Гале не нравился ни его слащавый голос, ни его слащавая манера ухаживать. Но сегодня, в
отместку Павлу, она кокетничала с Панасом и не только не затыкала ушей, как часто делывала,
когда он принимался петь, а даже заставила его спеть еще. Она согласилась идти с ним
танцевать и позволила ему потом уйти вместе с нею. Но когда они уселись вдвоем у куста диких
роз и Панас, нагнувшись к ней, неожиданно поцеловал ее в самые губы, она так огрела его по
лицу, что у него искры из глаз посыпались.
– Ну, коли у тебя будет такая же тяжелая рука, как моей жинкой будешь, то плохо тебе
придется, – сказал Панас, стараясь сохранить шутливый тон, между тем как его забирала
настоящая злость и от боли слезы сами собою выступили у него на глазах.
Галя тоже рассердилась. Панас умел ее забавлять. Она не прочь была поболтать с ним, и ей
льстило перед подругами его явное предпочтение. Но она терпеть не могла, когда он начинал
смотреть на нее маслеными глазками и лез к ней с поцелуями и нежностями.
– Кто ж тебя напугал, что я твоей жинкой буду? – спросила Галя насмешливо.
– А будешь, потому что тебе больше не за кого, – грубо сказал Панас.
– Не буду, – упрямо сказала Галя.
– Будешь!
Галя вскочила с травы и убежала. Они серьезно поссорились и остальную часть вечера не
разговаривали и избегали друг друга.
Впрочем, Панас вскоре вовсе ушел от Ярины. Гале разом полегчало… Было уже около
полуночи, но молодежь еще не думала расходиться. На траве кучка девушек и парней сидели у
раскидистой шелковицы и слушали кривого Панька, который был не только музыкант, но и
сказочник и первый знаток всех деревенских поверий. Ярина была там же. Галя подсела к ней и,
повернувшись лицом к реке, стала смотреть на серебристые волны.
– Так вот, батько мой ни с чем и ушел, – говорил Панько, продолжая, очевидно, рассказ про
какую-то деревенскую быль. – Найти-то клад он нашел, а взять не мог, потому что не всякому
клад дается. Понадеялся на себя и добрых людей не спросил, как к нему подступиться.
Он пустил несколько клубов белого дыма и посмотрел задумчиво на бледною луну, которая
поднялась над садом.
– А что же нужно, расскажи, Панько, голубчик, не томи, – вскричала Ярина. – Мне смерть
как хочется клад найти.
Панько только того и ждал.
– Гм, – протянул он и снова пыхнул несколько раз своей кривой трубкой. – Знаете
воробьиную ночь?
– Знаем, знаем, – раздалось несколько голосов разом.
– Когда дождь и гром и зги не видно, а черт воробьев в когтях душит и только вверх метает
и пускает на волю…
– Да, знаем, знаем. Ты нам дело говори, – перебила Ярина.
– Ну так вот, в такую-то ночь, об эту самую пору, то есть о полночь, – сказал Панько,
понижая голос, – нужно выйти на перекресток, разложить костер, вскипятить воду из пруда, где
кто-нибудь утопился…
– Ах, страсти какие, – прошептала Ярина.
– И как пробьет полночь, нужно туда бросить живую жабу. И что бы там ни было, нужно не
оборачиваться и все на воду смотреть. Крик, свист будет кругом. Кареты будут скакать по
дороге во весь дух, и кучер будет кричать "пади", а ты все сиди и не шевелись. Люди подходить