрел на подарок и прошептал:
— Молодчина.
— Таня, помоги мне, — зовет из кухни Евдокия Емельяновна.
Я спешу к ней. Кухня большая, уютная. Половину ее занимает печь. На припечке лежат сухие щепки, на треноге стоит чугун с водой, рядом зажигалка.
— Вот хорошо, невестушка, пришла к нам.
От таких слов я совсем смутилась. Схватила нож и стала чистить луковицу для винегрета. Пока Евдокия Емельяновна мелко крошила свеклу, я, как полагается, резала лук ровными круглыми дольками. Евдокия Емельяновна все хорошенько перемешала, вынула из кармана фартука маленький мешочек с солью и немного подсолила. Затем опять все перемешала и полила постным маслом. Глядя на такую роскошь, я глотала слюни.
— Теперь неси на стол.
Я осторожно взяла миску. В комнате было много ребят. Они стояли и слушали незнакомого мне высокого юношу.
Евдокия Емельяновна принесла большую миску горячей картошки.
— Подай, Таня, лепешки, — попросила она. — Тарелочки и вилки возьми в буфете.
Я повернулась и увидела Нелю, мою школьную пионервожатую. Она сидела на диване рядом с Толей. Я полгода не встречала ее в поселке, значит, она уезжала куда-то. Она разговаривала с Толей, как обычно разговаривают друзья, которые часто видятся. Неля наклонилась, сняла ботинок и под стельку спрятала бумажку, которую держала в руке.
— Передам завтра же, — сказала Неля и, увидев меня, добавила: — А я больше комедии люблю. Хоть посмеяться можно. Таня, откуда ты? — удивилась Неля. Видно, не ожидала меня здесь встретить.
Толя достает из буфета тарелочки и подает мне. Выдвигает ящик, берет вилки и сам раскладывает их на столе.
А Евдокия Емельяновна уже приглашает всех:
— Садитесь, а то картошка остынет.
Только стали садиться за стол, как с шумом открылась дверь и на пороге показался Мстислав Афанасьевич с Олей на руках.
— Без меня начинаете? Не выйдет! — Он опустил малышку на пол, достал из кармана бутылку, заткнутую белой тряпочкой. — Наша селянская. Толя, подавай рюмки. Чтоб никто чужой не догадался, зачем вы тут собрались.
Евдокия Емельяновна раскладывает на тарелки винегрет, картошку и приговаривает:
— Кушайте на здоровье.
Я сижу рядом с Нелей и радуюсь нашей встрече.
— Ты где была, Неля? Я тебя давно не видела.
— В деревне.
— А теперь тут останешься или опять в деревню уедешь?
— Не знаю. Лучше не спрашивай, ладно?
— Ладно, — соглашаюсь я, хотя не понимаю, почему из всего надо делать секреты.
Я разглядываю незнакомых ребят, сидящих вокруг стола. Все они почти сверстники, наверное, до войны были школьниками, а теперь рабочие. Один из них, высокий, берет рюмку, поднимается. Рука у него темная, видно, мазут въелся и не отмывается.
— Можно, я скажу несколько слов?