Девушка в тюрбане - Антонио Табукки


Жизнь наша завязана тысячей обстоятельств: времени и места, быта и философии, биографии и судьбы...

Отдаваясь наслаждению и счастью, люди снова и снова подвергают себя рождению и смерти.

Через точку, лежащую вне прямой в той же плоскости, можно провести более чем одну параллельную ей прямую.

На протяжении десятилетий мы считали себя самой переводящей державой мира и несказанно гордились этим: при неискоренимой любви к книге, заложенной со всей вероятностью в самом генетическом коде России, нетрудно было измерить наше знание о литературе любого народа — миллионы экземпляров. Но громада количества неизбежно должна была подвести и к мысли о качестве. И когда это произошло, то оказалось, что за великими тиражами скрывается весьма ограниченный круг зарубежных авторов — в первую очередь всемирно признанная классика да писатели, получившие широкую известность еще в непосредственно послевоенный период. Современная итальянская литература оказалась в этом смысле в особенно невыгодном положении: обилие величайших имен прошлого в сочетании с такими мастерами, как Моравиа (или, скажем, Родари), позволяло гордиться невиданными тиражами в рубрике «Италия». На деле же из сферы нашего чтения почти начисто выпали по крайней мере три поколения современной литературы, не говоря уже о внушительности размеров «белых пятен», когда речь идет даже о мастерах: нам известен далеко не весь Пратолини, или Павезе, или Витторини. А кто, кроме специалистов, читал Пазолини?!

Разумеется, кое-какие попытки сознательно расширить эти рамки даже в условиях тяжелого идеологического пресса предпринимались, причем как раз «Прогрессом» — «Радугой». И отрадно, что сейчас та же «Радуга» делает следующий шаг, отдавая свои мощности практически неизвестным в СССР авторам. И не очень уж молодым — еще одно доказательство серьезности инициативы, ее удаленности от модных увлечений современными «Пушкиными». Возраст писателей, представленных в сборнике, уже достиг или даже перевалил отметку в сорок лет, все они давно и успешно работают в жанре прозы, переведены на многие языки. Однако объединение их в одном сборнике мало общего имеет с возрастом, жанром, темой. На суд читателей мы представляем книгу особого свойства: ее организующая концепция — весьма необычная для нашего чтения идея «завершающего начала», сформулированная Стефано Бенни и высвеченная в разных гранях другими авторами сборника.

Сразу же хотелось бы предупредить: «Девушка в тюрбане» — не для тех, кто ждет острого сюжета и влюблен в искусство интриги, не для тех, кто склонен признавать лишь видимое и осязаемое и у кого все непонятное, не сообразующееся с привычным сознанием вызывает раздражение или полное неприятие. Но не стоит расстраиваться, если эта книга окажется не по душе или не по зубам: автослесарь, не имеющий водительских прав, не садится за руль, академик-химик не отчаивается оттого, что незнаком с философской мыслью средних веков, никто, надеюсь, даже в наше сумасшедшее сегодня не станет предлагать себя в качестве дирижера оркестра, не овладев основами музыкальной грамоты.

Так называемая беллетристика также имеет свои категории, определяемые специалистами: для дошкольного, для старшего школьного и т. д. «Девушка в тюрбане» — для начального взрослого чтения. Для тех, кто уже достаточно повзрослел, чтобы допустить, хотя бы интуитивно, существование иных, чем земной, миров, но пока не обладает знаниями, давно накопленными человечеством и не вошедшими, в силу бесчисленных обстоятельств, в наше образование.

С осознанно грустной иронией, прекрасно отдавая себе отчет в наличии масс читателей, которым становится «неловко и скучно при виде теснящихся слов и строчек», Джанни Челати утверждает, что вовсе не обязательно выискивать идеи в самой книге — «их вполне можно взять из предисловия, где все разжевано».

