И вот однажды пел Вадим Алексевич особенно здорово. Устроили ему овацию, впрочем, в этом ничего необычного не было. Все хлопали — и Никишов тоже. И вдруг какой-то лейтенантик с балкона как заорет на весь зал: «Ура Козину!» Никишов встал — все сразу замолчали. И в гробовой тишине спрашивает: «Кто кричал «Ура!» этому педерасту?» Все молчат. Начальник свой вопрос повторил — вновь никакого ответа. Повисла грозная пауза. Козин со сцены: «Мне можно идти, Иван Николаич?» Тот рукой махнул: иди, дескать; потом поднялся и в полной тишине покинул зал. А Вадим Алексеевич Козин на другой же день уже на своем «Комсомольце» был.
Сейчас он, конечно, старик. Реабилитирован, разумеется. На днях однокомнатную квартиру в центре города получил. Один раз в месяц сольный концерт в театре дает — театр-то наш во многом именно из-за него называется музыкально-драматическим, — но из своего старого знаменитого репертуара всего две-три песни поет, а так все новенькие: про прекрасный колымский край, который расцвел теперь полным цветом.
Тем временем на эстраде захлопотал музыкальный ансамбль, состоящий из пожилых золотозубых мужичков, и вскорости начались танцы. Какие-то совсем молоденькие девочки, проходя мимо нас с Саней, как бы невзначай задевали то его, то меня, кто коленочкой, кто бедром, кто даже грудью.
— Ну, что я вам говорил?! — смеется Гера. — Видали, каким успехом вы тут пользуетесь.
— Молоденькие щучки на свободной охоте, — усмехнулась Герина жена. — Со всей Колымы да и с Чукотки тоже народ в отпуск летит через Магадан, да мало кто дальше Магадана улетает: такие вот девочки, друзья-приятели до гроба, которые возникают неизвестно откуда, шантрапа всякая, быстро помогают денежки спустить. Неделя-другая — глядь, пяти, а то и десяти тыщ как не бывало! И приходится ему, родимцу, возвращаться к себе на прииск, в тундру или же в тайгу несолоно хлебавши.
К великому разочарованию официантки (и, наверное, девочек), мы с Саней покинули ресторан задолго до закрытия: через полчаса в аэропорт отходит от агентства Аэрофлота последний автобус. Геологи попробовали было уговорить нас остаться и уехать потом в аэропорт на такси, но мы рисковать не стали, поскольку наш самолет уходил поздно ночью и наши ребята наверняка стали бы волноваться.
В автобусе было очень тесно. Мы с Саней с трудом втиснулись на заднюю площадку, и толпа разъединила нас. В дальнем углу лежал, скрючившись, бесчувственно пьяный парень, одетый в измазанную белую рубашку, грязный же, но щеголеватый костюм и широкий цветастый галстук. Четыре наглых подвыпивших пижона всячески издевались над ним: тыкали ему в лицо зажженными сигаретами, пытаясь разбудить, вытирали ему об галстук и рубашку свои грязные ботинки, плевали и даже сморкались на него. Причем делали они все это откровенно на публику, словно бы нарочно провоцируя скандал. Мы с Саней, конечно, тут же в этот скандал вляпались да со всего маху и я даже умудрился двинуть ближнего ко мне пижона по шее (как мне показалось, весьма ощутимо). Пассажиры кто робко, кто решительно, но почти все поддержали нас, и это еще более подлило масла в огонь нашей склоки. Однако, как я уже говорил, в автобусе была невообразимая теснота и не только что устроить драку, но даже и размахнуться толком было невозможно. Тогда четыре этих наглых пижона бросили измываться над пьяным и все свое внимание обратили на нас с Саней (они, как ни странно, не догадывались, что мы едем вместе и «тянули» нас каждого по отдельности). Они стращали нас всю дорогу и «пером», и «пикой» — словом, всяческими ужасами, которые, безусловно, ждут нас, едва только мы выйдем из автобуса. Причем чем ближе подъезжали мы к аэропорту, тем сильнее духарились мерзавцы.
И вот автобус остановился. Наглые пижоны не отходят от нас ни на шаг, даже будто придерживают за руки, причем двое демонстративно сунули свои руки в карманы, давая понять, что там у них оружие. Однако пижонов ждало большое разочарование: мало того, что мы с Саней оказались друзьями, так нас еще встречала целая компания мужиков: Юра, Гена с Колькой и еще трое бородатых парней во главе с Валерой — тоже отряд из Института геологии, который улетает с колымского поля в наш Академгородок. Молодцы ребята, как они догадались, что нам понадобится их помощь?! (А что, мой приятель Эдик в Норильске вот так же вступился за кого-то в автобусе, но хоть и был он здоровяком, да никого с ним не было, и его, одного, так отделала компания таких же вот мерзавцев, что остался он на всю жизнь калекой.)
— Ну что? — весело спрашивает пижонов Саня. — Будем разбираться? Идите-ка, гуси-лебеди, сюда!
— Что такое? — спрашивает Юра. — О чем и с кем нужно разбираться? — Он собирает в кулак свою огромную пятерню, единственный глаз его загорается (а у Юры, надо сказать, первый разряд по боксу).
— Да нет, мы пошутили, — трусливо отступает в тень один из пижонов, — может, неудачно, извините.
— Весело шутите, — замечаю я.
— Простите нас, ребята, — хнычет второй, — мы больше не будем.
— Мы не шпана какая-нибудь, — трясется третий. — Мы на местной телестудии работаем: я — редактором, вот он — режиссером, а те двое — операторами.
