— Лилия Моисеевна, вас спрашивает господин Дунаев! — встретила меня девушка, работающая на абонементе. Удивленный прищур, поджатые губы.
Я в ответ пожала плечами и пошла навстречу Дану.
— Здравствуй, — сказали мы одновременно и так же одновременно улыбнулись.
Он рассматривал меня, словно ожидал вместо тридцатилетней барышни а-ля синий чулок увидеть Анжелину Джоли. Я же рассматривала нити седины, еще больше заострившийся подбородок и проваливалась в почти позабытую за шесть лет разлуки атональную симфонию его чувств.
— Ты совсем не изменилась.
— Ты совсем не изменился.
Сказали в унисон, с сожалением и восхищением. Только один — правду, а второй — ложь.
Дан протянул букетик фиалок, поймал и поцеловал руку.
— Пойдем со мной, — то ли попросил, то ли велел он. — Ты мне нужна сегодня. Очень.
Я кивнула, бросила за спину: «Ниночка, закройте сегодня сами!» — и вышла в гудящую моторами и клаксонами майскую жару.
Мы шли быстро, почти бежали: наперерез Тверской, к Большой Никитской. На бегу перекидывались рваными, ненужными фразами: «Как ты?» — «А ты?» — «Отлично», — просто чтоб услышать голос. На нас оборачивались, кто-то даже сфотографировал. Зрелище и впрямь было странное: породистый джентльмен в белой рубашке и при бабочке тащит за руку девицу в длинной юбке и мешковатом свитере, с живыми фиалками в растрепанной прическе, при этом оба смеются, словно подростки, а с афиш на все это строго смотрит его же лицо.
Около служебного подъезда вышагивал Николаич, продюсер Дана. Он ругался в телефон и шарил глазами по толпе. Едва заметив Дана, Николаич помчался навстречу, распихивая перекуривающих перед концертом оркестрантов.
— Где тебя носит! Черт бы тебя побрал! — заорал он шепотом, чтобы не привлекать внимания телевизионщиков: те уже брали интервью у профессора Шнеерсона, некогда учившего сегодняшнюю звезду. — Это еще кто?
— Черт. Уже побрал. — Я изобразила голливудскую улыбку лично для него. — По просьбам трудящихся.
— Черт… — Глаза Николаича на миг приобрели квадратную форму, но губы уже складывались в светскую улыбку. — Лилия… э… Моисеевна, счастлив встрече. Не узнал.
— Да-да, богатой буду, — усмехнулась я.
Николаича перекорежило, а от Дана пахнуло досадой, сожалением, виной — и в этом терпком коктейле мне почудилось что-то очень неправильное.
Дан разыгрывался, пил чай с мятой и улыбался в телекамеру, делясь впечатлениями от посещения родной Москвы впервые за шесть лет. Я от него не отходила, ждала подвоха. Продюсер раз пять пытался отвести меня в сторонку и «серьезно поговорить», но Дан зыркал на него волком, чуть не рычал. Я же мило улыбалась, обещала «потом-потом» и ждала: слушать Николаича не имело смысла.
— Николаич, провались, наконец! — не выдержал Дан за пять минут до выхода.
— Вместе с этой лярвой, — намекнула я, указав на ассистентку.
— Да как… — взорвалась та, но Николаич оперативно утащил ее за дверь.
Единственный поцелуй был сладким и очень долгим.
— Потом, Дан, — шепнула я в пульсирующую жилку на смуглой шее, провела по ней языком и отстранилась.
Запах… чужой, опасный. Запах подвоха.
Дан прижал меня, расстегнул мою заколку, вытащил фиалки и растрепал то, что утром было прической.
— Долго ты еще будешь притворяться мышкой?
— А я не притворяюсь. — Я встряхнула русой гривой, позволяя ей рассыпаться по спине. — И есть мышка.
— Мышка я, мышка… — Дан потянул вверх мой свитер, оглядел вышитый черный корсаж и стекающую в ложбинку меж грудей цепочку. Усмехнулся и закончил: — Говорила кошка.
— Расколол, — я сделала испуганные глаза и прикрыла руками платину.
— Не уходи, пожалуйста. Только не сегодня.
— Сегодня — нет, — пообещала я и потянулась к его губам…
Нас прервал порыв сквозняка из распахнувшейся двери и запах: чужой, опасный. Мертвый. Дан обнял меня, то ли защищая, то ли прячась.
— Дааан, нехороший! — послышалось капризное сопрано.
— Кажется, мы не вовремя, — хохотнул пустой, голодный баритон.
Дверь захлопнулась перед носом Николаича, и до меня донеслось его облегчение пополам с досадой. Двое незваных гостей по-хозяйски прошли на середину кабинета.
Мне не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто пришел. Дабл-Ве. Виталий и Вероника. Широко известные в узких кругах личности. В отличие от меня, Дабл-Ве историей не интересовались и определить, кого прижимает к себе Дан, не могли.
— Симпатичная фигурка. — По мне скользнул оценивающий плотоядный взгляд.
— Поделишься?
— Конечно, поделится, дорогой, — протянула Вероника. — Он просто соскучился…
Я слушала их, слушала Дана. Его страх, смешанный с виной и страстью, пьянил и заставлял сердце колотиться. И пришел давно позабытый азарт — я была почти благодарна Дабл-Ве за то, что они не знают истории, плюют на закон и полностью отбили нюх дымом и духами.
— Лили? — шепнул Дан и погладил меня по волосам.
Только тут я поняла, что дрожу.
— Как трогательно. Прям котеночек, — пропела Вероника, протягивая ко мне руку, и тут же заорала: — А, черт!..
— Спасибо за комплимент, — я обернулась и улыбнулась, светло и наивно.