Я не отвечаю. Я занята, и слишком бы много времени ушло, возьмись я рассказывать ей о ее предательстве, объяснять замешательство одинокого насекомого, угодившего в ситуацию общения, описывать, как любовь и страх уравновешивают друг друга. Я не обращаю на мать внимания, точно так же, как не обращаю внимание на дрожь в руках и боль в животе. Я продолжаю работать. В конце концов мать уходит.
Я использую оставшиеся банки от газировки, чтобы покрыть самку яркой цветной чешуей: красной — от «Кока-колы», зеленой — от «Спрайта», оранжевой — от «Фанты». Из тех же банок я устраиваю яйцевод, выстланный металлом. Размеры его как раз таковы, чтобы вместить член самца.
Самец птицы-шалашника привлекает подругу, создавая своего рода произведение искусства. Из травы и палочек он возводит две близко расположенных параллельных стены, соединяющихся сверху выпуклым сводом. Шалашник украшает это сооружение и окружающую его территорию причудливыми безделушками: косточками, зелеными листочками, цветами, пестрыми камешками и перьями, оброненными птицами поярче, чем он сам. Если он живет недалеко от мест, где мусорят люди, шалашник собирает крышки от бутылок, монетки и осколки битого стекла.
Сидя в своем шалаше, он поет, возвещая о своей любви всем и каждой самке в окрестности. Наконец самка приходит в восторг от его шалаша, принимает приглашение и они спариваются.
Шалашник обустраивает свое гнездо со тщанием. Старательно он осматривает мусор, выбирая кусочек стекла ради его блеска, глянцевый листок ради его природной элегантности, кобальтово-синее перышко ради насыщенности цвета. О чем думает он, пока строит и украшает построенное? Что проносится в его мыслях, когда он сидит и поет, возвещая миру о своем присутствии?
Я уже выпустила самца и работала над самкой, когда услышала гром и лязг за стенами здания. Что-то происходило в переулке, отделявшем лабораторию от ближайшего делового здания. Я спустилась на разведку. Подойдя к тому месту, где начинался переулок, я заглянула внутрь и созданный мной самец устремился на меня, так меня этим поразив, что я отскочила. Он тряс головой и угрожающе щелкал зубами.
Я отступила на другую сторону улицы и рассматривала его оттуда. Ящер выбежал оттуда и проворно побежал по улице; потом остановился возле «БМВ», оставленного возле тротуара. Колпак с колеса со звоном ударился о тротуар. Существо отнесло блестящий металлический предмет в переулок, затем вернулось за остальными тремя, снимая их один за другим. Стоило мне пошевелиться, как ящер метнулся к переулку, пресекая любые попытки посягнуть на его территорию. Я замерла, и он вернулся к работе, собирая колесные колпаки, стаскивая их в переулок и раскладывая так, чтобы они отражали солнце.
На моих глазах он рылся в канаве, выбирая предметы, которые находил привлекательными: пивную бутылку, несколько цветных пластиковых оберток от шоколадок, кусок ярко-желтой пластиковой веревки. Каждую находку ящер уносил, скрываясь с ней в переулке.
Я ждала, продолжая наблюдение. Когда самец исчерпал канавы поблизости от переулка, он рискнул завернуть за угол и я сделала свой ход, подбежав к переулку и заглянув внутрь. Мостовая была сплошь покрыта цветными клочками пластика и бумаги; я различала обертки от шоколадок и бумажные пакеты из-под «Короля Бургеров» и «Макдональдса». Желтая пластмассовая веревка была привязана к водосточной трубе на одной стене и к торчащему крюку на противоположной. С нее, точно стираное белье, свисали цветастые клочья ткани: бордовое купальное полотенце, пестрое покрывало, голубая атласная простыня.
Все это я охватила одним взглядом. Прежде, чем я смогла бы продолжить исследование жилища, послышался лязг когтей по тротуару. Существо мчалось на меня, взбешенное вторжением. Я повернулась и бросилась в лабораторию, захлопнув за собой дверь. Стоило мне, однако, покинуть переулок, как существо перестало меня преследовать.
Из окна второго этажа я смотрела, как ящер возвращается в переулок и, по моим подозрениям, проверяет, не натворила ли я чего. Немного спустя он вновь появился и лег у входа в переулок. Солнце блестело на его металлическом панцире.
В своей лаборатории я строю будущее. О, может быть, это и не так, но рядом нет никого, кто мог бы мне возразить, поэтому я буду утверждать, что это так. Я закончила самку и выпустила ее.
После этого меня одолела тошнота. Пока еще были силы, я притащила из задней комнаты раскладушку и поставила ее у окна, чтобы можно было смотреть наружу и следить за моими созданиями.
Чего я от них хочу? В точности я и сама не знаю.
Я хочу знать, что оставляю что-то после себя. Я хочу быть уверена, что конец света не настанет вместе с моим концом. Я хочу ощущения, понимания, уверенности, что мир будет продолжаться.
Хотела бы я знать, приятно ли было вымирающим динозаврам видеть млекопитающих, крошечных крысоподобных созданий, возившихся и шуршавших среди зарослей.
