Милиция окружила дом, но и ей собственно дела была немного, — ни один вор не решится теперь забраться в такой домик. Зато много работы будет присланной откомхозом научной комиссии; пока все члены ее только недоуменно пожимают плечами.
Девятую ночь проводит в Глазговской тюрьме узник камеры девяносто три, инженер-вор, государственный преступник О'Дэти. Девятый раз ночная тишина раскалывается для него на части дребезжащим боем старинных башенных часов, где-то там, над его окном. Один удар. Он задумался и сбился со счета. Что это? Полчаса первого, час, или полчаса второго, бесконечно длинной ночи, ночи с третьего мая на четвертое? Старая эта глазговская тюрьма… Калориферное отопление, электрический свет, автоматическая сигнализация, антенна радио-приемника над крышей, а башня помнит еще Уота Тайлера, этого древнего мученика знаменитой свободы Англии.
Припадки ярости у О'Дэти сменяются длительными приступами тоски и уныния… Голые серые стены; пол из огромных, циклопической средневековой кладки плит; высоко маленькое окошечко, еще выше — теряющийся в вечных сумерках потолок… Отвратительно днем, еще хуже, еще тоскливее при мертвом электрическом свете, который почему-то не гасят и по ночам…
За 9 дней ни одной прогулки… «Жалкий неудачник. Сам ничего не сделал, подвел трубочиста Томана и старого Смита, — бедный старик». В первые дни невольно, да, пожалуй, и сознательно вспоминая все когда-либо читанные рассказы о заключенных, все ждал, что вот с ним начнут перестукиваться… Ведь в тюрьме же сидит много коммунистов, — Уислоу сам говорил об этом… Но напрасно. Ни стука, ни какой-либо другой попытки завязать с ним сношения. Прикладывал ухо к холодной и по-тюремному чуть-чуть влажной стене, к трубе парового отопления и водопроводной, напряженно ждал зайчиков солнца через окошко… Ничего.
Сколько времени он будет сидеть, и что с ним будет вообще. Никаких обвинений пока что ему не предъявлено.
О'Дэти вздрогнул. Стук. Да, да, определенно стучат вверху. Но он ничего не может понять. Три долгих, один короткий… Опять и опять, все резче, смелее и настойчивей… Он припоминает азбуку Морзе, старается восстановить когда-то случайно попавшуюся систему тюремного шифра… Но ничего, ничего не выходит…
Но… восемь ударов подряд… Этого нет ни в каком шифре. Да и звук стал совершенно другим, — как будто наверху что-то сверлят… Неужели… неужели… О'Дэти едва подавляет готовое сорваться с губ восклицание… И вдруг… с потолка падает большой кусок старой штукатурки, а следом в образовавшееся в потолке отверстие, что-то вползает… Веревка? Дэти напряженно впивается взглядом в высокий сумрачный потолок.
Не может быть! Но нет. Нет никакого сомнения. Это не веревка. Каучуковая трубка с хорошо знакомым небольшим медным наконечником. «Цитрон-дебблью-5!» Так значит… Значит… смерть. Так вот на ком хочет произвести опыт мистер Фаренгайт…
Ясно. Плотно закрыт глазок двери. Чем-то плотно забита замочная скважина. Наконечник повисает под самым потолком. Не достанешь, не зажмешь. О'Дэти прекрасно знает — наверху баллон, откуда через несколько мгновений под давлением в 50 атмосфер вырвется бесцветная, безвкусная, с одуряющим лимонным запахом — смерть. Та, которую он, О'Дэти, создал.
Так что же? Значит, так и умереть? Забиться в угол и задохнуться, как жалкая, затравленная крыса?!
Весь вопрос в том, какой степени газ. Если выше второй — тогда конец, тогда ничего не поможет. Если же второй или первой, — тогда… о, тогда… Соль, соль! Где здесь у него оставалась солонка с поваренной солью, со спасительной солью, хлористым натрием… Он случайно оставил ее для полоскания горла… О, вот она, вот… Ну теперь… Натрий и хлор плюс аш два о!
