Сели в электричку. Женька у окна. Хворостухин рядом. Повеяло дыхание свободы. Я люблю больше всего — отплывать, менять курс, переезжать с места на место, а то, в общем, все надоело: один и тот же вид из окна.
Особенно хорошо, когда ты лежишь на верхней полке в пароходе, поезде или летишь в самолете и мимо окон проплывают незнакомые дома, реки, облака. Вот это я люблю. Мне нравится плыть, и плыть, и плыть, и ощущать, что ты пропускаешь школу.
Конечно, влетит за это дело — на ночь глядя в какое-то Слизнево. Надо было Юрику позвонить. Он поехал бы с ними. Мало ли! Банда ведь! Разветвленная банда!
Темнеет. А Семен Семенович задиристый, но хилый. Он сам признался: «Я, Жень, чуть какая опасность — цепенею, и все. И ничего не делаю». Сможет ли она его защитить, если что.
В интернате будут песочить — ладно. Кто это сказал? Главное, не забиваться трусливо в угол, подвиг за подвигом, вот и не узнать мир!
Вся Женькина семья склонна к подвигам.
Папа — лавинщик! Палит по лавинам из пушек.
Мама восхищается героическими личностями. Читает газету и говорит папе:
— Надо же! В девяносто девять лет человек покорил Фудзияму! Я бы могла влюбиться в такого! А ты бы мог полюбить женщину, которая в девяносто девять лет покорила Фудзияму?
— Ну, конечно,— ответил папа,— Фудзияма — это же не хухры-мухры!
Юрик вообще «профессиональный герой». То на Севере из ледяной воды вытащил двух утопающих детей! То на практике в колхозе вытащил телят из горящего телятника. А однажды он спас от смерти Женьку, когда она в лодке подавилась огурцом Другой бы растерялся, а Юрик — нет. Он взял ее за ноги и так стал трясти, что огурец выпал и упал в воду!
— Алмаза, Алмаза, на кого ты меня покинул?— бормочет Хворостухин.— Мы с ним и на день не расстаемся! Я в санаторий в Анапу приехал с ним по профсоюзной путевке. Они: «Мы не принимаем с собакой». А я им: «Куда ж я ее теперь дену?» Они: «Да куда хотите. Снимите ей квартиру». Я снял ему комнату с видом на море.
«Алмаза, Алмаза,— думала Женька.— Хоть бы ты жив был!.. А то Хворостухин свихнется. Чтобы их всех скособочило, кто убивает собак!»
Платформа пустынная. Снег под ногами скрипит. Зашагали к огням по сосновому лесу. На каждой ветке высокий столбик снега. Тень корабельной сосны раскачивается на снежной дороге.
Деревня какая-то глухая, не тронутая прогрессом. Заборы. Заборы. В огородах копны сена под снегом, как спящие мамонты. Дым из труб валит прямо к звездам. В целом мире не найдешь такого звездного неба, как над деревней Слизнево, над домом двадцать три по улице Каракозова, где проживает ужасно подозрительная личность — Фима Придорогин.
Темень. Холод. Сарай на замке. Не дозовешься никого, не докричишься, если бандиты окажут сопротивление. А кому им сдаваться-то? Хворостухин от одной лишь таинственной слизневской атмосферы заранее оцепенел. Стоит на крыльце ни жив ни мертв. Хорошо хоть, они небезоружны! Женька нащупала в кармане пугач: трубку, набитую серными головками от спичек, с гвоздем на резинке. Крайне опасная штука, может даже палец оторвать, правда, самому стрелку.
«Вот оно,— думала Женька, влево и вправо устремляя взор, горящий подозрением,— гнездо преступников. Нашла! Эх, не готовы они с Хворостухиным брать сейчас банду. Надо бы подкрепление! Но придется пойти на риск. Для бедолаги Алмазы каждая минута дорога».
— Тук-тук-тук,— робко постучал Хворостухин.
