— А под наркозом?
— Говорю тебе. Я близко туда подойти не могу.
— Погоди. Глотаешь дома пару таблеток валиума. Вырубаешься. И тебя отвозят…
— Все. Закрыли тему.
Брат глянул так, что я вдруг понял, куда исчезли его обидчики на закате девяностых.
И еще я догадался — его ужасает не боль. Это другое. Может, полная беспомощность в руках дантиста? Совершенно невыносимая для человека, привыкшего контролировать, указывать, решать… Особенно — беспомощность под наркозом.
Как бывший психолог я, разумеется, знаю, что такое фобии. Но об их причинах лженаука толком не договорилась. Самая известная, она же единственная, гипотеза такова: в несознательном возрасте человек сильно испугался. И затем всю жизнь страшится напугавшей его бяки. Или как-то увязанной с нею буки.
Предположим, младенца расстроил бородатый друг семьи. Склонился над колыбелью, в шутку зарычал. Ребенок в истерике. Повзрослев, он необъяснимо опасается бородатых людей. Или собак вроде терьеров. А раз своего малолетства люди не помнят, значит об источнике фобии догадаться нельзя. И все же…
Сережа боится чинить зубы и летать на самолетах. Здесь есть нечто общее. В обоих случаях — тотальная зависимость, потеря контроля. Откуда страх перед ней? Что с ним произошло? Самый легкий ответ: младенцем брата жестко пеленали. И в таком виде уронили, допустим, со стола… Если мы когда-нибудь увидимся, расскажу ему об этом.
Но вот еще более странный пример. Мой школьный приятель Ваня — тоже не из робких индивидов. Ныне серьезный коммерсант, владелец магазинов, заправок, автомоек. Поднялся в те же девяностые, однако без могучего родителя, с нуля. В юности — удачливый фарцовщик, а также нападающий местной хоккейной команды. Все эти занятия с робостью мало совместимы.
Однажды смотрим вдвоем футбол у меня дома. Чемпионат мира, четвертьфинал. Тот самый, где Марадона забил англичанам рукой. Родители в гостях, у нас по этому случаю бидончик пива. Скумбрии копченой порезали. Я отлил у папы две рюмахи водки. Добавил ему водички из крана, ничего здоровее будет. Ваня поставил литр коньяка на англичан. Я согласился на пари и, кажется, удачно. Аргентина вела 2:0.
Вдруг на улице стемнело. Тяжело и редко закапало. Небо разодрали две беззвучные молнии. Хлестко, с оттяжкой бабахнул гром.
— Быстро выключай! — потребовал Ваня.
— Кого?
— Телевизор, идиот!
— Зачем??
Ваня метнулся к телевизору. Экран погас.
— Не понял. Это что сейчас было?
— То! Молния долбанет в антенну, и телек взорвется!!
Тут уже я испугался. Что если Ваню — прямо здесь, в моей квартире — накрыло острое умопомешательство? Куда бежать? Кому звонить?
— Вань, — спокойно произнес я, — не дури. Включи телевизор. Садись в кресло, и досмотрим футбол.
— Дебил!! — Ваня старался перекричать хлынувший ливень. — Ничего я не включу, пока эта сука не кончится! И тебе не дам!
Я встал.
— Ты не забыл, чья это квартира? Ну-ка вали отсюда.
— Хорошо, я уйду.
Ваня исчез в направлении прихожей. Дать ему зонт? Ладно, идти недалеко, обойдется. Я глянул на экран. Трибуны бесновались — англичане забили гол!
— Ооо-мля… — простонал я, — все из-за тебя, скотина!
— Когда от тебя останется кусок сгоревшего дерьма, не говори, что я не предупреждал.
Ваня захлопнул дверь.
Как известно, Аргентина победила 2:1. Мой друг выставил коньяк. Мы легко помирились и забыли этот случай. Случай между тем называется астрапофобия. Причины неизвестны. Заболеванию, согласно науке, поддаются впечатлительные лица с ранимой психикой. У Вани ранимая психика? Смешно.
Но — время рассказать о моей фобии. Это, увы, банальные тараканы. Боязнь отвратных насекомых появилась у меня годам к тридцати. То есть, гораздо позже, чем достойные фобии у нормальных людей. Вечно опаздываю.
«Чем провинились тараканы? — спрашивает классик. — Может, таракан вас когда-нибудь укусил? Или оскорбил ваше национальное достоинство?» Отвечаю. Тараканы ужасают своей необъяснимостью. Они — синоним хаоса. Неясно, чего ждать от усатых безумцев. Таракан может геройски кинуться под занесенный тапочек. Или подло упасть вам на голову в душе. Или ночью заползти в ухо. Эта история впереди.
В отрочестве-юности мне было не до них. Отвлекали более насущные вопросы. Например, куда девать руки на свиданиях. Как, возвращаясь домой, избежать скоплений поселковой шпаны. А если не избежал, то как, отдав им сигареты, с достоинством удалиться. Тараканов я почти не замечал. Они изредка возникали на кухне, где мама их стабильно побеждала. В аспирантском общежитии мы встретились по-взрослому.
Свидания к тому времени превратились из тягостной необходимости в приятную рутину. Руки нашли свое место. Я выучился меньше говорить и незаметней действовать. За это меня полюбили несколько девушек сразу. Шпана осталась в первой жизни. Вакантную площадь в шкатулочке страхов заняли тараканы.