Но разжевать можно лишь то, что жуется. Причем (такова позиция автора этих строк) значение личностного начала в подобной констатации первостепенно. Хочу привести в этой связи очень близкую мне мысль В. И. Вернадского, высказанную им почти семь десятилетий назад: «...в трагические моменты нет ничего большего, на что можно было бы опереться, кроме личного "я". Те, кто может, могут опираться на соборное сознание, вроде церкви, но для меня оно чуждо, и, придавая ему огромное значение, я считаю его равноценным — но не выше — искреннему и творящему личному сознанию...

Одна из наших ошибок была — рационализирование жизни, но жизнь сложнее всех наших логических построений, и я, к удивлению, сейчас вижу, как, вопреки логике, при гибели отдельных лиц — и целого строя — идет сейчас в России творческая научная работа, и она захватывает не только отживающее, но и новые поколения. И то же идет в других областях духовной жизни. В этом я вижу залог будущего и принимаю его как факт, как эмпирический факт, который существует, хотя я не могу дать ему объяснения».

Прекрасно, разумеется, понимая, что всякие аналогии — это весьма опасный и скользкий путь, рискну тем не менее заявить, что ситуация, в которой мы сегодня оказались, не менее трагична, чем та, на которую ссылался наш великий соотечественник в 1925 году. Более того, социальная, экономическая, экологическая бездна, грозящая поглотить человечество, сегодня требует особых духовно-нравственных усилий, ибо именно в данной сфере — истоки глобального кризиса.

Предлагаемая в нашем сборнике идея «завершающего начала» может стать первым импульсом в этом направлении. Главное — не торопиться с безоговорочным отрицанием на основе словесной оболочки. Небольшое мыслительное напряжение — и за художественным образом мы увидим извечный закон материальных миров, гласящий, что действие и противодействие равносильны и противоположны: так, день, угасая вечером, пройдя через ночь, вновь рождается утром. Признавая многомерность мироздания, мы часто сосредоточены исключительно на зримом и материальном фоне, составляющем предельно малую часть целого — вечности. При этом больше всего страдают от трехмерной обыденности представлений живые существа — человек в первую очередь. С традиционной точки зрения предлагаемый сборник, хотя и представляет безусловный интерес, расширяя наши познания о путях движения современной итальянской литературы, не является чем-то особо выдающимся.

Так, остановись наше внимание лишь на сюжетных перипетиях романа Бенни, и перед нами окажется яркий — да, талантливый — безусловно, но все же очень знакомый образ современного общества, пусть даже возбуждающий наше воображение яркостью красок, смелостью авторской манипуляции ими. При этом можно, конечно, не задуматься о том, почему большинство «комиков, напуганных воинов» наделено кличками из животного мира, можно пройти мимо то и дело появляющихся ремарок о китайцах, которые в данное время или спят, или крутят педали велосипедов, или... Можно, но...

Но движение по традиционному пути трехмерности приведет нас в полный тупик при чтении «Осеннего равноденствия» Конте и рассказов Табукки; утомительными покажутся сферически расширяющиеся описания одного и того же душевного состояния в новеллах Челати; мы не поймем глубинных мотивов, подтолкнувших Марту Мораццони на создание ее исторических миниатюр. О чем? Для кого? Зачем?

Идея «завершающего начала», которая движет авторами сборника, является великолепным ключом для разгадки многих, больших и малых, тайн, заключенных в этих страницах.

Разумеется, каждый волен принимать или не принимать ее. В конце концов, в нашем контексте это лишь обобщенный художественный образ, а не научное — пусть и для какой-то необычной сферы мышления — определение. И все же убежден: при непредвзятом подходе и минимуме фантазии этот образ после совсем недолгого над ним размышления предстанет перед читателем во всей его емкости, универсальности и одновременно вселенской простоте.

