И трубка произнесла каким-то слишком тонким голосом:
— Если у вас, у подкидышей приютских, родители — кукушки, то я от своей Веры не отступлюсь!
В ту же секунду ночь отодвинула его слова. Это будет разговор назавтра, забытый, запомненный навсегда.
Вполнеба вокруг луны— гало!.. Круги светили страшно ярко, особенно там, где они пересекались.
В крошечном огоньке телефонной будки — два белых кулька — одеяла-то в пододеяльниках! — два кокона, две сахарные головы, два белых предвестника снегопада.
Снег был уже в пути. Им пахло. Слышалось его дыхание. Из телефонной будки Женьке и Шуре виднелась Дорога. В большой мир. В новую жизнь. Такая общая, из-интернатская, у каждого своя. По этой Дороге — что удивительно — шел их одноклассник Рома Репин. И — что удивительно — вел пса терьера. Рома вел черного терьера в старый гараж за помойку.
«Зачем Роме пес? — подумала Женька.— А! Это им для спектакля».
Там в гараже ночвос Прораков ставил со старшеклассниками какой-то спектакль.
Достаточно было одного часа, чтобы наступила зима. И точно, в эту ночь выпал первый снег.
Подъем в интернате Женька терпеть не могла. Там в спальнях над дверью привешены динамики. В семь утра в радиорубке врубали бешено жизне утверждающие песнопения. Первой шла песня про футбольный мяч:
Так случается порой,
Если другу туго,
Бейся в штангу головой,
Но не выдай друга!..
Женька старалась проснуться до песен, стянуть со спинки кровати вещи, сунуть их под одеяло, чтобы согрелись. И там, согретые, под одеялом надеть.
Теперь тебе все, никакие песни нипочем. Лежи себе, что-нибудь вспоминай и смотри, как в окне падает снег.
И этот снег на большой перемене трудовик Витя Паничкин велел убирать.
— Да вы что?— все кричат.— Первый снег! Первый снег всегда стает!
А Паничкин:
— Это неважно, что стает. Мне, как трудовику, важно трудовое воспитание воспитанника.
У Паничкина на этот счет своя теория: народ здесь хитрый, в интернате, жуликоватый. Здесь можно до бесконечности возиться с дисциплиной, если не развести бурной деятельности. Любую выдумывай, только не давай людям никакого покоя. Потому что покой — родной брат неорганизованности.
Сам — чистый выходец из царства теней, голова будто яблоко на тонкой шее, а сколько в ней бушевало идей по привлечению к трудовому процессу! С Витей Паничкиным мы клеили коробки, вязали веники, точили кухонные ножи, унавоживали яблони...
— Ну что. ребята,— говорил Паничкин, намереваясь припахать народ,— мосты будем строить или по воде ходить?
Лично Паничкин ничего не вязал, не клеил и не унавоживал. На место использования детского труда он приносил раскладной стул, каким пользуются художники на пленэре, раскладывал его, усаживался и давай:
— Хорош баклуши бить! Избаклушились! — покрикивал Паничкин.— Не замирай! Не уходи в себя! Что ты идешь еле-еле?! Надо бодрей, а ты что?! Идешь, как в штаны наложил!
Снег падал будто сквозь землю, а не на землю. Постепенно он начал под ногами хрустеть, как сухарик.
Все было сплошь в снегу— яблоневый сад и воздух. То ли дышишь воздухом, то ли снегом. И уже неясно, неважно, где это происходит — город какой, что за белая улица, есть только точка на планете с опознавательным знаком: там на ветке шиповника надета коричневая варежка. Там собрались вместе я и мои друзья — убирать первый снег.
Вот основной аккорд празднества: веселье и свобода, снег и мы. Григорий Максович говорит, что он с удовольствием бы огородил эту самую точку — наш интернат — здоровенным забором. Забор он подразумевал как границу Вселенной. Вселенная — интернат. Здесь жизнь развивается по законам добра и справедливости.
Вы ведь какие, он нам говорил всем, что есть у вас, друг с другом поделитесь, не возьмете чужого, не бросите в беде.
