К первому грузовику подъехал второй. Оттуда стали выгружать баллоны. Зеленая гора баллонов лежала на снегу, от них толстый шланг потянулся к серебряной шкуре, когда в кабинет директора явилась Шура и — прямо с порога — принялась икать.
— Хорош икать! — крикнул Паничкин.— Ты шапку украла или кто?
Шуре дали воды.
Там в овраге от чехла освободили корзину. Ярко-желтую с красной полосой. Вроде таких, на которых когда-то летали на воздушном шаре.
Шура выдула два стакана и знаком показала, что выпьет третий.
— Это ей как мертвому припарки,— сказал Паничкин.
— Ее надо испугать,— предложил Прораков.— Верное средство. Ото всего.
— Нормальный ход,— вскользь заметил Григорий Максович.— Перестанет икать и начнет заикаться.
В овраге там и тут мешки валялись, неизвестно чем набитые. На мешках аршинными буквами:
«L’ESPACE PARIS» — «КОСМОС. ПАРИЖ».
Один человек, он у них за главного, в черном летчицком шлеме, махнул рукой, и серебряная шкура начала оживать и подниматься. Толпа народа, в том числе очень крепкие женщины и паратройка старух, удерживала ее за корабельные тросы.
— Граждане-товарищи! — обомлел Владимир Петрович.— Это же... воздушный шар!..
Шар вздувался, вздувался, на боку его обозначилась красная звезда. И педлетучка увидела, что шар не шар, а вытянутой формы аэростат.
Сильно недодутый, он уже был размером с индийского слона.
Вдруг какая-то заминка, дырка в оболочке или что... Главный забегал, случился переполох, аэростат на всех парах сдули, крепкие женщины и старухи помогали ему сдуваться, наваливаясь на аэростат телами. Педлетучка ахнуть не успела, как баллоны, корзину, сундуки, тросы, крючья, резиновый шланг и балластные мешки распихали по машинам, аэрокомпания мигом рассосалась, и это видение за окном, немое кино, окончилось. Одни от аэростата следы на снегу.
В отличие от шапки, которая исчезла бесследно.
— Кто слимонил мою ушанку?— бормотал Витя Паничкин.— Я всю жизнь в стесненном положении. О такой, как она, я и не мечтал. А тут случай подвернулся. Куплю, думаю, однова живем... Нашли у кого слимонить! — вдруг вскричал он.— У человека, КОТОРЫЙ...— Витя сделал передышку. Распространенные предложения с трудом давались трудовику даже в минуты наивысшего духовного подъема. — Весь ум отдал, чтобы заразить детей...— он поднялся,— ...своею любовью к труду!
В тот час Витя Паничкин, утративший самое дорогое, что у него было, меховую ушанку, безудержно горюющий о ней, обрел подлинное величие
Акакия Акакиевича Башмачкина, героя повести Гоголя «Шинель».
«Азбука криминалистики,— думала Женька.— Перед тем как огорошить человека: «Ты украл шапку? — подумай, что ты знаешь о личности обвиняемого, о его характере, сноровке, волевых качествах... А то все свалят на тебя, доказывай, что ты не верблюд.
Женька облазила чердак и теперь спускалась в подвал, в раздевалки. Что-то ей подсказывало: шапку не украли. Воровство в интернате не практиковалось.
Дежуришь, например, по спальне, наводишь порядок в тумбочках, столько всякой всячины лежит, можешь взять, а не берешь. Хотя иной раз и хочется. Зато удовлетворение от собственной честности колоссальное!
Кража вряд ли. А вот припрятать с целью насолить, таких случаев сколько угодно.
Подвал — место в интернате серьезное. Там были такие углы и закоулочки, ты спрячешься, не найдут. Кто-то из ребят нюхал там табак и чихал во всю ивановскую по сто раз кряду. Полгода его искали, так и но обнаружили. Пока сам не прекратил, бросил вредную привычку.
Там же старшеклассники, бывало, рассядутся на чемоданах и вместо прогулки играют в карты.