Если бы кто-нибудь мог предположить, что существует такое детски простое средство против 2-й степени «Ц д-ю-5?» Но этого не знает мистер Фаренгайт.
Зашипел газ, вырываясь из наконечника со своим характерным звуком, но инженер уже успел, — смертельная опасность удесятеряет быстроту движений, — успел завернуть в мокрую вату соль, заложить тампоны в нос, большой кусок ваты с солью в рот… Такие же тампоны в уши… На подбородок полотенце, чтобы, если будет все-таки обморок, не дышать ртом, — и ничком в подушку. Больше ничего сделать нельзя. Теперь только, — второй или третий балл? Если он не умрет через три минуты, — спасен…
Спасен ли? А завтрашняя ночь, если даже он и победил бы сегодня?
Только сегодня, 4-го мая, решился хирург сделать операцию по извлечению пули тов. Петрову. Кусочек стали извлечен, операция прошла благополучно, но еще далеко нельзя быть уверенным в окончательном исходе процесса. К счастью, не оправдались первоначальные подозрения докторского персонала, что рана отравлена, — а то не было бы никаких шансов на выздоровление. Бледный лежит в чистой до педантизма палате тов. Петров, нелегко дается ему хлороформ. Сестра милосердия заботливо наклоняется над больным. Его мучают страшные кошмары, он что-то невнятно бормочет. «Утлин, Утлин… Это он, он, — седой… Я его почти поймал… Но все зашифровано, решительно все. В этом шифре все дело… Советский, 14. Маленький желтый чемоданчик!!..»
В 7 часов утра сотрудник 3-го отделения, исполнявший задания Вальсона, предложил начальнику тюрьмы открыть третью камеру. Газовысасыватель, через ту же самую трубку, опущенную сквозь пол камеры второго этажа, в течение целого часа радикально освобождает помещение от остатков лимонного газа. Без него обойтись нельзя, — ведь камера 93 пробыла под действием «цитрона» четыре с половиной часа.
«Необходимо составить акт о смерти от разрыва сердца. Там уже все кончено. Ведь совершенно достаточно получасового действия».
Трудно, более того, — немыслимо передать изумление сотрудника мистера Вальсона и начальника тюрьмы. Дверь освобождена от герметических прокладок, вынута заклепка из замочной скважины. Двойной поворот ключа… Как?… Камера № 93 пуста! Инженера Дэти нет! Может, он забился под койку и смерть настигла его там? Нет, никого… Цветы на окне (гуманные тюремщики демократической Англии поощряют в своих пленных любовь к прекрасному), — немного обгорели от действия «цитрона». Но где же узник?…
Не ожидал такого доклада сэр Вальсон. С первых слов, побагровев, привстал из-за письменного стола. «Нечто совершенно необъяснимое. Камера в полной исправности. Перед пуском газа наличие заключенного засвидетельствовано всеми нами. Газ нагнетался в течение 40 минут…»
«Может быть, допущена ошибка при выборе баллона? Может быть, вы захватили баллон 5-ти балльной силы, превращающий все в порошок».
«В первую минуту я и сам подумал так. Но нет… Растения на окнах… Ошибка такого рода исключена».
«Но в чем же дело?» По обе стороны письменного стола два лица друг против друга: гневное, красное, изумленное и другое, испуганное, растерянное, изумленное еще более…
«Ошибок нет, чудес тем более, промахи олухов, которые за это ответят».
«За это ответят — наверное, ответят, но вот кто и как ответит на вопрос, куда, каким образом исчез Дэти из смертельной западни — неизвестно».
«Сэр Вальсон! Спросите об этом товарища Уислоу. Может быть, он сможет вам об этом рассказать. Но в данную минуту вам удастся сделать это разве только по радио».