Но идея забора несовершенна, говорил Григорий Максович, рано или поздно вам придется выйти в мир. встретиться с другими людьми и удивиться, что не все на свете такие, как вы.
ФРЕД-АФРИКАНЕЦ — С КОНОПИХИНОЙ — ЛЕПЯТ СНЕЖНУЮ БАБУ!
Фред — человек таинственный. Его папа работал в посольстве Кении. А он сам непрерывно пил кока-колу. Бутылками кока-колы Фред каждый понедельник набивал прикроватную тумбочку. Никто ведь понятия не имел, что это за напиток. Все думали, что пиво.
Наш брат — белый ученик — во время уроков чиркал перышком на промокашке рожи да записочки, разные каки-маляки. Фред же Отуко по-солидному — на любом уроке — вынимал из парты альбом и в этом увесистом альбоме простым карандашом фирмы «Годест» рисовал голых женщин. Только не обычных, а вроде скульптур на постаменте.
Славный парень— Фред, не жмот, угощал ребят жвачкой. Он и вещами не пижонил, носил, как все, что выдавали в кастслянной. И так сидело на нем ладно само по себе неказистое пальто, так был к лицу черный воротник и черная цигейковая ушанка. Особенно когда он во всем этом усаживался в серебристый «мерседес», который привозил их с братом в интернат и увозил обратно в посольство.
...РОМА РЕПИН СГРЕБАЕТ СНЕГ С ЛИСТЬЯМИ В СУГРОБЫ!..
У Ромы другая история. Мать Ромы вышла замуж. По анкете. Тогда только начиналась служба знакомств. И там в анкете среди прочих стоял вопрос: «Любите ли вы животных?» Она не любит. И будущий муж не любил. Оба ответили отрицательно. На почве нелюбви они и поженились.
А муж плюс к животным органически не переваривал детей. И мама Ромы, чтобы в доме был мир, поговорила с сыном, «как мужчина с мужчиной». Мужчина Рома учился тогда в третьем классе. Мама Роме сказала прямо, что Рома и мама должны расстаться.
Ромин отец Роме, естественно, такого не заявлял. Ну, со своей стороны, деликатно давал понять, что лучше бы Рома не посещал его в субботу с воскресеньем. То Роме дверь не откроет, то — к ночи — вытурит на улицу. А Ромины пожитки аккуратно — ведь папа Ромы — интеллигентный человек — сложит на лестничной клетке.
С утра пораньше в понедельник придет Репин в интернат, воспитательница его вымоет, выстирает все с него, и, счастливый, что кончились суббота с воскресеньем, идет Рома Репин в класс, к своим, на уроки.
Теперь Рома — семиклассник, самостоятельный человек. По выходным спит и столуется у Григория Максовича. Или едет к кому-нибудь из ребят. Это в порядке вещей в интернате.
...ГРУЩУК АЛЕКСЕЙ из десятого класса разгуливает праздно, франтоватый и своевольный, сам Витя Паничкин ему не авторитет.
А ВИТЯ-ТО, ПАНИЧКИН! Сидит во дворе на стуле в роскошной ушанке цвета вороньего крыла. Все взрослые надели ушанки, все учителя, директор Владимир Петрович, потом Оловянникова по русскому и литературе, художник Роберт Матвеевич Посядов, Григорий Максович— вышли на улицу в одинаковых шапках, но разных мастей и различной пушности. Как в театре — зима — это вата на сцене и действующие лица в мехах. Все высыпали поглядеть на первый снег.
Четвертый урок у нас — шахматы. Был в интернате такой предмет. Вел его Борис Викторович Валетов. Хотя ему больше подошла бы фамилия Слонов или Ферзев. по крайней мере Пешков! Но уж никак не Валетов, поскольку чего Борис Викторович на дух не переносил, это когда дети резались в карты.
Шахматы для Бориса Викторовича — все. Погруженный в глубокие думы, он постоянно обмозговывал либо острый вариант английского начала, либо целесообразность позиции К:3, или разрабатывал неочевидный план переброски ферзя из центра по вертикали к резиденции неприятельского короля.