Геллер отвел глаза. Посмурнел.
Он очень долго молчал. Потом сказал:
— Я не стрелял.
Из дома вышел Гортензий, обтирая на ходу губы.
— Картошка поспела, товарищ лейтенант, — сообщил он, кося глазами на Иванову.
— Заходите, — повторила она приглашение.
— Сейчас зайду… А что, у нас тут чума была? Про тиф слышал, про чуму что-то информация не доходила.
— Да не было никакой чумы! — Иванова махнула рукой. — Одно только подозренье. Другая болезнь была, с чумой сходная, но не такая опасная. Названье мудреное, латынское, не запомнила. Были проведены санитарные мероприятия по изоляции инфицированных, на том хвороба и кончилась.
Медицинскими понятиями она оперировала легко, хотя речь в общем была малограмотная, деревенская.
— Ясно, — сказал я.
До нас донесся шум: выстрел, потом как будто спор. Голоса сперва негромкие, спокойные, поднялись на крик. Геллер насторожился, схватился за пистолет.
— Сержант Гортензий, за мной! — приказал я и побежал в ту сторону, откуда слышались голоса.
Два красноармейца задержали машину. Машина была вроде нашего штабного «виллиса», только куда более потрепанная, исцарапанная, с отметинами от осколков.
В машине сидел старший лейтенант. На нем были комсоставовская шинель, меховая ушанка, рукавицы.
В штабе сейчас находилось начальство — да еще один особо важный «объект» (то есть фрау Луиза), — поэтому каждого, кто пытался проехать мимо, останавливали и проверяли.
— Что происходит? — обратился я к красноармейцам.
Один продолжал держать безмолвного командира под прицелом, второй козырнул и доложился.
— Отказывается документ предъявить. Пытался прорваться мимо нас. Мы по колесу пальнули. Так он с нами не разговаривает.
— Ясно.
Мне хорошо был виден профиль офицера — впалая небритая щека, потухший глаз.
Догадка меня стукнула так, словно кирпич с неба упал. И я преспокойно обратился к нему по-немецки:
— Ваши документы, Herr Offizier.
Он аж подпрыгнул, потом повернул ко мне лицо и горько рассмеялся:
— Ach, so. Разумеется.
И протянул мне бумаги какого-то старшего лейтенанта Рябоконя.
Я посмотрел документы, перевел взгляд на человека в машине:
— Кто такой старший лейтенант Рябоконь?
— А? — Он пожал плечами. — Понятия не имею. Нашел в шинели.
— Шинель с мертвого сняли?
— Так точно.
— Сами и убили?
— Нет, господин офицер, он уже был мертвый. Но если вы захотите узнать, доводилось ли мне стрелять в русских солдат, то…
— Выходите, — оборвал я.
Он выбрался из машины и стоял передо мной мрачный, сутулый.
— Это ж фриц! — протянул опомнившийся от изумления красноармеец. И вскинул на него автомат: — А ну, хенде хох!
Немец смотрел только на меня:
— Я не буду сдаваться.
Я тронул красноармейца за плечо:
— Благодарю вас за бдительность, товарищ. Теперь я сам с ним разберусь.
— А вы, простите, кто? Я вам пленного так просто отдать не могу. Мне его надо в штаб доставить.
Я показал ему свои документы. Особый отдел.
Он козырнул мне и, бросая на немца свирепые взгляды, отошел к своему товарищу.
Я снова заговорил с немцем:
— Сдаваться, значит, не намерены? Ну, и что мне с вами делать?