— По-моему, — говорил он потом знакомым, — наши гимны сегодня сильно украсили службу. Не правда ли?
Конечно, его голос перекрывал все остальные. Он разносился на целую милю, и вы даже могли услышать его, гуляя по другому берегу озера. Говорят, что и до сих пор тихим воскресным утром возле церкви можно услышать эхо звонкого голоса Икабода.
Урок пения.
Человек образованный, Икабод имел тонкий вкус и знания, намного превосходившие те сведения о жизни, какими могли похвастаться грубые сельские жители. И конечно, он нравился всем девушкам и женщинам в округе. Куда бы он ни зашел в гости, ему подавали самые вкусные булочки, а то и ставили на стол серебряный кофейник.
Икабод же вовсю старался оправдать это доброе мнение дам. Он с ними беседовал после воскресной службы. Он срывал для них виноградные гроздья с диких кустов. Он им пересказывал все изречения, начертанные на надгробных плитах местного кладбища.
— Под камнем сим лежит жена моя, — декламировал он. — Покой дарован ей. Его вкусил и я. — И дамы дружно прыскали.
Он хаживал с ними вместе к мельнице у пруда, а робкие деревенские увальни плелись сзади. Они были пугливы, как овцы, и завидовали умению Икабода обращаться с дамами.
Икабод в девичьем обществе.
Дамы считали Икабода человеком большой учености. Он читал им отрывки из «Истории нового ведовства». Ведьмы и волшебство — были предметы, в которые сам он глубоко верил.
Однако при всей своей начитанности Икабод обожал страшные рассказы у камина. Пожив в Сонной Лощине, он еще больше пристрастился к историям о домовых и привидениях. Чем несуразней, чем нелепей была история, тем с большим аппетитом он её заглатывал.
Часто после конца уроков лежал он в высокой траве подле рокочущего ручья и часам читал про ведьм, домовых и призраков. Бывало, уже темнело, когда он отправлялся домой. Каждый звук будоражил его воображение. Крикнет ли козодой в горах, квакнет ли жаба, ухнет ли филин, а то и просто скрипнет сучок, прошелестит крыльями птица — а уж у него волосы встают дыбом.
Парни, робкие, как овцы.
Его пугали светляки. Жук падал на него в темноте, а уж он бежал что было мочи, уверенный, что к нему прикоснулась ведьма. Единственное спасение тут были гимны, и он громко их распевал в надежде прогнать злых духов или хотя бы заглушить те звуки, какие они издавали.
— Видно, Икабод Крейн идет, — говорил фермер жене, сидя дома поздно вечером. — Опять горланит на всю округу.
Но все эти страхи и ужасы, допекавшие Икабода, были собственным его измышлением. Каких бы ни видел он призраков, как бы ни гонялся за ним дьявол в разных обличиях, наступал ясный день — и все это таяло. И, в общем, жизнь у Икабода была безбедная и приятная.
Покуда однажды на жизненном пути не встретилось ему существо, более опасное для мужчины, чем все домовые и ведьмы вместе взятые, — а именно женщина.
Икабод за чтением.
— Мисс Ван Тассел, — сказал однажды вечером Икабод Крейн, — сегодня голос ваш звучит просто чудесно. Вы делаете большие успехи.
Он как раз заканчивал еженедельный урок пения, который давал группе лиц. Катрина Ван Тассел, получив комплимент, глянула на него из-под ресниц.
— Благодарю вас, мастер Крейн, — сказала она, — вы так любезны. — И она его одарила щедрой улыбкой, на которую он тотчас ответил.
— Пожалуйста, передайте мой самый теплый привет вашему батюшке и вашей матушке, — сказал Икабод, когда она собралась домой.
— Непременно, — ответила она. — Я уверена, они будут рады вас видеть как-нибудь у нас дома.
Кадык учителя заходил ходуном. Он залился краской. И смотрел, смотрел на дорогу, когда Катарина давно уже скрылась из виду, и рисовал её перед своим мысленным взором.
Мисс Ван Тассел.
— Катарина, — тихо вздохнул он.
Катарина Ван Тассел была единственной дочерью в семье голландцев, самых богатых фермеров в здешнем краю. Она была вся воздушная, как самый нежный крем, вся розовая, как самый спелый персик в саду у её отца. Она славилась своей красотой, а также богатством родителей, которое суждено было ей некогда унаследовать.
Конечно, не все на нее смотрели сквозь те розовые очки, сквозь которые видел её Икабод.
— Эта девчонка? — так выразилась о ней жена одного фермера. — Ах, маленькая кокетка! Так любить себя! Ты только взгляни, как она одевается!
Катарина и в самом деле любила увешивать себя драгоценностями, какие привезла из Европы её прабабушка. Юбки она носила по тем временам неприлично короткие, чтобы получше были видны изящнейшие щиколотки во всей округе.
«Катарина», — вздохнул он.
Икабод вообще был отзывчив на женскую красоту, и нет ничего удивительного, что ему понравилась такая прелестная девушка, как Катарина. И особенно, когда он узнал, как богаты её родители.
— Заходите, учитель, — прогудел Балтус Ван Тассел, когда Икабод нанес им визит. — Катарина столько о вас рассказывает.
И отец Катарины от души ударил Икабода по плечу.
— П-п-правда? — еле выговорил Икабод. — О да, ведь она моя самая талантливая ученица. Голос — как у соловья, нет, правда.
— Она только о вас и говорит, — заверил его Ван Тассел. — В жизни своей, говорит, не встречала такого изящного молодого человека.
— Ну, вот уж не знаю, не знаю. — И, весьма довольный собой, Икабод оглядывал свои огромные ноги.
Едва ему представилась такая возможность, он осмотрел и ферму Ван Тасселов, расположенную в чудном месте на берегу Гудзона. Амбар был размером с церковь и полон доверху сеном и зерном. И упитанные голуби ворковали на крыше.
Знаменитая красавица.
Жирные поросята нежились у себя в закутах или выходили погулять. Белоснежные гуси вместе с выводком утят лениво плавали в пруду. Несколько жирных индеек расхаживали по двору так важно, будто они тут хозяева.
И наконец по двору прошелся могучий петух. Он похлопал крыльями и закукарекал, всячески выражая свою гордость и радость. А потом стал рыться в земле, что-то выискивая для своего семейства.
— Какая у вас великолепная ферма, — сказал Икабод отцу Катарины. — И животные восхитительны. Так хороши собой, так упитанны!
Честно говоря, у Икабода текли слюнки. Он видел вокруг не животных, а еду — бекон, ветчину, сосиски, яичницу. Глядя на пруд, он видел жареную утку, сочного гуся с подливкой.
Визит к Ван Тасселам.
Глядя на поросят, он представлял себе, как они, запеченные с яблоками, тают у него во рту. Он видел, как вынимают из печи рождественскую индейку с начинкой. И даже молодца-петуха он видел общипанным, жареным и ждущим, когда его подадут на стол.