— Позови ее, я хочу сам с ней поговорить, — сказал отец. — Мне хочется убедиться, сможет ли она проявить благоразумие, желает ли этого. Сейчас самое время, Уиллби должен сегодня прийти за ответом.
— Молли! — крикнула женщина за дверь, и несколько минут спустя в комнату вошла стройная, рослая девушка с умным, нежным личиком. Его мягкие черты носили отпечаток волнения и страха, тщетно скрываемого за внешним, с трудом удерживаемым спокойствием. Губы девушки пытались улыбаться, но при этом дрожали, короткий взгляд беспокойно перебегал со строгого отца на участливое лицо матери.
— Подойди ко мне, Молли, — сказал Бловерпул и схватил ее за руку, тихо задрожавшую в его ладони.
— Ты умное, смышленое дитя, — продолжал он, усадив девушку рядом с собой, — и я всегда был доволен тобой, и благословлял тебя как любимую, единственную мою дочь. Будь же и теперь умной и послушной, когда дело идет о твоем будущем. Ты хочешь этого?
— Хочу, — тихо сказала Молли, — но, отец…
— Выслушай меня, — прервал ее Бловерпул, — и, прежде всего, доверься мне. Я воспитал тебя набожной и почтительной. Ни пятнышка нет на тебе. Так скажи мне откровенно, не свернуло ли уже твое сердце на запретную дорожку и не завела ли ты потихоньку от нас тайные шашни с каким-нибудь мужчиной, как это случается у молодых девок?
Молли гневно сверкнула глазами, но, увидев мрачную мину отца, побледнела и тихо пролепетала:
— Нет, нет!
— Это хорошо, дитя мое, ничего другого я и не ждал. Теперь послушай, что я тебе скажу. Мистер Уиллби из Уайтхевена сватался у меня к тебе, как требует того обычай. Уиллби богатый и весьма достойный человек, поэтому я и ответил ему согласием. Не опозорь же своего отца отказом.
— Отец, — сказала она срывающимся, сдавленным голосом, — я не люблю его, не захочешь же ты принести своей Молли беду!
— Я хочу сделать мою дочь счастливой, — холодно ответил старый шотландец, — и если она умное, доброе дитя, то будет послушной. Уиллби, конечно, уже не юный молодчик с каштановыми кудрями и тридцатью двумя белыми зубами. Но зато на каждый отсутствующий зуб у него приходится по нескольку тысяч фунтов, а еще у него прекрасный дом в городе и много кораблей в море. Хочешь быть дурой, хорошо, я тебя не неволю. Пускай не говорят, будто я сделал тебя несчастной. Но подумай же и ты, что делаешь, подумай о слове, которое я дал Уиллби и о том, что никогда никому другому я своего согласия не дам. Этого ты хочешь?
— Позволь мне подумать, отец! — ответила она.
— Ты врешь! — гневно крикнул Бловерпул. — Но берегись, я вижу насквозь твое лживое сердце. Только Ральф Сортон, запомни это, все равно никогда не поведет тебя к венцу!
— Я и не думаю о нем, — ответила дрожащая Молли.
— Тогда слушай дальше. Двенадцать лет назад мы пришли сюда бедными. Времена были плохие, арендная плата высокая, и нам приходилось туго. Тут-то я и познакомился с Генри Уиллби. Тогда он был еще молодым парнем лет двадцати шести — двадцати восьми, но дельным, времени даром не терял. Он тоже был прежде беден, но знал лазейки, где добывают деньги. Он всячески поддерживал меня, в том числе и ссудами. Посодействовал он мне и в аренде этого участка. А когда я выкупал его в собственность, он помог мне деньгами, и за все эти дружеские услуги не потребовал с меня ничего, кроме как съездить несколько раз в году в Ирландию и закупить там кое-какие припасы, но и это — к обоюдной нашей выгоде.
— Когда волк хочет слопать овечку, он подбрасывает овчарке косточку, — пробормотала Мэри сквозь зубы. — Ловкач Уиллби отлично сумел воспользоваться твоим опытом.
— А знаешь ли ты, глупая девочка, — продолжал Бловерпул приглушенным голосом, — что Уиллби — человек, состояние которого оценивается в тридцать, да нет, что там, поднимай выше — в добрых сорок тысяч фунтов? Знаешь ли ты, что он может постучаться в любые двери в Уайтхевене, в дома, где заседают самые крупные воротилы, и его примут с распростертыми объятиями?
— Да, это он может, — прошептала Молли.
— И такой человек отвергает богатых, нарядных дам, которые глаз с него не спускают, и приходит к нам, Молли. Это ли не честь? Это ли не счастье? И ты не хочешь доставить своему отцу радость увидеть тебя там, внизу, в большом красивом доме, увидеть, как все удивятся, в какую ярость придут, узнав, что дочка старого Бловерпула их обскакала? Молли, дитя мое, неужели ты не хочешь этого?
Снаружи в дверь ударили тяжелым чугунным висячим молотком.
— Это он, — воскликнул старик, — это Уиллби! Смотри же, будь благоразумной!
— Господи, сжалься надо мной! — взмолилась бедная девушка, бросив безутешный взгляд на покрытое грозными черными тучами небо.
Вдруг она громко вскрикнула: через окно на нее смотрел какой-то ужасный человек. Взъерошенные волосы, багровая, дикая, свирепая рожа с большими сверкающими глазами. Еще миг — и все исчезло.