Чемоданы стоят на дощатых полках плечом к плечу фамилиями наружу. Эти интернатские чемоданы с ума могут свести своими фамилиями: Подкидышев, Ядов, Кащеева, Грущук, Одинокое, Малявка...
Имена даются людям не так уж закономерно, а все же с Малявки, наверное, в жизни спрос маленький. Не то что вон чемодан Валерика Могучего. Как быть с такой фамилией? Ведь ей худо-бедно нужно соответствовать.
А каково простому смертному жилось под фамилией Вечный? На Новодевичьем кладбище на новой территории справа воздвигнуто ему надгробие.
Очень уместно на чемодане смотрится Женькина фамилия Путник. Женьке она. как и чемодану, здорово подходит.
Тапочек везде навалом. Если их собрать и поставить рядом, интернатскими тапочками можно опоясать земной шар. Вид у них оторви и брось, непарные, без шнурков. А стоптанные! Ясно, что эти тапки огонь, воду и медные трубы прошли.
Женька направилась в глубь подвала. Две красные лампочки в тупике почти не давали света. Они горели, как густые огни концевого вагона в поезде, на котором осенью уехала мама.
Женька свернула в каптерку. Тут хранились дворницкие и уборщицкие орудия труда. Из-под ватника, встревоженный, выполз и побежал по стене солидный черный паук без одной ноги. Женька стала следить за путем паука, следовать взглядом по горячим его следам, и вдруг— этот-то момент и есть самый жгучий — паук привел Женькин взгляд к Витиной Паничкина — шапке!!!
Почти под потолком обитала ушанка. Она! Цвета вороньего крыла. Кто-то в сердцах ее на гвоздь забросил. И снять ее было возможно либо при помощи метлы, либо соорудив пирамиду из банок мастики и перевернутых ведер.
Метла не сработала. Шапка крепко засела на гвозде. Женька полезла на ведра, вцепилась в меховое ухо... Ведра качнулись, поехали по банкам... Леденящий кровь треск! И Женька загремела с шапкой, а шапкино ухо ухнуло отдельно.
Попорченная шапка Паничкина жгла руки и требовала отмщения. Ее хотелось бросить и смыться. Но Женька подвергла шапку тщательному осмотру. В результате выяснилось:
первое: на шапке нет фабричной метки;
второе: изделие сшито классно, комар носа не подточит. Самый красивый мех на лобовом козырьке. Все остальное строго симметрично. Ворс по всей шапке в одну сторону ложится, волосок к волоску. Под меховым колпаком стеганая подкладка. Сквозь повреждения в подкладке просматривается скорняжный шов, мех к меху, по принципу «пельмень».
Напрашивался вывод: Витина шапка и, как говорится, иже с ней — продукт незаконного промысла. Их КТО-ТО шьет. И, чует Женькино сердце, по спекулятивной цене продает. Кто? Из кого? Вот два вопроса, которые встали перед Женькой во всей неразрешимости.
До лучших времен она скрыла под ватником шапку, оторванное ухо положила в карман и самовольно отправилась в Зоологический музей.
Женька вынырнула из метро на проспекте Маркса. Угол улицы Горького и Моховой. Все-таки ни с чем не сравнимое удовольствие для непривычного к центру человека пройтись по Моховой. А чем изведаннее этот путь, тем он любимей.
Женька будет учиться тут на юридическом. И каждый день пробегать под козырьком старого «Националя», где в любой мороз без шапок иностранцы в лапсердончиках с жизнерадостными, в высшей степени белозубыми улыбками.
Наш зубной врач рассказывал: пришла в поликлинику одна американка, сняла зубы, дала ему посмотреть. Так он всем носил — показывал: не зубы, а игрушка!
Этот путь Женька выучит наизусть, на память, шаг за шагом, как стихотворение. Журнальный киоск. Телефоны-автоматы. Театральная касса.
Дворами пойдешь — срежешь угол, выйдешь на Герцена, а там до Зоологического музея рукой подать.