Когда я училась в седьмом классе, всех девочек как-то раз по весне собрали в гимнастическом зале, чтобы посмотреть нечто особое. Мы надели спортивные костюмы, затем расселись по скамьям и просмотрели фильм под названием «Ты становишься женщиной». В фильме рассказывалось о половом созревании и о менструациях. На экране появилось контурное изображение девочки. По мере продвижения рассказа девочка превращалась в женщину, у нее развивались груди. Внутри фигурки находилось изображение матки и мультипликация показывала, как в ней развивается слизистая, как она потом сбрасывается и начинает развиваться новая. Помню, я благоговейно следила, как из яичников появляется яйцеклетка, затем сливается со сперматозоидом, после чего обустраивается в матке и из нее начинает расти дитя.
Авторы фильма, должно быть, деликатно обошли вопрос о происхождении сперматозоида, поскольку я помню, как спрашивала у матери — откуда берется сперматозоид и как он попадает в женщину. Вопрос ее порядком смутил. Мать пробормотала что-то о любви между мужчиной и женщиной — будто одна любовь и необходима, чтобы сперматозоид оказался внутри женского тела.
Как мне кажется, после этого разговора я всегда несколько путалась в вопросе любви и секса — даже после того, как узнала все о сексуальной механике и что куда помещается. Половой член проскальзывает во влагалище — но куда же девается любовь? Где заканчивается биология и начинаются высшие эмоции?
Любит ли самка псевдоскорпиона своего самца после того, как танец закончится? Любит ли паук свою подругу, убегая прочь, чтобы спасти свою жизнь? Любят ли друг друга шалашники, спаривающиеся в своем шалаше? Учебники этого не говорят. Я могу строить предположения, но способа точно узнать ответ у меня нет.
Мои существа поглощены долгим, медлительным ухаживанием. Мне все хуже и хуже. Иногда приходит моя мать и задает вопросы, на которые я не отвечаю. Иногда рядом с раскладушкой сидят мужчины — но они еще менее реальны, чем мать. Это мужчины, к которым я неравнодушна — мужчины, которых, мне кажется, я могла бы полюбить, хотя дальше этой мысли дело ни разу не заходило. Сквозь их прозрачные тела я вижу стены лаборатории. Теперь мне кажется, что они никогда и не были настоящими.
Иногда я вспоминаю в бреду разные вещи. Танцульки в колледже: я танцую медленный танец с кем-то, тесно ко мне прижавшимся. В комнате было жарко и тесно и мы вышли наружу подышать. Помню, как он целовал меня, поглаживая одной рукой мою грудь, а другой возясь с пуговицами на блузке. Я все время размышляла, любовь ли это — вся эта возня в сумерках.
Воспоминания в бреду изменяются. Я вспоминаю, как танцевала по кругу, взявшись с кем-то за руки. Ноги мои заболели и я пыталась остановиться, но партнер не отпускал, продолжая тянуть меня за собой. Мои ноги инстинктивно двигались в такт с ногами партнера, хотя не было музыки, чтобы помочь нам сохранить ритм. В воздухе пахло сыростью и плесенью; я всю жизнь жила под землей и привыкла к этим запахам.
Любовь ли это?
Я провожу дни, лежа у окна и глядя сквозь грязное стекло. Самец взывает к самке из своего переулка. Я не наделила его голосом, но он зовет по-своему, потирая друг о друга передние лапы, так что металл трется о металл и скрипит, словно кузнечик размером с «Бьюик».
Самка проходит мимо переулка, не обращая внимания на самца, который кидается к ней, лязгая зубами. Самец отскакивает, как бы приглашая ее следовать за собой. Самка проходит мимо. Однако секунду спустя она уже движется мимо переулка в другом направлении и вся сцена повторяется. Я понимаю, что на самом деле самка вовсе не так уж равнодушна к ухаживаниям самца. Она просто выжидает, прикидывает ситуацию. Самец удваивает усилия; отскакивая назад, он теперь дергает головой — делает все, что в его силах, чтобы привлечь внимание к прекрасному дому, который он создал.
Я прислушиваюсь к ним по ночам. Видеть их я не могу — электричество отказало два дня назад и фонари на улицах погасли. Поэтому я прислушиваюсь в темноте и воображаю. Металлические ноги трутся друг о друга, издавая высокий, пронзительный звук. Парус на спине у самца гремит, когда тот развертывает его, потом свертывает, потом опять развертывает, должно быть, демонстрируя сексуальное возбуждение. Я слышу, как утыканный колючками хвост с лязгом ударяет по шипастой спине — это своего рода ласка. Чьи-то зубы громыхают о металл — быть может, это любовное покусывание. (Лев во время спаривания кусает львицу за шею, и этот акт агрессии она принимает со страстью). Когти скрежещут о металлическую шкуру, звенят металлическими чешуями. Я думаю, это любовь. Мои создания знают, что такое любовь.