— Ты что, с ума сошла? — гневно крикнул Бловерпул. — Надо же быть разумной. Это Уиллби.
Дверь растворилась и в комнату вошел мужчина, сопровождаемый впустившей его служанкой.
— Добрый вечер, мистер Уиллби, — радостно воскликнул Бловерпул, но тут же растерянно умолк, увидев перед собой чужака, нисколько не похожего на столь желанного будущего зятя.
На незнакомце был длинный, толстый плащ морского покроя, плотно окутавший его стройное, гибкое тело. Походка у него была легкая, грудь широкая и крутая, на широких плечах — гордо поднятая голова. В лице его с четкими, правильными чертами удивительным образом сочетались мягкость и отчаянная дерзость. Он снял шляпу, и каштановые, густые, вьющиеся волосы, не заплетенные вопреки моде и морским обычаям в косичку, упали на лоб, почти скрыв плутовски поблескивающие глаза. Обворожительная улыбка скользнула по его губам. Этот прекрасный юноша вполне мог бы сойти за переодетую даму, когда бы не свидетельствующий против такого предположения сильный, низкий голос.
— Извините, сударь, — сказал он, — если утомленный путник вам в тягость. Я проходил мимо, увидел свет, увидел через окно вас в кресле. Я здесь чужой, надвигается ночь и буря, вот я и решил постучаться в вашу дверь, чтобы вы показали мне правильный путь в Уайтхевен.
— До него не более получаса, — сказал Бловерпул, — но дорога тяжелая. Вы устали, присядьте, и если вы не очень торопитесь, то, надеюсь, здесь скоро будет один человек, который проводит вас до самого города.
Чужак поблагодарил, снял плащ и остался в застегнутом на множество пуговиц синем морском сюртуке, на каждом плече которого было вышито по серебряному якорю.
Молли испытующе посмотрела на него. “Неужели это то самое лицо, что показалось мне за окном столь ужасным?” — подумала она и улыбнулась, возблагодарив бога за то, что это не Уиллби, а совсем другой человек.
Молодой незнакомец непринужденно расположился меж тем в большом кресле. Из бокового кармана сюртука он достал сигары в изящной, плетеной из соломы коробочке, какие производят в испанских колониях Вест-Индии. Затем он высек огонь с помощью кресала и трута в серебряной трубочке, не забыв предложить закурить и хозяину. Однако тот отказался и сидел теперь, задумчиво разглядывая свежее лицо гостя, которое, как ему казалось, он определенно уже где-то видел раньше.
— Вы ошибаетесь, — возразил незнакомец, — я никогда не бывал в этих местах.
— Но ведь вы же шотландец, сударь?
— Как вы это определили? — живо отозвался тот.
— Я услышал это по вашему говору, — сказал Бловерпул самодовольно. — Шотландца узнаешь в любом углу Земли. Добро пожаловать, земляк! Мэри, тащи скорее все, что у тебя есть для нас вкусного. Сам-то я уже пятнадцать лет скитаюсь по английским землям и, должен сказать, мне здесь нравится. Это — страна свободы!
— Страна рабства! — твердо сказал незнакомец.
— Как, земляк, — с укоризной возразил старик, — уж не принадлежите ли вы к тем людям, которых теперь, к сожалению, становится все больше — к тем, что все хулят и все знают лучше всех, якшаются с заговорщиками в Америке и повсюду затевают беспорядки?
— А вы, значит, принадлежите к шотландцам, которые душой и телом стали англичанами? — со смехом ответил чужак. — К тем, которых вовсе не печалит, что шотландские имена слышны все реже и реже? Теперь все и на вас и в вас английское. Где деньгу зашибить можно, вы тут как тут, а старые шотландские свободы для вас и ломаного гроша не стоят: ведь на них ничего не заработаешь. Потому-то и не тревожат вас печали людей за морем, в колониях, и права, которых они добиваются. Когда их давят и ощипывают, вас это не касается, вы считаете такие порядки только справедливыми, потому что они приносят барыши вашей торговле и фабрикам. Но стоило им, наконец, взяться за оружие и скинуть ярмо, как вы тут же завопили: “Хватай изменников, на виселицу всех осмелившихся посягнуть на свободу старой Англии!”
— Сударь, — сурово сказал Бловерпул, — мне не хотелось бы, чтобы ваши речи слышал тот почтенный человек, которого я жду вскоре из города. Вы говорите так, будто вы сами — американец.
— А, вздор, — улыбнулся чужак. — Я только хотел показать вам, как обстоят дела с английскими свободами. Свобода без справедливости — себялюбивая тирания, и потом, мистер Бловерпул, я ведь шотландец и, откровенно говоря, не очень-то люблю англичан…
— Но вы же в их стране, — наставительно сказал хозяин дома. — Неровен час, что случится. В последнее время с такими речами, как у вас, куда как опасно.
— Ну, вот видите, — рассмеялся незнакомец, — вот вам и пример, как обстоят дела с английскими свободами. Не тревожьтесь, однако, мистер Бловерпул, я иду из Лондона, а там люди и газеты говорят совсем по-другому.
— Так то в Лондоне, — возразил Бловерпул. — В Лондоне, может, так говорить и не возбраняется. Я и сам читал как-то газеты, где бог и люди призываются в свидетели того, какие ужасные беззакония творят с бедными людьми в Америке, как их вынуждают становиться бунтарями, и что лорд Норт со всеми министрами заслуживают виселицы, а за веревками дело не станет. В Лондоне можно так говорить, а здесь — нет.