В недавнем прошлом подобной констатацией приходилось и ограничиваться: столь велика и всеобъемлюща была нетерпимость к любому нетрадиционному слову. В лучшем случае можно было бы, уповая на снисходительность редактора и на изначально «не наши», относящиеся лишь к буржуазному строю обстоятельства, сослаться на то, что «герои мечутся в поисках границ нравственности, пусть даже этот поиск не всегда рационально осознан и идет на уровне внутреннего "я"». Цитирую свои собственные слова, написанные каких-нибудь три года назад, когда рождался замысел «Девушки в тюрбане» и готовилась традиционная заявка в издательство.

Сегодня наконец представляется возможным, не вдаваясь, прикрытия ради, в расшифровку бесконечных «измов», взглянуть на великое внутреннее «я» с более конкретной точки зрения.

Согласно практически всем религиозно-духовным учениям, существует три мира человеческой эволюции. Первый из них — физический мир, в котором человек живет во время своего воплощения в физическом теле. Это мир причин, где человек осуществляет свой посев (пожинать плоды он будет по ту сторону смерти). Это обстоятельство и придает такое большое значение физическому миру, несмотря на то что пребывание в нем человека весьма непродолжительно.

Второй мир, куда человек переходит после смерти, имеет множество названий и подразделений (рай, чистилище, страна вечного лета, ад и т. д.), но все они относятся к промежуточным состояниям.

И, наконец, третий мир — небесный. Здесь нет места какому бы то ни было злу, здесь царят радость выше всяких земных представлений и мир, превышающий всякое человеческое понимание. Эта радость и этот мир являют собой удел всех здесь пребывающих.

Такие стадии человеческой эволюции признаются и в случае, когда верят, что человек проходит через них много раз, пока не достигнет полного совершенства, и тогда, когда утверждается, что он проходит через первые два мира лишь однажды, а в третьем остается навсегда.

Предвижу скепсис, саркастические улыбки и традиционные возгласы: «Бред!» Но задумаемся на минуту о том, что первое значение этого ставшего жаргонным слова определяет признаваемое серьезной наукой психическое состояние человека!

Предполагая легкомысленно-высокомерный подход ко всему, что выходит за рамки обыденности, идеолог современного теософского движения (о самом движении — несколько слов позже) Анни Безант, чьи мысли излагались выше, указывает: «Относительно последнего мира трудно себе представить образованных людей, которые могли бы веровать, что небесное состояние человека является вечным, закристаллизованным в неподвижном счастьи, причем люди всех ступеней несовершенства превращаются каким-то чудом после смерти или в день Страшного суда в совершенных и такими остаются навсегда и безвозвратно. Еще труднее представить себе верующих в то, что в переходном мире мучения длятся бесконечные века, выражаясь в страшных пытках и в закристаллизованном неподвижном зле и скорби. Мимо этих немногих, разделяющих тяжелое наследие темных веков, мы можем пройти не останавливаясь. Огромное большинство христиан, хотя и отвергает перевоплощение и признает, что человек живет лишь однажды, все равно, на какой бы ступени и с каким характером он ни вступал на свое земное поприще, — это большинство все же верит, что человеческая природа прогрессирует после смерти и что человеческое страдание является лишь временным и необходимым очищением, после которого люди продолжают развиваться при более или менее счастливых условиях на протяжении бесконечных веков...» (Здесь и далее курсив мой. — А. В.).

Надеясь на внимание и хотя бы на минимум любопытства читателя, впервые сталкивающегося с этой проблематикой, продолжаю цитату: «Сношения человека с названными тремя мирами во время его физической жизни не прекращаются. Посредством своих телесных деятельностей он живет в физическом мире; сюда принадлежат все процессы мысли, желания и действия, совершающиеся через мозг и нервную систему, а также и обыкновенные растительные и животные отправления. Эмоциями своими и желаниями человек связан с переходным миром, материя которого тесно переплетена с физической материей; тогда как своими умственными способностями человек принадлежит небесному миру; эти последние являют собой то, что современная психология называет субъективным разумом, огромные возможности которого все более и более признаются современной наукой»., а религия всегда называла Душой.