Я представляю, как член, изготовленный из медной трубки, проскальзывает в канал, выстланный гладким металлом от банок из-под газировки. Я слышу, как металл скользит по металлу. И тут мое воображение отказывает. В моей конструкции не имелось устройств для самовоспроизведения — спермы, яйцеклеток. Наука здесь меня подвела. Эта часть предоставлена самим созданиям.
Мое тело выходит из-под контроля. По ночам я не сплю; боль не дает заснуть. Болит все: живот, грудь, кости. Я перестала есть. Когда я ем, боль ненадолго усиливается, а затем меня тошнит. Я не могу ничего в себе удержать, так что больше и не пытаюсь.
Когда утром начинает светать, свет приходит тусклый, с трудом просачивающийся сквозь дымку, занавесившую небо. Я выглядываю в окно, но нигде не вижу самца. Он покинул свой пост у входа в переулок. Я смотрю целый час, но самка не проходит мимо. Прикончили они, что ли, друг друга?
Несколько часов я смотрю в окно, не вставая с раскладушки и завернувшись в одеяло. Иногда меня лихорадит и одеяло становится мокрым от пота. Иногда меня знобит и я дрожу, несмотря на одеяло. В переулке по-прежнему никакого движения.
Больше часа уходит у меня на то, чтобы спуститься по ступеням. Я не могу положиться на свои ноги, поэтому ползу на коленях, пересекая комнату, словно маленький ребенок, еще не умеющий стоять. Я тащу с собой одеяло, набросив его на плечи, точно плащ. Перед лестницей я отдыхаю, затем начинаю медленно спускаться со ступеньки на ступеньку.
Переулок опустел. Я кое-как поднимаюсь на ноги и, шаркая, бреду по бумажкам. В глазах туман и я с трудом различаю покрывало, болтающееся на веревке посреди переулка. Я направляюсь к нему. Не знаю, зачем я сюда пришла. Пожалуй, я просто хочу увидеть. Хочу узнать, чем все кончилось. Вот и все.
Я ныряю под висящее покрывало. В тусклом свете я различаю дверь в кирпичной стене. С карниза над дверью что-то свисает.
Я осторожно приближаюсь. Свисающий предмет серый, дверь позади него — тоже. Предмет отличается странной спиральной конфигурацией. Прикоснувшись к нему, я ощущаю внутри слабую вибрацию, словно отдаленный гул каких-то механизмов. Я прижимаюсь к предмету щекой и слышу низкую ноту, ровную и протяжную.
Когда я была маленькой, мы всей семьей как-то ездили на пляж и я провела несколько часов, исследуя лужи, оставшиеся после прилива. Среди груд черно-синих мидий и черных завитушек улиток в одной из луж я нашла яйцо рогатой акулы. Оно было спиралевидным, как и это яйцо, а посмотрев сквозь него на свет, я увидела внутри крошечный зародыш. У меня на глазах зародыш изгибался, уже способный двигаться, хотя даже не был еще по-настоящему живым.
Я лежу, скорчившись, в глубине переулка, обернув вокруг себя одеяло. Не вижу смысла куда-либо идти — я с таким же успехом могу умереть здесь, как и в любом другом месте. Я присматриваю за яйцом, слежу за его безопасностью.
Иногда я вижу во сне картины своей прошедшей жизни. Быть может, мне следовало устроить ее иначе. Быть может, мне следовало быть менее осторожной, поскорее вступить на брачную нить, ответить на призыв самца, поющего в своем шалаше. Но теперь это уже неважно. Все это сгинуло, оставлено позади.
Мое время подошло к концу. Динозавры и люди — наше время одинаково истекло. Предстоят новые времена. Новые типы любви. Я вижу во сне будущее и мои сны полны лязга металлических когтей.
Это рассказ о сексе, любви, смерти и эволюции. Иногда меня поражает ограниченность точки зрения многих людей на эволюцию. Многие, по-видимому, смотрят на Homo sapiens, как на последнее слово, несомненный конечный пункт после миллионов лет эволюционных изменений. Строя предположения о дальнейшем преображении нашего вида, люди часто предрекают изменения, уводящие нас еще дальше по уже начатому пути. Человек будущего, как правило, наделяется большой головой, способной вместить его огромный мозг. К сожалению, глядя в прошлое невозможно найти ключи к облику грядущего. Динозавры, оглядываясь на прошлые достижения, могли бы предсказать, что у их потомков разовьются еще более массивные тела и мощная броня.
Несколько лет назад эссе Лорин Эйсли, известного антрополога и натуралиста, заставило меня осознать, насколько в действительности неумна и ограниченна подобная точка зрения на эволюцию. Силы, которые привели к возникновению прямохождения и противостоящего большого пальца, по-прежнему действуют на нас; перемены неотвратимы. Будущее наступает и мы не знаем толком, на что оно будет похоже.
На русском языке роман вышел под названием «Грех межзвездный» (перевод Ал. Щербакова).
«Чтоб ты жил в интересные времена» — в устах китайца означает пожелание всяческих бед.
Аттрактор, т. е. притягиватель — это притягивающее множество в фазовом пространстве. Аттракторы, отличные от состояний равновесий и строго периодических колебаний, получили название странных аттракторов.