— Понятно, — говорю я, — вот, пожалуйста, местная творческая интеллигенция, знакомьтесь, ребята.
— Да-да, — радостно соглашается третий, совершенно игнорируя мою иронию, — мы товарища на материк провожаем. Улетает он из Магадана. Насовсем.
— Выпили лишнего, — добавил первый, — посошок на дорожку. Извините, мы больше никогда так не будем.
— Ну что? — спрашиваю я Саню. — Простим их? По случаю хорошего настроения.
— Нельзя таких вещей прощать, — убежденно говорит Юра. — А то они поверят, что им все всегда сходить с рук будет!
— Нет-нет, — простите нас, ребята, — говорит второй и вдруг валится на колени, — здоровьем детей клянусь, никогда, ни за что!..
— Ладно, — говорю я Юре, — охота тебе об эту мразь мараться, руки пачкать!
— Хорошо, — говорит Саня, — мы вас простим. Но парня, над которым вы всю дорогу измывались, из автобуса достать, отнести в туалет, умыть, почистить, привести в чувство...
— И смотрите, — добавляю я, — если у него из кармана хоть копейка пропадет!..
— Ну что вы?.. — обижается третий.
— А с вас станет, — говорит Юра, — с интеллигенции!.. Ничего, я за ними присмотрю. — Это он говорит уже нам.
Заметно сморщившиеся наглецы сломя голову бросились в автобус (благо с раскрытыми настежь дверьми он все это время стоял на остановке) и бережно вынесли того самого бесчувственно пьяного мужика. Третий пижон нес его чемодан. Под строгим взглядом Юры (он и вправду пошел провожать их) они понесли ничего не соображающего пассажира в туалет.
— А по разику их все-таки двинуть надо было, — сказал Гена, — так, для профилактики.
Вылет нашего рейса дважды переносили и затем отложили до следующего полудня. Что же, будем устраиваться на ночлег. Достали свои резиновые матрасы, надули их, положили сверху спальные мешки и улеглись спать прямо на полу аэропорта.
Ребята еще спят, а мы с Саней встали довольно рано. Будем пытаться достать билет до Сеймчана (хотя бы один). Еще вчера Гена с Юрой, тряся нашими замечательными бумагами, пытались добыть место на сегодняшний, завтрашний или хотя бы послезавтрашний рейс у диспетчера по транзиту, но попытка эта кончилась полной неудачей. Теперь у нас осталась слабенькая надежда на командирскую бронь, а также на то, что лететь в Сеймчан Сане нужно в авиаотряд и по делам Аэрофлота.
К сожалению, и дежурный начальник смены нам ничем помочь не смог: командирская бронь, урезанная до одного места, в связи с напряженной ситуацией на ближайшие пять рейсов аннулирована вообще.
— Ладно, — вздохнув, сказал Саня, — нет худа без добра: все вместе полетим в Новосибирск. Оттуда разберемся — телеграммами да междугородными звонками.
Улетали, как и было обещано, в полдень. Один из тех четырех мерзких пижонов (тот, что все время молчал) летит нашим рейсом до Новосибирска. В разговор с нами он, естественно, не вступает и даже отводит глаза, если кто-нибудь из нас смотрит на него.
Сели в Якутске. За те сорок минут, что отдыхает и перезаправляется самолет, Сане с Геной нужно сгонять в город до товарища Данилова, взять там оставшиеся вещи, привезти их в аэропорт (при условии, разумеется, что товарищ Данилов или его жена будут дома), зарегистрировать вещи в качестве дополнительного багажа (это акция нестандартная, а потому — непростая) и попытаться улететь до дома с нами. Если же они не успеют (что скорее всего), придется им двое суток куковать в Якутске (рейсы до Новосибирска идут сейчас отсюда через день).
Такси поймали быстро и, пожелав ребятам фарту, отправились договариваться о возможной регистрации дополнительного багажа либо о задержке Сани и Гены в Якутске. Против ожидания, к нашей просьбе пожилая якутка, проводившая регистрацию, отнеслась спокойно и пообещала всяческое содействие (видимо, такое здесь — не редкость).
Но вот уже объявили посадку на наш рейс, вот уже прошла проверка документов и ручной клади (какое замечательное слово — «кладь»!), а наших ребят все нет и нет. Мы отметились последними, последними нарочито медленно тащились через взлетное поле на посадку, последними уселись в кресла и прильнули к иллюминаторам. И когда совсем уже мы решили, что ребятам придется остаться в Якутске, вдруг распахнулись двери аэропорта, и мы увидели две тощие голенастые фигуры, которые большими скачками неслись к самолету через летное поле. Следом за ними на тележке рассерженный якут (тоже бегом) вез дополнительный багаж. Успели!
И вот наш самолет приземлился в родном Толмачевском аэропорту. Мы почти что дома. Почти, да не совсем: нам еще нужно добраться до Академгородка. А нас шестеро (все мы плюс Валера), Бася да гора вещей: рюкзаки, спальные мешки, оружие, рыба да мясо. На стоянке такси толпа народа, порядка нет никакого, и таксисты сами определяют, кто и куда поедет с ними. Но в этой толпе вертятся какие-то хитрые мужички с масляными глазками. Один из них подходит ко мне, любопытствует:
— С Колымы, мужики?
— С Колымы, — отвечаю я.
— И долго там работали?
— Два с половиной месяца.
— Ну, два с половиной месяца на Колыме — это хорошо. Штуки по две-три на брата небось заколотили?
— Да откуда, — машу я рукой.
— Ладно-ладно, — лыбится мужичок, — будет прибедняться-то. Куда вам?
— В Академгородок.