Скорость хода — 212 километров, альтиметр — 1350. Компас — норд-норд-ост. Гидроплан Ди Эч-файф несет над Северным морем тов. Уислоу и его почти потерявшего сознание спутника.
Куда, товарищи? Прямо в СССР? Пока еще нет. Как огромная морская птица, гидро снижается, как только на горизонте показывается дымок нагоняемого им судна. Радио. Просьба об остановке. «Вацлав Боровский» стопорит.
Никто не присутствовал при разговоре тов. Уислоу и Соловьева. Но через ю минут, не более, стальная птица, скользнув по гребням легких волн, взяла курс на юго-запад: летчик повел машину туда, где оба они, и человек и его воздушный конь, могут сослужить еще не один раз службу Английской коммунистической партии.
Странно, чрезвычайно странно инженеру О’Дэти после тюрьмы, после ожидания смерти, так неожиданно очутиться среди заботливого товарищеского ухода в теплой, чистой, безопасной каюте «Воровского».
Столько приключений, столько перемен за один месяц, — сколько не выпадало на его долю за всю предыдущую, такую простую, такую обыденную жизнь.
Славный парень этот Соловьев. Он и Уислоу кажутся инженеру друзьями, которых он знает с раннего детства. И небывалые, непривычные для него отношения между матросами и командирами, и новые разговоры, когда вслух и ясно говорят о том, о чем даже в Англии нельзя даже и подумать, — все это волнующе интересно. До сих пор бывшая для него чужой и отвлеченной, несмотря на то, что его отец был простой рабочий, великая борьба трудящихся, — стала близкой и родной. А впереди его ждет цитадель мировой революции — СССР. Единственное, что его тревожит, — это его маленькая Кэт. Но товарищ Уислоу успокаивает его. Она в безопасности. Она все знает. Она гордится своим мужем. Дэти оказывает незабываемую услугу делу рабочих и крестьян. Тов. Уислоу может в ком угодно — поднять настроение, жизнерадостный человек, живой, как ртуть. Команда «Воровского» его очень полюбила. Ни слова не понимая по-русски, объясняется все же. тов. Отвислый, так его перекрестили ребята с матросами, присутствует на всех собраниях и принимает в них оживленное участие.
«Скоро, скоро, товарищ Дэти, будем дома. Маленький круг только, к сожалению. Если бы мы шли не на Мурманск, а на Ленинград, мы бы давно доставили вас на место… М-н-да. Эта буря в Бискайке задержала-таки нас немного. Пришлось заходить в Шербург, подправить кое-что. А прибыли бы мы, как предполагалось, в Гулль 25-го числа, не пришлось бы вам попариться в тюрьме. Но сначала вы нас ждали, потом и нам пришлось вас подождать… Правду говоря, и надежду потеряли, да и ждать больше не имели возможности».
Тов. Соловьев после разгрома революции 1905 г. был матросом в Английском торговом флоте и свободно говорит по-английски.
Две неразрешенные до сих пор загадки стоят перед учеными СССР, все так же бьются они, разыскивая состав таинственного лимонного газа, а, с другой стороны, новый вопрос волнует их с тех пор, как все русские газеты обошла сенсационная история с таинственным домом на Крепостной улице. Приехали профессора из Москвы и Ленинграда. Пустой дом осмотрели десятки раз. Вскрыли и заменили новой всю электропроводку, применяли точнейшие измерительные приборы, выселили управдома, и в его флигельке устроили целую лабораторию; но ни химики, ни медики, ни геологи, ни специалисты электротехники не могут дать исчерпывающего объяснения. Впрочем, договорились ученые на одном пункте, что, впрочем, было ясно всем и неученым: на дом № 7 действует какая-то, в природе не наблюдавшаяся сила. Назначенный комендантом этого таинственного дома молодой коммунар однажды спросил знаменитого профессора Убутьева: «Где же тут все-таки собака зарыта?» Профессор хмыкнул носом, сердито посмотрел на нетерпеливого юношу через очки: «А вот ее-то мы и ищем… и найдем…»
Один из сотрудников Ростовского ГПУ, хлебнувший лимонного газа в стальном отделении Ростовского отделения Госбанка, обречен, — умирает. Товарищи исполнили его последнюю просьбу, — привезти его в Ленинград, — где он родился и где живет его семья. Профессор Попов, специалист по отравлениям, главный врач большой Ленинградской клиники имени Мечникова, уделяет много внимания интересному пациенту, но все усилия спасти несчастного напрасны. «Ох, попался бы мне тот мерзавец, который выдумал этот проклятый газ», не раз повторял профессор.
