– Я, конечно, не спрашиваю, кого ты хочешь...
– Разумеется. Я же футболист.
– Горе ты футболист, — он постучал пальцем по моему гипсу. Я изобразил надутое неудовольствие...
Мы болтали ещё минут двадцать, в основном о всякой ерунде, однако у меня никак не вылетал из головы этот Алёшка, жалко мне его было — ни семьи, ни крыши над головой. Наплёл я ему про каких-то волшебников, он будет с надеждой ждать непонятно чего, а я сам сейчас пойду домой, куплю блок Пилснера и растянусь перед телеком с нахальной мордой...
– Слушай, Миш... — неуверенно произнёс я.
– Денег, что ль, взаймы хочешь? — перебил он меня. — Извини, друг...
– Да не, я наоборот... в смысле... я вот что... это... ну, мальчик, Алёша...
– Ну-ну? — глянул поверх очков Михаил.
– Я подумал, там, если деньги на лекарства какие нужны... я бы мог подсобить, в разумных пределах... вот. — Я почувствовал, как у меня покраснели щёки — странно даже.
– Лекарства? — задумчиво произнёс Мишка. — Лучше игрушки ему подарить... хотя нет, игрушки растащат, лучше сладостей каких-нибудь, хоть что-то съесть успеет, пока не постреляют.
– А как же почки? — немного удивился я, хотя в медицине-то не особо разбирался.
– Какие почки? — резковато переспросил Мишка — я аж сам ощутил себя больным, стоящим перед строгим доктором.
– Ну, он сказал, у него почки больные, - слабость в ногах и всё такое.
– А-а... — уяснив что-то для себя, покачал головой Михаил. — Вообще-то ему осталось жить месяц... два, не больше.
Я почувствовал, как в груди тяжёлым колоколом бьётся моё горячее сердце. В глазах всё поплыло — как же это так? Не бывает такого... Вот он смеётся, говорит что-то, моргает глазками...
– У него не почки, у него другое, — раздался печальный голос Михаила откуда-то с другой стороны реальности. — У Алёши прогрессирующий паралич спинного мозга.
Я еле дышал... бедный малыш, как же такое с тобой случилось?
– Что-то я о такой болезни даже не слышал, — пробормотал я заплетающимся языком.
Мишка засмеялся — нехорошо так засмеялся, как-то очень нервно, противно.
– Ты знаешь, сколько всего не слышал? Тебе, Паш, что по телевизору показали, то ты и слышал, прости за каламбур.
– Но неужели... — я постарался взять себя в руки, — неужели ничем нельзя помочь? Он ведь вон — бегает вовсю, так неужели...
Михаил покачал головой:
– Такие болезни встречаются один раз на миллион, а может и реже, никто не выделит денег на исследование — это просто невыгодно.
Я почувствовал боль в правой, сломанной руке, — кулаки сжал от злости.
– Это просто отвратительно... Он хоть сам знает?
– Нет, конечно.
Но я и так понял, что задал глупый вопрос.
– Ты сказал, Алёша, — я с трудом выговорил имя мальчика, — сбегал из больницы...
– Да не, из какой больницы? — отмахнулся Мишка. — С закрытого этажа. У нас там палаты для смертельно больных детей: рак, СПИД, и тому подобное.
– Ты про детишек говоришь как про зеков каких-то, — нахмурился я. — Камеры смертников...
– Ну, Паш, не сгущай краски... Такова жизнь — кто-то рождается сильным и здоровым, а кто-то — слабым, больным уродом... Никто из врачей не хочет работать с такими детьми, точнее, никто не может проработать с ними достаточно долго, у нас даже график дежурств есть особый, чтобы привязанности не было, — Мишка вздохнул. — Впрочем, это мало помогает... — А потом он сказал фразу, которая словно что-то перевернула в моей голове, заставила меня изменить собственное отношение к жизни... Он сказал: — Приходишь каждый раз на такое дежурство, на тебя с несбыточной надеждой глядят десятки детских глаз... и ни одного знакомого лица.
Я вспомнил, как смотрел на меня Алёша, было в его взгляде что-то особенное, что-то непонятное мне, взрослому человеку. Я вздохнул и поднялся из-за стола:
– Ладно, пойду, а то мы что-то засиделись.
– Давай, будь здоров! — Мишка пожал мне руку. — Смотри не заплутай опять.
Я кивнул, а сам подумал — а действительно, может быть, мне заплутать? Забрести случайно в тот коридор и ещё раз, на прощание, взглянуть на Алёшку... Впрочем нет — мальчик, наверное, уже спит... Я взялся за ручку двери, в глазах мелькали чёрные точки, что-то тяжёлое давило на моё сердце изнутри, даже дышать стало сложно. Я замер на секундочку. Рука как будто одеревенела, никак не решаясь повернуть кругляш дверной ручки.
– Ты что-то хочешь спросить? — заметил моё замешательство Михаил.
– Э... нет... то есть... да нет-нет-нет, — я замотал головой и толкнул дверь вперёд. Губы шептали какие-то ругательства. У меня было полное ощущение того, что утопающий протянул ко мне руку, а я вместо помощи плюнул ему в лицо... И всё-таки я сказал:
– Миш...
– Да?
– Я подумал... раз уж я сейчас без работы... ну, я мог бы взять Алёшку до конца недели... к себе... если это возможно.
Михаил не скрывал своего удивления, однако мне показалось, что он рад; это прибавило мне решимости.
– Паш, ты уверен?
– Уверен, — пробормотал я самым неуверенным голосом в жизни.
– Ну, ты даёшь! — восхищённо покачал мой друг головой. — Просто слов нет, молодец! Не ожидал!