Гроссмейстер подскочил чуть не до потолка и, побледнев как мел, украдкой посмотрел на двери и окна.
— Это ложь! — прогремел он.
— Это правда! — ответила дочь.
— Кто тебе сказал? — прошептал он.
— Секретарь.
— Он этого не говорил.
— Выговаривал.
— Я это дело расследую, — сердито сказал гроссмейстер, — и, если он действительно проболтался, придется заткнуть ему рот.
— Заткнуть рот — воскликнула Олеандра. — У вас у всех заткнуты рты. Вы только разглагольствуете о плащах, в которые не верите! Да о невестах, которых сам дьявол испугается, не то что святой! Чуть что, вы угрожаете друг другу заткнуть рот да заодно водите за нос бедных паломников, начиняете их дурацкими россказнями о святом Йоргене, в которые никто из вас самих не верит.
— Ложь! Некоторые верят.
— Назови хоть одного!
— Хранитель священного сада!
— Он же болван, — спокойно возразила Олеандра.
— И казначей.
— У него жена — истеричка. Она говорит, что он должен верить. А вы все отлично знаете, что это вздор с начала и до конца. Никакого святого Йоргена никогда не было. Его плащ сшили в соборе или бог знает где. Его евангелие состряпали хитроумные первосвященники и книгопечатники. Ваш собор — это просто крупное финансовое предприятие, праздник святого Йоргена — чистая спекуляция, если только слово «чистая» уместно употреблять в таком сочетании, а «шествие невесты» — обыкновенный маскарад. Вы забиваете друг другу голову старыми баснями о Йоргене и начиняете нас Йоргеном, Йоргеном и только Йоргеном с самой колыбели, пока мы не уверуем, что вся Эта чепуха полна сокровенного смысла и говорить об этом можно лишь шепотом, возведя очи горе. И даже самые умные люди не решаются поднять вас на смех, потому что всосали все это с молоком матери. Если хочешь чего-нибудь добиться в жизни, лицемерь и, чуть что, поминай Йоргена! Каковой бы гнусной ни была задуманная тобой афера, все сойдет во имя святого Йоргена. Хороши, нечего сказать!..
Гроссмейстер вышел из комнаты, но вскоре опять вернулся.
— Дочь моя, — сказал он, — ты еще молода. У меня в юности тоже были сомнения, да и теперь я с тобой во многом согласен.
— Как же ты можешь проповедовать то, во что сам не веришь?
— Детище мое, когда я вижу множество устремленных на меня доверчивых глаз, для которых все это — святая истина, я сам чувствую, что это не может быть сплошным обманом.
— Но ты же знаешь, что это обман!
— А для них это истина, дитя мое, для всех этих бьющихся верой сердец — истина. Их радует мысль о том, что у города есть святой покровитель, который когда-нибудь вернется.
— Но ведь это же вздор!
— И тем не менее людям не обойтись без веры в сверхъестественную силу, которая всегда может оказать им свое святое покровительство.
— А я обойдусь, — воскликнула Олеандра с жаром, — и вы тоже обойдетесь не хуже меня. Все это одно притворство, красивые слова. Ведь самое главное — это сознавать, что я — человек, что солнце утром восходит, а вечером заходит, что сердце бьется в моей груди и меня окружают люди, которых я люблю и которые меня любят. А до всяких суеверий мне нет никакого дела.
— Тебе нет никакого дела, дочь моя, то же самое я могу сказать и о себе, и о многих других людях нашего круга. Но подумай о людях простых и необразованных! Им этого мало. Им нужна вера: без веры они несчастны.
— Да вы сами внушили этим простакам, что им нужна вера. Так же как мы иногда смеха ради внушаем тетушке Размазне, что она смертельно больна; у нее тотчас же начинается головокружение, она ложится в постель и принимает капли. То же самое вы проделываете и с паломниками. Изо дня в день вы твердите им, что они — жалкие грешники и к тому ж еще отпетые негодяи и если бы не святой Йорген — их ожидала бы неминуемая гибель… И вот каждый год эти бедняги тащатся в Йоргенстад, ноют и поют:
А вы глядите на них из окон да усмехаетесь себе в бороду: «Известность богу, урожайный нынче год на паломников». Гроссмейстер ответил раздраженно:
— Отлично, дитя мое. Ты хочешь переделать мир Заново. По-твоему, наш город — это разбойничье логово, где дурачат и грабят простой народ?
— Именно так, — согласилась Олеандра.
— Очень хорошо. Через две недели придут паломники. Выйди же им навстречу и скажи: «Простите, дорогие паломники, но вам лучше разойтись по домам. Как нам стало известно, все это — гнусная ложь. В евангелии от Йоргена нет ничего, кроме старых побасенок, которые, кстати, мы же сами и сочинили. И плащ мы сами сшили, и вообще все это очень просто и понятно, непонятны только ваши простодушие и наивность»… Что, по-твоему, они тебе ответят?
Разорвут тебя на части или прогонят домой, решив, что ты сумасшедшая, и уж наверняка не поверят ни одному твоему слову!
Олеандра пристально смотрела на отца. Об этом она никогда не думала.
— Но допустим, что они поверили тебе и сказали: «Неужели? Какая досада! Ну, ничего не поделаешь, пошли домой!» Что после этого станет с нашим городом?
Ведь все его благосостояние зиждется на прастниках святого Йоргена, все его обитатели от чердака до подвала живут за счет паломников! Закроются лавки.
Портные, которые шьют плащи, останутся без работы! Гончары выбросят на улицу тысячи кружек Йоргена, они все равно больше никому не понадобятся. А гостиницы, постоялые дворы, кабачьки и книжные лавки, где торгуют евангелиями и молитвенниками?.. Разоренье и нищета — вот чем это обернется!
Весь город пойдет по миру! Ведь всех нас, да и тебя тоже, кормят приписанныйе к собору крестьяне! И неужели ты думаешь, что они будут по-прежнему исправно платить нам за подобный обман? Теперь тебе ясно, что каждый кусок, проглоченный тобой, тоже добыт «обманом», как ты это называешь? Поняла? Или, по-твоему, очень остроумно плевать в колодец, из которого пьешь? Ну, отвечай!
Но Олеандре нечего было ответить. Она почувствовала себя маленькой девочкой, вдруг попавшей в большой и сложный мир.
Вечером ей подали ужин в постель.
На другое утро гроссмейстер снова пришел к дочери.
— Дитя мое, тебе, конечно, известно, чо ты самая умная, самая красивая и самая знатная девица в городе. Однако ты до сих пор еще никак не пристроена. Не пора ли подумать о мужи?
— Обойдусь без мужа.
— Ты могла бы выйти замуж за кого только пожелаешь.
— Например?
— Выбирай кого хочешь.