На Кетлер-Стрит все поставлено на ноги. Новая боевая задача: Дэти, Дэти! во что бы то ни стало, живым или мертвым, он необходим «им».
Давно не беспокоил московский дядюшка своего ленинградского племянника, того самого, который когда-то неудачно охотился за желтым чемоданчиком Петрова, с такой настойчивостью и так категорически. «Дэти, рыжий ирландец Дэти… Ищите в вашем районе… В случае нахождения сообщить немедленно…»
Наконец, 22-го мая у Вальсона есть повод одновременно и облегченно вздохнуть и еще более озлобиться.
«Рыжий ирландец О'Дэти высадился в Мурманске с «Вацлава Воровского». С ним известный глазговский коммунист Уислоу».
Сколько бы часов в день не работал неизменный раскрыватель зашифрованных тайн, мистер Брук, пробор его пребывает все в том же, отменно четком, геометрически правильном виде. Ему все равно, что именно, какие вести проходят через его руки на его привычном письменном столе. Так же он сгибает над ним свою сутулую спину, не поднимая серого лица, так же бесчувственно здоровается после службы с миссис Брук, так же с полным желудком и спокойной совестью засыпает каждую свободную ночь в теплой постели. Кажется, все зашифрует он с тем же ничего не выражающим лицом, все, кроме, может быть, уменьшения своего жалования и смертного приговора самому себе. Любит-таки пожить серенький мистер, и, может быть, его эту слабость кто-нибудь еще использует.
Целиком захватил привезенный из Баку шифр и тов. Кривцова и его нового начальника, московского тов. Майзеля. Аз. ГПУ отправлена телеграмма: «Тов. Кривцов необходим для работы здесь. О всех новых сведениях по делу Утлина сообщайте немедленно».
Вот вывод союзного ГПУ: эта шифрограмма несомненный ключ к таинственным событиям в Баку. Она должна быть раскрыта, она будет раскрыта во что бы то ни стало, — за это ручаются Майзель и Кривцов. Пока что, они поневоле выучили всего Пушкина наизусть. Нефть, транспорт, уголь не дают им покоя. Это Н.Т.У. должно означать что-нибудь совсем иное. Испробована тысяча комбинаций букв на шахматной доске; остались непроверенными еще многие тысячи других — но шифр должен быть найден! Майзель и Кривцов готовы отдать за это жизнь, как отдал ее тов. Борис в Баку.
«На восьмом раунде чемпион мира, замечательным ударом на четверть ниже сосковой линии, бросил противника на землю…» Как всякий настоящий британец, Стон из всей своей ежедневной «Дейли Кронайкль» больше всего ценит страницу шестнадцатую, — спорт. Но сегодня ему, к сожалению, не удалось проследить до конца подвиги маэстро, затмившего Джефриса и Джонсона: звонок, — сэр Вальсон требует мистера Стона в кабинет.
Делу О'Дэти придано чрезвычайное значение. О'Дэти в СССР, — мистеру Стону надлежит вернуться к прежнему месту работы, — в Ленинград. Правда, это не вполне безопасно, но хозяева сказали — «именно» мистер Стон должен быть польщен. Сегодня же мистер Стон на экстренно снаряженном аэро выбывает в Ревель. Это кратчайший путь.