Ни в коей мере не навязывая эти постулаты, сознавая их схематичность и потому ограниченность в данном контексте, я лишь предлагаю читателю ключ для понимания идеи «завершающего начала», а значит, и всего сборника «Девушка в тюрбане».

Однако было бы в высшей степени несправедливо, а для знакомых с темой читателей и непонятно, если бы я, упомянув теософское движение и воспользовавшись трудом Анни Безант, ни слова не сказал о первоисточнике этого могучего движения современности — о Елене Петровне Блаватской (1831–1891), русской дворянке из Екатеринослава (ныне Днепропетровск), чье имя, ошельмованное всеми и вся, только сейчас возвращается в нашу духовную жизнь. Герой одного из рассказов Табукки направляется как раз в Адьяр, самый красивый и зеленый район индийского Мадраса, где непременно поклонится сокровенным реликвиям, вот уже более века живущим уверенностью Блаватской в том, что «нет религии выше истины»...

Сегодня в СССР уже не считается «бредом» наука биоэнергетика, исследования в сфере которой координирует вполне официальный Комитет по проблемам энергоинформационного обмена в природе, действующий при правлении Союза научных и инженерных обществ страны. В нашей прессе немало писалось об исследованиях американского ученого Станислава Грофа, который побывал в Москве и показал коллегам свой метод погружения в необычные состояния сознания. А в Симферополе и Ялте в апреле 1990-го состоялась международная конференция «Духовность и новое мышление»: наши ведущие философы всерьез и основательно вступили в спор со своими коллегами из США, Индии, Польши по проблеме «Духовность — душа — нравственность»; в зале то и дело пролетало, не вызывая ни смеха, ни недоумения, слово «реинкарнация». Прошло еще несколько месяцев, и вот уже ассоциация «Мир через Культуру», выступившая одним из инициаторов Крымской конференции, объявляет 1991 год «Годом Блаватской» и находит понимание и поддержку миллионов людей и в СССР, и за рубежом.

А 1 августа в «Известиях» вдруг читаю «...вероятностный прогноз внешних воздействий и их следствий», который «основан на способе, применявшемся древними цивилизациями и включавшем комплекс астрогеофизической и парапсихологической информации. Теоретические основы прогноза объединяют исходные концепции синергетики, космобиоритмики, закономерной обратной связи. Методика его составления включает некоторые положения шумерской, халдейской, древнеиндийской философии, точки зрения Бероэса, Вернадского, Чижевского...».

Понимаю, что многие термины мало что говорят читателю. Но это уже предмет иного разговора. Здесь же словами автора весьма любопытной брошюры «Миры внутри нас?» М. А. Дмитрука «замечу только, что факты, которые не укладываются в представления традиционной науки, заставляют усомниться в том, что она знает истину в последней инстанции. Существует много феноменов, которые можно объяснить только нетрадиционными способами. Эти концепции могут стать основой новой парадигмы — совокупности научных знаний о мире и человеке. Она будет гораздо шире, чем старая парадигма, которая принципиально не изменялась со времен Ньютона и Декарта и может быть лишь частным случаем новой...».

Всего этого даже при самой свободной фантазии нельзя было предвидеть каких-то три года назад, когда задумывался этот сборник. Тем более отрадно сегодня вместе, скажем, с Джузеппе Конте поразмышлять над словом «Бог», разумеется принимая тот факт, что понятие это безмерно шире, чем обыденные «спасибо» и «слава Богу».

«Боги — это все то, что продолжает нашу жизнь; но чтобы она продолжалась, мы должны пережить потрясение. Молитвы и заклинания бесполезны. Боги должны явиться и завладеть нами. Потрясти нас, вырубить нас, как просеку в лесу, позолотить, как лист каштана, обагрить кровью, как виноградник, сделать серыми, пурпурными и невесомыми, как куропатки, вспархивающие по склонам.

