сюда засыпался порох, который назывался солдатами «казной».
лицом, почти мальчик, как и большинство участников этой страшной драмы. Пуля, пронзив его навылет немного выше сердца, угодила полковнику прямо в грудь.
Несчастный волынщик уронил свой инструмент и, зажав рукой рану, хрипло простонал:
– О, мама… бедная моя мама! Я умираю… Я знал, что это случится…
В то же мгновение герцог Ричмондский зашатался и взмахнув руками, опрокинулся навзничь.
– Прощай, Патрик!.. Прощай, мой любимый!. – с усилием вымолвил он.
Еле дышавший Патрик сквозь красный туман в залитых кровью глазах увидел, как упал его отец. Отчаянным усилием он вырвался из рук Жана Грандье, приподнялся на одно колено и тут заметил юного Поля, ружье которого еще дымилось.
Голосом, прерывающимся от рыданий, он воскликнул:
– Да будь ты проклят, убийца моего отца!
– Он убил моего! – ожесточенно возразил юный бур. Но
Патрик уже не слышал; кровавая пелена все гуще застилала его взор, прерывалось дыхание, и он упал без чувств к ногам капитана Молокососов.
Ярость Жана Грандье мгновенно угасла. Побежденный противник был для него всего лишь страждущим человеком, душевные и физические раны которого священны.
Сорви-голова тотчас же кликнул санитаров.
Они прибежали и, оказав первую помощь раненому, уложили его на носилки.
Снова послышались жалобные стоны умирающего волынщика. Слабеющим голосом он звал свою мать; похолодевшими уже руками он достал из кармана еще не запечатанное письмо и, протянув его Полю, пробормотал:
– Моей бедной маме… отправьте… умоляю вас…
– Клянусь! – ответил юный бур, в глазах которого блеснули слезы.
– Благодарю … – прошептал умирающий. Кровь двумя алыми струйками брызнула из его пронзенной груди, на губах показалась пурпурная пена, глаза остекленели, и все тело содрогнулось в предсмертной конвульсии.
– Письмо… мама… – в последний раз пробормотал он коснеющим языком.
И, сжав кулаки, вытянулся и умер.
На этом участке борьба окончилась поражением шотландцев. Остатки гордонцев стали поспешно отступать.
Буры, гуманность которых, проявленная во время этой войны, завоевала им всеобщую симпатию, поспешили оказать помощь раненым. Сорви-голова влил Патрику в рот несколько капель спирта. Шотландец вздрогнул, открыл глаза, узнал своего противника и, прочитав у него в глазах бесконечное сострадание, схватил его за руку и тихим, как дыхание, голосом произнес:
– Что с отцом?
– Пойду узнать… Сейчас вернусь.
Сорви-голова побежал к месту сражения и, найдя полковника среди груды тел, заметил, что тот еще дышит. Он поручил его санитарам, а сам уже собирался вернуться к
Патрику, чтобы сообщить ему, что отец его жив и надежда на его выздоровление еще не потеряна, когда раздавшееся поблизости рыдание заставило его оглянуться. Он увидел
Поля, который, стоя на коленях возле тела волынщика, читал посмертное письмо шотландца к матери.
– На, прочти,– сказал Поль, увидев Жана Грандье.– Как это ужасно!.
И Сорви-голова, взяв из его рук письмо, прерывающимся от волнения голосом прочитал:
«Под Ледисмитом, 23 ноября 1899 г.
Милая мамочка, сегодня не ваша очередь, сегодня я
должен бы писать отцу. Но я не могу не писать вам, по-
тому что какое-то предчувствие говорит мне, что это
последнее мое письмо. Не понимаю, что со мной происхо-
дит; я здоров и чувствую себя превосходно. Но прошлой
ночью я видел страшный сон… Мне кажется, что завтра
буду убит. Так тяжело на душе, и сердце ноет… Только
что я выходил из палатки – стоит чудная ночь. Я глядел на
синее ясное небо, на яркую звезду над моей головой и по-
думал, милая мама, что она смотрит сейчас и на вас, и мне
захотелось тоже взглянуть на вас…
Если бы вы только знали, что здесь творится!.. На
днях возле меня в окопе упал один солдат моей роты. Он не
умер сразу; осколок снаряда попал ему в живот. О, как