Открылась дверь. Вышел коротко стриженный человек в тренировочном. Во всем его облике было что-то от марсианина, как мы это, земляне, себе представляем.
— Товарищ Придорогин?— спросил Семен Семенович, отчаянно струсив.
— Ну, Придорогин,— ответил Придорогин.
— Алмаза, бульдог мой, я извиняюсь, не у вас?
Вместо ответа Придорогин ударил Семена Семеновича в лицо лучом карманного фонарика, от чего тот вконец оцепенел. И даже выстрел Женьки из пугача, который разбудил бы и покойника, не произвел на него ни малейшего впечатления.
Не дрогнул и Придорогин. Зато у него дома послышалось: «Шлеп!» Как будто бы кто-то со страху свалился с дивана.
— Бру-бру-бр-р-р! — донеслось до них.— Бра-бру-бры!..
— Алмаза!!! Это он! Я узнаю его! Дорогу, Придорогин! — Внезапно Семен Семенович вышел из оцепенения и вскрикнул так, услышав голос друга, как вскрикнул бы в подобной ситуации лишь Д'Артаньян или Сирано де Бержерак.— Я тебя одной левой сделаю,— пригрозил он и добавил: — Хвощ! Хлыст! То есть Хлыщ!
До этого момента Женька держалась позади и вроде бы на подхвате. Вначале она представляла собой группу наблюдения; бабахнув из пугача — группу быстрого развертывания, теперь, чуяло ее сердце, пришло время действовать группе захвата и, более того, группе задержания!
— Тимуровцы! — она закричала, обращаясь к созвездию Гончих Псов.— Сюда! Бей в барабаны, свисти в милицейские свистки! Бандит Придорогин ворует собак! Он шьет из друзей человека шапки!..
— Какие шапки? — спросил Хворостухин и вдруг заплакал.— Что ты несешь? Какие шапки?
— Не слушай ты ее,— сказал Придорогин.— Иди сюда, не плачь.
— Нервы сдали,— признался Хворостухин.
Нет смысла описывать вам ликование Семена Семеновича и его верного альбиноса. Пес был в порядке, холеный, мордатый, вмиг выскреб дочиста миску с геркулесом, влез на диван, прижался к Хворостухину, вздохнул и замер.
— Я кровать твою воблой обвешаю,— важный от смущения, запел Придорогин. Слух у него был идеальный. И неожиданно спросил: — Кушать будете?
Женька думала, что Хворостухин откажется. А он говорит:
— У нас в дороге нигде нельзя поесть. А во Франкфурте-на-Одере кругом бутербродики с фаршем.
— Что ты там забыл?— спрашивает Придорогин, а сам кочан белой капусты на доске шинкует.
— По турпутевке ездил от КБ,— простодушно отвечал Семен Семенович.
— Ты, наверное, такой,— говорит Придорогин,— Пизанскую башню тебе обязательно надо посмотреть или... как их... египетские пирамиды. А собака сиди в четырех стенах, жди, скучай!..
Он капусту1 приправил постным маслом, дал компоту обоим из вишен без косточек. Жареную рыбу— «ледяную».
— Ты любишь «ледяную» рыбу?— спросил он у Женьки.— Я ее люблю, она чистая и простая.
— Алмаз отдыхал со мной на курорте Кавказа! — сказал Хворостухин в свое оправдание.
— Пес в городе не пес,— отрезал Придорогин.— Вы их губите в городе! Ваши дворы — это чистый рассадник заразы. Битые стекла, пыль, грязь, загазованность, инфекция!.. Там же ВСЁ притупляется у ВСЕХ! Где выносливость? Где быстрый бег? Острый слух? Обоняние? Зрение? Неприхотливость? На человека махнул я рукой, это ветвь тупиковая. А животное надо спасать. Я из партии зеленых.
— Пес — наша связь с природой,— не соглашался Хворостухин.— Мы для этого его и вывели!
— Вы обманом его вывели,— сказал Придорогин,— в каменные джунгли, бетонные колодцы.