Тараканы, они ведь как разруха. На кухнях после, а сначала — в головах. И таких голов в общежитии хватало. Аспирантка физмата Лариса сочиняла диссертацию только подшофе. Два года Лариса истратила на то, чтоб отыскать правильную дозу. Чуть меньше — авторский блок. Чуть больше — творческий криз.
Мой сосед, Дима, увлекался психологическими тренингами. Там незнакомых людей заставляли обниматься, кричать хором чепуху, стоять на одной ноге с закрытыми глазами, имитировать эмбрионы, писать справа налево и вверх ногами. После тренингов Дима надолго замыкался в себе. И однажды замкнулся совсем. Отпугивал людей целлофановым взглядом. Вечерами исполнял загадочные ритуалы у окна.
Третий жилец нашей комнаты, философ Саша, регулярно выпивал и дискутировал. Интеллектуальный уровень собеседников, а также их наличие значения не имели. Наутро философ подолгу рассуждал о том, как страшно жить. Выговаривал эту фразу, акцентируя поочередно каждое слово. Пока ему не давали опохмелиться. Саша почти три года валял дурака. За месяц до защиты наскоро протрезвел и выдал двести страниц непостижимого текста. Что-то о проблемах социального отчуждения или разотчуждения. Творил целыми днями, лежа в продавленной койке. На предложения выпить реагировал агрессивно. Исцарапанные гениальным почерком листы сбрасывал на пол. Неслышно появлялась его девушка Лена. Сортировала бумажный ковер, перепечатывала рукопись на еле живой «Эрике». Вскоре Саша блестяще защитился, женился на Лене и увез ее в Магнитогорск. К Лене мы еще вернемся.
По ночам в кридоре шумели чеченцы. В комнате напротив гулял спекулянт водкой Алибек. Жил один, вероятно купил мертвую душу либо начальство. Музыку, которая на-а-ас связала, то и дело глушили задорные женские визги. «Скоты, — шептал в подушку Дима, — боже, какие скоты…» Когда началась первая чеченская война многие с облегчением решили, что Алибек свалит домой. Я в неявной форме спросил его об этом. «Э-э, нэт… — патриотично заметил дитя гор, — ишаки воюют. А у мина здэс бизнес».
Через год я переехал в двушку. Нового соседа звали Слава. В прошлом — боец калужского ОМОНа, затем торговец живописью на Арбате. Расспросы o научных изысканиях Слава подавлял бетонным взглядом. Когда ночью по его щеке проползал таракан, сосед, не открывая глаз, ловил его и бросал в направлении меня. Такой у него был юмор. Явившись с торговой вахты, Слава, охая, сдирал кроссовки и развешивал токсичные носки на батарее. А потом говорил: «Слышь, Макс, ты опять курил в форточку? Я тебя скоро накажу, дышать же нечем, блин!» Возражать мне не хотелось. Габаритами сосед напоминал ресторанный холодильник. Кроме того, Слава был полумертвой душой, а их ценят.
Если кто не в теме. Мертвая душа — это человек, прописанный в общежитии, но там не живущий. «Поселив» его в своей двушке, ты наслаждаешься комнатой один. За мертвыми душами охотятся. Их соблазняют, переманивают, оставляют друзьям в наследство. Соответственно, полумертвая душа бывает в общаге наездами. В основном это учащиеся из дальнего Подмосковья и сопредельных областей.
Люди, о которых я рассказываю, более-менее терпимо относились к домашним насекомым. А значит, сколько не трави, всегда есть шанс получить живой сюрприз. Но это, как выяснилось позже, был детский лепет. Когда за стеной поселился художник Айдархан, меня заколбасило всерьез. Айдархан, друг степей, оказался чудовищным засранцем. Как только наступала его очередь мыть санузел, Айдархан забывал русский язык. «Жок! Шык уйден! — гневался он. — Дик шыкты!» Свинством и запахом его жилище походило на классический бомжатник. По столу, огибая пизанские башни грязных мисок, задумчиво бродили тараканы. Впрочем, они бродили повсюду — индивидуально, семьями и группами наподобие туристов. Айдархан, такой же задумчивый, часами насиловал банджо, глядя вглубь себя. Его сосед, эталон флегматичности Вова, не парился на эту тему. Если таракан заползал на мольберт, Вова хмыкал в бороду и аккуратно ставил его на пол.
Вскоре искатели новых территорий зачастили ко мне. Дихлофос убивал меня быстрее них. Вместо павшего бойца являлись десять свежих. Заснуть мне удавалось только пьяным. Я всерьез планировал долбануть Айдархана сзади чугунной сковородкой. Как-то раз поплакался на жизнь Лене, девушке философа Саши.
Лена, тоже философ, появилась на свет в Благовещенске. Мне сказали, что там преобладают китайцы. На политических картах made in China это давно их земля. Лена, продукт смешанного брака, обладала миловидной азиатской внешностью. И от этого сильно комплексовала. Она мечтала сделать пластическую операцию и заиметь европейское лицо. В остальном — славная девушка: веселая, улыбчивая, компанейская. Гулянок и танцев не пропускала. Пользовалась успехом, но любила только Сашу.
Саша защитился и уехал, наказав друзьям присматривать за Леной. Она по-прежнему тусила с нами. Компания и треп напоминали ей о Саше. И вот я захожу к Лене по делам. Рассчитываю на халявный ужин. 93-й год, время самое диетное.