— Какой такой?
— Тебе только одно от меня надо? — спрашивает.
— Нет, — говорю. — Я люблю тебя.
— Врёшь ты всё. И про ресторан ты мне наврал. И про чайник. Она берёт шубу с кровати и начинает застёгиваться.
— И про работу ты мне тоже наврал? — спрашивает.
— Ничего я не наврал, — говорю и злиться начинаю. Вино в голову ударило. — Оставайся.
— Нет, я пойду.
Только она дверь хотела открыть, я её за шкирки схватил и на кровать. Она вскрикнула и плакать начала.
— Нет, — говорит. — Пожалуйста.
— Раздевайся, сука недоразвитая, — я спустил штаны и налетел на неё сверху. Надавал ей пощёчин по лицу, потом разорвал блузку её и юбку стянул. Она отбивается. Брыкается. Но как-то нехотя.
Через час я позволил ей уйти. Она ушла молча. С размазанной косметикой на лице. «Вот он — мой первый раз», — думаю. Можно ли это считать изнасилованием, могут ли меня за это посадить? Пришла сама ко мне, села на кровать, разрешила за грудь трогать… чего же она хотела, дура? Чего ожидала?! Выпиваю пару стаканов вина и выкуриваю сигарету.
Зазвонит телефон.
— Алё, — говорю.
— Это ты, сука?!
— Кто это? — спрашиваю.
— Это я, Анин брат — Алёша.
— И чего тебе надо, Алёшин брат? — спрашиваю, а сам от смеха лопаюсь.
— Да не Алёшин брат я, а Анин, — кричит. На заднем фоне слышно, как эта дура жирная плачет.
— Я тебе все зубы повыбиваю! — говорит.
— Кто это? — спрашиваю и смеюсь в трубку. Вино мне крепко вставило.
— Это я — Лёха. Я тебе так зубы повыбиваю… — он захлёбывается от злости. — Так пидору зубы повыбиваю…
— Ну, тогда приезжай, — говорю и кладу трубку. Закуриваю новую сигарету.
Из окна у меня вид на мусорники. Там коты лазят и вороньё. Никакой романтики. В коридоре кто-то начинает ссориться. Потом там затевают драку.
У таких людей, как я, в жизни выбор невелик.
Однажды мы пошли с тётей в церковь. Она сказала мне:
— Не крути руку, чёрт, я отведу тебя к батюшке, чтоб он из тебя всех бесов выгнал, чёрт.
Мы шли по Бородинской. Падал мокрый снег и сразу таял. Возле ларьков толпились люди. Тётя заприметила одного пьяного прапорщика и сказала:
— Подожди, чёрт, не вырывай руку. Сейчас!
Мы стояли минут двадцать и ждали, пока подойдёт очередь прапорщика. А когда подошла, он низко наклонился и попросил красного креплёного вина и сигарет. Возле него стояли подростки и суетились. Он разворачивался и спрашивал каждого из них:
— У тебя проблема? У тебя, может, вопросы? Проблемы? — на что подростки менжевались и отворачивались. Прапорщик взял две бутылки вина и пачку сигарет. Сдача у него выпала из рук в слякоть.
— Сейчас! — сказала тётя. — Беги! — скомандовала она, и я побежал. Умыкнул мокрые купюры из-под носа у подростков. Они погнались за мной.
— Эй, малой, стоять!
Забежав за ларёк, я спрятался за тётей. Тётя — толстая женщина с кабаньим лицом и сумасшедшими глазами. Её немытые патлы торчали во все стороны. Она упёрла руки в бока и заверещала пронзительным фальцетом:
— Что это вы здесь делаете! Милиция! Как вам не стыдно! Скоты здоровые! Милиция!
Потом она огрела одного хулигана по плечу сумкой. В сумке были три пустых стеклянных бутылки из-под пива. Бутылки разбились.
— Что же вы бутылки бьёте, гады недоношенные!
Подростки убежали врассыпную по дворам. Люди сбежались посмотреть, кто это так орёт.
— Они хотели ограбить меня, — возмущённо сказала тётя и схватила меня за руку.
— А у меня еще таких четыре и пять дочек! — сказала она собравшимся, показывая на меня. — Пошли!
И мы пошли в церковь. Первый раз в жизни я шёл в церковь и подозревал, что церковь — это что-то типа кинотеатра или театра, где надо вести себя тихо и культурно.
— Не выдирай руку, я тебе сказала! В церкви будешь молчать, понял меня, гандонщик?!
Изо всех сил я старался выдрать руку. Но тётя была сильнее. У неё была большая мозолистая неприятная на ощупь ладонь. Сухая и чешуйчатая.
Я увидел пропасть, на глубине которой находилась Яма, или Нижний Город, — как писали про это гетто в газетах. Я сорвал с головы шапку — красный петушок — и кинул её в пропасть. Она полетела, как подбитая насмерть краснопёрая птичка. Её подхватил ветер и унёс к дереву. Так она и повисла на ветке. Тётя посмотрела на меня. Зло посмотрела. Глаза её дико вращались и обнажали белые оболочки. Она издала вопль:
— Ааааа! Ты это специально. Говно малое! Зря я не отдала тебя в интернат! Там таких, как ты, лечат, а потом убивают! Лечат, чтоб перед Богом не было совестно убивать больных на голову!