Мечтатель повинуется далекой луне, это она мечтает в нем. Жизнь познается в жестокой и хрупкой тайне, в жертвенной красоте мира».

Вы впервые приехали в гости к хорошим друзьям — в новый для вас город, и они дают вам ключ от своей квартиры. Вы уже знаете ее в силу совместной жизни в одной эпохе со всеми ее приметами — географическими, общественными, бытовыми. И все же эта квартира незнакома для вас: иная судьба совсем иначе распорядилась привычным пространством и привычными вещами. (Когда-то, но разве так уж давно, фильм «Ирония судьбы, или С легким паром!» воспринимался и трактовался лишь как бытовая комедия!)

Поворот ключа — и вы в ином мире...

— Как же я дошел до жизни такой! Может, я — это не я, очень уж она глупа, такая жизнь. Наверно, все же это кто-то другой, а я только смотрю на него со стороны, я все о нем знаю, и мне безумно стыдно за него. Но если я смотрю на него со стороны, то где же я сам? Может, меня и вовсе нет?

Лишь волею такой банальной вещи, как алфавит, Стефано Бенни открывает наш сборник. А может быть, это тоже особый знак: в общем контексте «Девушки в тюрбане» «Комики, напуганные воины» — книга, с одной стороны, наиболее традиционная в нашем понимании, с другой — именно в ней заложена идея «завершающего начала», давшая толчок к созданию этой своеобразной духовной антологии.

Картина, нарисованная писателем, очень мрачна, но осознание этого приходит, лишь когда перевернута последняя страница. А в процессе чтения нас ждет много веселых минут, причем в ситуациях, которые, казалось бы, менее всего располагают к юмору. Вот идет осмотр места, где совершено преступление: «Комиссар осматривает сумку убитого со спортивными принадлежностями и напряженно размышляет. Раскроем секрет: его мучает пункт четвертый по вертикали — река в Эритрее из пяти букв. Дело в том, что комиссара оторвали от решения кроссворда. Мы не хотим сказать, что он не участвует в расследовании, — напротив. Но, несмотря на все усилия, река продолжает назойливо журчать в его мыслях».

А вот образец другого рода, больным приносят новости в палату: «Нанни, выйдя из тюрьмы, вернулся домой, к жене, стучит, а та не открывает, он высадил дверь и вместо жены обнаружил там двоих из Фоджи; те с перепугу взмолились: заберите все деньги, только не убивайте. Его квартира этажом выше, но за три года он успел забыть».

Бенни так умело играет парадоксом (искусство, заметим, не столь уж частое в современной литературе), что мы легко и естественно, с еще не ушедшей улыбкой погружаемся в раздумья над сложными извивами бытия. «...Что такое, в сущности, предмет? — замечает старый учитель. — Всякая классификация, систематизация есть не более чем перечень, листок бумаги, который будет выброшен в мусорную корзину времени. Ну есть ли хоть какой-то минимальный критерий, позволяющий, скажем, отличить математику от естественных наук?

— Тетрадка.

— Не понял?

— По математике тетрадка в клетку, а по естествознанию — в линейку», — отвечает одиннадцатилетний философ Волчонок.

Порой писателю достаточно одной-двух фраз, чтобы персонаж обрел неповторимое и запоминающееся лицо. Чего стоит хотя бы вот эта тщательно продуманная деталь: привратница Пьерина Дикообразина, с завистью глядя на загар одной из жиличек, думает: «Небось под кварцевой лампой лежала... ишь, как себя холит, барынька, мне бы такую прорву косметики, я бы тоже выглядела...» Или: «Жираф одет так, чтобы не причинять никому хлопот; он живет один, и в случае смерти его не придется переодевать. Всегда готовый к траурной церемонии, он даже спит в галстуке. В данный момент его связывает с жизнью лишь угол в девяносто градусов».

Дальше