— Так уж и быть, — машет рукой благодетель, — идемте, подброшу.
— Нас шестеро, — вздыхаю я, — собака да куча вещей.
— Ничего, я с товарищем тут. Вдвоем вас и подбросим.
К нам подходят Саня с Юрой.
— Об чем разговор? — спрашивает Юра.
— Да вот мужик увезти в городок предлагает, — говорю я.
— Почем? — интересуется Юра.
— Ну вот, уж сразу и «почем», — продолжает улыбаться мужичок, — я думаю, не обидите...
— Тебя обидишь... — себе под нос бурчит Юра.
— Из порта в городок счетчик десятку бьет. Вас шестеро, значит, шесть червонцев, ну и червонец сверху, полагаю, набросите от колымских щедрот, — словно не слыша Юркиных замечаний, говорит благодетель.
— Семьдесят рублей?! — кричит Юра. — Да ты ошалел, дядя?! Наглец!
— Ну и сидите тогда в порту до вечера, — обиделся мужик. — Тоже мне колымчане, старатели-золотишники. Жмоты дешевые!
Только отошел он, разобиженный, как вдруг прямо к зданию аэропорта лихо подкатил «рафик» Института геологии и геофизики — он привез отряд, едущий в поле куда-то в Среднюю Азию. Мы быстренько загрузили в него все наши вещи, сверху сели сами и благополучно (а главное, совершенно бесплатно!) добрались до Академгородка.
Я позвонил в дверь своей квартиры. Она отворилась, и пред взором домочадцев явился я со всеми своими мешками и баулами.
— Ну, здравствуйте, граждане! — сказал я и вошел в свой в дом.
...Итак, в «Колымском дневнике» поставлена последняя точка. Колымское поле было богато событиями, яркими личностями и впечатлениями, а потому и дневник этот вышел насыщенным и интересным. В заключение — несколько слов о том, что стало с участниками нашего замечательного отряда в дальнейшем.
Как и обещал магаданский глазной хирург, пораненный глаз у Юры восстановился совершенно (правда, для этого понадобилось почти полгода). Общение с наукой не прошло нашему Великому Охотнику даром: его обуяла жажда знаний. В течение пяти лет он, продолжая работать в Институте геологии, вечерами учился. Сперва осваивал он шоферское ремесло, получив за год последовательно права водителя третьего, второго, первого класса, а затем и механика-водителя. Потом поступил в вечерний автодорожный техникум, успешно закончил его и, по слухам, сейчас утюжит ямальскую тундру где-то в районе Ямбурга на канадском вездеходе.
Гена после нашего поля еще года три или четыре проработал наладчиком радиоприборов в КИПе все того же Института геологии, женился, потом развелся и завербовался работать радистом на одну из полярных станций. После чего след его совершенно затерялся.
Самым причудливым образом сложилась судьба нашего Кольки. Переэкзаменовки с грехом пополам он выдержал, но в девятом классе учиться не стал. У него вдруг открылся футбольный талант. Его приняли в одну из команд мастеров первой лиги на амплуа опорного защитника. К восемнадцати годам (то есть к моменту призыва в армию) он уже был известен футбольным специалистам и сразу попал в какую-то армейскую команду средней руки, где и остался после армии. К сожалению, пристрастился он к спиртному (помните, как понравилось ему сухое шампанское?), а потому довольно быстро он перешел из опорных защитников в футбольные администраторы, где и работает по сию пору (то ли в Хабаровском, то ли в Свердловском СКА).
Лишь Саня и поныне работает там, где и работал в период описываемых событий: в Институте геологии и геофизики СО АН СССР. Мы часто встречаемся в городке, вспоминаем замечательное колымское поле 1969 года. Саня стал совершенно серебряным и сейчас заведует отделом. Он подготовил и защитил докторскую диссертацию (а впоследствии был избран членом-корреспондентом Академии наук России). Как-то, году в 75-м, он приглашал меня с собою в поле на Чукотку; я совсем уже было собрался, да что-то помешало осуществлению моего намерения. Впрочем, оно и хорошо: ничего в жизни не повторяется, все бывает только один раз.
Пикетажка — полевой дневничок геолога. — Здесь и далее прим. авт.
Надеюсь, всем известно, что после русско-японской войны 1904 года до самого окончания Второй мировой войны Курильские острова и южная часть острова Сахалин находились под юрисдикцией Японии.
СахКНИИ — Сахалинский комплексный научно-исследовательский институт Академии наук СССР.
Только в поселках на БАМе потом я встречал улицы, названные в честь какой-либо даты, там это были дни, когда забивали «золотой костыль». Впрочем, один мой знакомый рассказывал, что встречал в каком-то городе даже улицу имени высказывания Н. С. Хрущева о чем-то.
Предчувствия не обманули меня: снимки дельфинов на самом деле не вышли.
МРС — малый рыболовный сейнер.
КЗоТ — Кодекс законов о труде.
ДВНЦ — Дальневосточный научный центр Академии наук СССР.
Селенях — река в Якутии.
Копалуха — самка глухаря.
«Красный Богатырь» — колхоз на Колыме, специализирующийся на выращивании лошадей и сдающий их в аренду геологам на время полевого сезона.
Жакан — специальная ружейная пуля. При попадании в добычу она разворачивается и делает там огромную дыру. Очень хороша для охоты на опасного зверя (например, на медведя).
СОАН СССР — Сибирское отделении Академии наук СССР.
ЯФАН — это и есть уже упоминавшийся мною Якутский филиал Академии наук СССР.
ГИН — Геологический институт Академии наук СССР.
Комар (это фамилия) — довольно известный геолог, начальник отряда, в котором, видимо, этот малый работал в прежние годы.
Мышками на Колыме зовут соответственных девиц. Вначале мы не знали этого, и потому выражение: «Вася пошел мышковать» — вызывало у нас недоумение.
Каталка — говорят, очень вкусная рыба семейства сиговых с веретенообразным телом. Одна из немногих рыб, которых я не пробовал в своей пестрой жизни.
Нифеля — это, вообще говоря, пустая порода, оставшаяся в лотке после промывки золота. Так по аналогии называют на Колыме и массу распаренных чаинок, осажденных при заваривании чифиря.
Амун (по-якутски) — заячий помет, любимое Юрино ругательство.
Острокоды — мелкие окаменевшие доисторические ракушки, с их помощью биостратиграфы определяют возраст горных пород.
Это сколько же фантазии надо иметь, чтобы увидеть в бедном, затюканном мерине одновременно козла, зайца и собаку (причем именно суку)!
Согудай — якутское кушанье, салат из сырой рыбы.
Так оно впоследствии и оказалось.