Высокий, холеный брюнет трудноопределимого возраста в костюме стоимостью с автомобиль замер за полшага до меня. Похожая на него, как вторая капля цикуты, девица в брильянтах, облизывающая покрасневшие пальцы, прищурилась на мое колье: серебро? Дабл-Ве топтались в замешательстве: инстинкты подсказывали, что пора поджимать хвост и драпать, а жадность и здравый смысл — что в этой пигалице не может быть ничего опасного, кроме серебряных цацек.
— Кто это, Дан? — снова первой пошла в атаку Вероника.
— Моя жена, — без колебаний соврал Дан.
Я чуть не засмеялась. Конечно, приятно. Боже, как приятно! Особенно после того, что он наговорил мне шесть лет назад…
— Прошу простить, но мне через две минуты на сцену. Поговорим позже, — холодно распорядился Дан.
Дабл-Ве синхронно кивнули и пропустили нас вперед. Так и спускались к сцене, двумя чинными парами.
— Даниил… — кинулся к нам Николаич, мявшийся у двустворчатых дверей. — Все в порядке?
Он рассматривал Дана, меня и Дабл-Ве так, словно снимался в роли последнего выжившего в ужастике про страшный зомби-вирус. Смешно. Грустно. Из него получится, почти получился, отличный зомби…
— Даниил, вы готовы? — послышался за спиной голос Федосеева.
Дирижер сиял. Он уже чувствовал зал — волнение, предвкушение, готовность раствориться в музыке и отдать кусочек души в обмен на волшебство.
— Разумеется, — Дан поклонился. Он тоже светился, и никто не мог встать между ним и слушателями. — Прошу, маэстро.
Меня Дан потянул за собой:
— Будешь переворачивать ноты.
Я покачала головой. Прижалась на миг, вдохнула запах разгоряченного мужчины, потерлась бедрами, поцеловала в губы — пришлось подняться на цыпочки — и пообещала еще раз:
— Я буду здесь, в ложе.
Дабл-Ве снисходительно усмехнулись. Их предвкушение звучало фальшивой темой в стоголосой фуге радостного ожидания зала, резало обоняние перегарной вонью. Я пошла за ними в директорскую ложу. Села на любимый крайний стул и сделала вид, что забыла про них, увлеченная речью конферансье.
— С каких это пор у Даниила появилась жена? — насмешливо спросил Виталий.
— С давних, — ровно ответила я, обернувшись. — Мы вместе пятнадцать лет.
Если до этого момента Дабл-Ве еще размышляли, серебро или что-то иное обожгло Веронику, то сейчас расслабились. За пятнадцать лет они бы выжали Дана досуха… даже не за пятнадцать, им хватает и года. Свиньи. Только и умеют, что жрать, жрать и жрать.
— Как трогательно, — фальшиво улыбнулась Вероника. — Наверное, вам нелегко приходится.
Я пожала плечами и снова отвернулась к сцене: выходил Дан. Первый его взгляд — в директорскую ложу, улыбка мне, и лишь потом — в зал.
За моей спиной фыркнула Вероника.
— Дан вам рассказал о нашем предложении? — приступил к делу Виталий.
— Не особо подробно. Что-то насчет концерта в Олимпийском, участия в телешоу…
— Прекрасная возможность, вы не находите, э…
— Лилия.
— Э… Лилия, — повторил Виталий. — Такой талант, как у Даниила, не должен пропадать…
Я кивала бреду о совместных проектах, клипах, популярности в широких массах и несусветных гонорарах, пропуская его мимо ушей. А то я не знаю, как эти творят свои кулинарные «шедевры»! Весь телевизор полон их отрыжкой.
Подмывало напомнить им, что чревоугодие есть смертный грех. Дабл-Ве так привыкли к безнаказанному обжорству, что до сих пор не поняли: Николаич-то нервничал не из-за денег. Но — не мои проблемы.
Вскоре мне надоело кивать, да и Дабл-Ве, наконец, почуяли неладное: вместо вибраций радости, грусти, боли и неги им доставалось от зала… а ничего не доставалось! Еще я буду делиться, размечтались. Слишком давно я не слышала Дана. Зря шесть лет назад отпустила его — со времен Сержа Рахманинова никто не играл так. Звуки и эмоции кружили голову, наполняли восторгом резонанса…
— Хватит. — Я обернулась к Дабл-Ве: теперь-то даже полностью потерявшие нюх твари не примут меня за человека. — Вы достаточно наговорили. Пойдите вон.
Они разом умолкли, съежились и стали бочком протискиваться к выходу. Их страх вонял мертвечиной, и сами они были безнадежно мертвы, несмотря на хлещущую изо всех дыр чужую прану. А я была жива и буду жива, пока Дан играет для меня.
Кажется, я смеялась, кувыркалась под потолком, целовала пальцы Дана, щекотала скрипачей и творила всяческие глупости. Не помню. Пьяна была, пьяна! И счастлива.
Мы увиделись впервые пятнадцать лет назад. Профессор Шнеерсон, старинный приятель и коллега, вздумал сделать мне подарок. В его записке не было ни слова о дипломной работе по Скрябину, зато был вопрос: «Ты еще не забыла, как пахнет весна?»
Мальчик, вошедший в читальный зал РГБИ, был хорош. Смуглый, тонкий и острый, с восточными глазами и чудными крепкими руками. Пианист.
Он будет играть для меня — я поняла это еще до того, как он положил на стойку студенческий, записку и фиалки.
Даниил Дунаев. Степной ковыль и оливы, талая вода и свист иволги… красивый, цельный мальчик, светящийся божьим даром. Мой.
— Лилия Моисеевна? — Он неуверенно улыбнулся. — Аристарх Михайлович сказал, вы можете посоветовать литературу для диплома…
Литература, рояль, диплом, концерты в Москве и по всему миру — девять лет счастья. Он отдавал мне все, до донышка: любовь и боль, страх и нежность. И получал сторицей: публика обожала его, циничные музыковеды плакали, когда он играл двадцать третий концерт Моцарта. А я… я была очень осторожна. Чревоугодие — смертный грех. Мне хотелось жить и хотелось, чтобы жил он. Слишком хорошо я помнила тот недописанный «Реквием» и того мальчика, сгоревшего мотыльком. Помнила, как умирала вместе с каждым, кто играл для меня на последней струне. Наверное, я постарела… и потому шесть лет назад на вопрос «кто ты?» ответила правду.
После концерта тихий и грустный Николаич держался в стороне, даже не подошел поздравить Дана. Он боялся — моей мести, мести Дабл-Ве. Глупый. Кому он нужен, пустой и обыкновенный? Это вокруг Дана и Федосеева вьются поклонники, телевизионщики, оркестранты и уборщицы. Сегодня всем перепало немножко волшебства.
— Забудь о них, Андрей Николаич, — утешила я продюсера. Его страх я забрала. Просто забрала, не срезонировала — ни к чему мучить человека зря.
К гостинице мы снова шли пешком. Опьянение схлынуло, больше не хотелось ни петь, ни летать. Страх Николаича оказался лишним. А может, я сама боялась стать такой же, как Дабл-Ве, как десятки Дабл-Ве: вечно голодных, не способных остановиться, в погоне за едой забывшими, кто и что они есть. Меня все еще преследовал страшный запах мертвечины.
Уже в номере он спросил:
— Зачем ты меня обманула, Лили? Они мне все рассказали.