Я тщательно записал свои наблюдения и заключил так:
«Складывается впечатление, что фрау Шпеер — самостоятельно мыслящая, умная, волевая женщина. Вместе с тем, разумеется, она будет предельно лояльна к режиму, который устанавливает ее старший сын. Об имеющихся репрессиях в германском партийном и правительственном аппарате, особенно против фашистов гитлеровской школы, высказывалась положительно».
Громкий бас, внезапно прозвучавший над ухом, вырвал меня из пустоты.
Я подскочил. Оказалось, я заснул прямо за столом. Глухая бабка схватила мой отчет и потащила на себя. В следующее мгновение она с силой поставила горшок с отбитым краем на мои бумаги, ахнула, схватилась за грудь и попятилась. Так задом и выбралась из комнаты. Я слышал, как она топочет в соседнем помещении, охая и гулко причитая.
Я закрыл глаза, сосчитал до трех, открыл их и еще раз осмотрелся.
В руке у меня был пистолет. Другая вцепилась в бумаги, исписанные карандашом. Последняя строчка накарябана совсем невнятно, буквы потянулись книзу и как будто осыпались — видать, дописывал уже во сне.
Так. Почему я держу пистолет? Что вообще произошло?
Чесноков храпел, размякнув на лавке. Рот приоткрыт, голова запрокинута.
Я с подозрением смотрел на него. Видел он или не видел, как я с оружием на бабку кидаюсь?
— Во конфуз-то вышел, — отчетливо проговорил Чесноков. — Нервический ты, Терентий, прям курсистка какая. Нельзя так.
Он крепко растер себе загривок ладонью, вздохнул и поднял на меня свои яркие черные глаза.
— А зачем она отчет забрать пыталась? — пробормотал я и заглянул в горшок. Там плескалось молоко. Совсем немного, на донышке.
Я тряхнул головой, сложил бумаги, спрятал в карман. Вышел на двор, обтер лицо снегом. «Фиат» стоял пустой, зиял парой дырок. Гортензий незнамо куда сгинул. Геллера тоже не наблюдалось.
Я вернулся, выпил молоко.
Нервный я стал, это точно. Бабка мне угощенье принесла, а я на нее с пистолетом. Спросонок, конечно, но все-таки…
— Куда немец ушел, не видели, товарищ полковник?
Чесноков успел опять заснуть. При звуке моего голоса он встрепенулся.
— Покоя от тебя нет, Терентий.
— Где капитан Геллер, не знаете, товарищ Чесноков? — повторил я.
— С Гортензием куда-то подался, — сказал Три Полковника. — Да чего ты, как курица, хлопочешь? Взрослые мужики, разберутся, что им делать. Твоя забота — фрау Луиза.
— Она спит.
— Вот и хорошо, — оборвал Три Полковника. — И я тоже спать хочу.
Я заглянул на жилую половину дома.
— Вон он, прибить меня хотел! — взвыла бабка, едва меня завидев. Она сидела на низкой скамеечке, покачиваясь и держась за грудь. — О-ой, матушка моя, прибить хотел! Немец хотел, теперь наши пришли — опять то же самое!..
— Бабуль, простите, это я во сне, — сказал я. — Я не нарочно.
Женщина-хозяйка смотрела на меня осуждающе, дети — с веселым любопытством. Фрау Шпеер от всех этих криков проснулась и приподнялась на постели.
— Не подходи! Ирод! — рявкнула бабка. Она плюнула себе в подол, встала и вышла на двор. Скоро я услышал стук топора.
Женщина махнула рукой:
— Сейчас такие времена… Все озверели.
— Дяденька командир, дайте пистолет посмотреть.
Дети без всякого страха лезли ко мне.
— Дяденька, у вас сахар есть? Дяденька, вы Гитлера видели?
Я отдал детям остатки сахара, полученного от Перемоги. Сахар так и лежал у меня в кармане, смешавшись с табачными крошками.
Женщина наблюдала за мальчиками с грустной улыбкой.
Я показал за окно, где бабка зверски расправлялась с дровами:
— Мама ваша или свекровь?
— Да просто бабка, — ответила женщина. — Ничейная. Подселилась к нам в ноябре. Боевая бабка. Была в партизанах. Кашеварила и собственноручно забила поленом двух фрицев. Так люди говорят.
— Охотно верю, — пробормотал я.
— Там и оглохла, когда пушка стреляла, — добавила хозяйка.
— А вы кто? — спросил я. — Почему за Волгу не ушли?
— Не успела, — вздохнула она. — Совхозный скот угоняли, началась бомбежка… Петьку в сутолоке потеряла, едва отыскала. Домой зашли — а там уж немец…
Она замолчала.
— По профессии вы кто?
— На что вам знать? — Она пристально взглянула на меня. — Для протокола интересуетесь?